Рукопись из тайной комнаты. Книга первая
Шрифт:
Нет, её жизнь несомненно выходила на новые рубежи, куда большие, чем жизнь сельской жительницы, ведущей переговоры со строптивой козой или переводчицы, с восторгом принимающей похвалы редактора. Вновь и вновь она вспоминала дневники Густы, сравнивающей себя с Брунгильдой. Казавшееся наивным сравнение теперь обрело совсем иное звучание – надо быть в душе Брунгильдой, чтобы с готовностью встречать испытания. Жизнь – это битва. Просто противники бывают разные. Можно, конечно, ограничиться козой и не желать большего. Но если ты выходишь в большой мир, то против тебя оборачиваются рога и копыта совсем другого размера, и без отваги
Поток мыслей прервался, ибо Соня, до сих пор сидевшая тише воды, ниже травы, пришла вдруг в неописуемое возбуждение, что выразилось воплем и потрясанием бумагами.
Алекс, панически заметавшийся было в поисках вредителя, напавшего на его ненаглядную, создал дополнительную суматоху, впрочем, быстро улёгшуюся. Ибо очевидным являлось, что единственным источником такого неописуемого возбуждения были артефакты из шкатулки.
– Смотрите! Смотрите, что я откопала! – в голосе девушки звучало ликование.
Убедившись, что внимание всех окружающих сосредоточилось на ней, она с гордостью продемонстрировала разложенные на столе листки с начерченными от руки квадратиками и стрелочками:
– Вот!
Все послушно склонились над схемой, но, судя по продолжающемуся молчанию, озарение не посетило никого.
– Да посмотрите же! – в отличие от Мариса, эта барышня не обладала и десятой долей его терпения. Она аж приплясывала на месте, пытаясь таким образом ускорить понимание окружающими результата её исследований.
Поняв, что метод не работает, она снизошла до объяснений. Следуя за карандашом, используемым в качестве указки, вся троица послушно следовала нанесённым на бумагу маршрутом, где вместо населённых пунктов каждый квадратик носил имя человека. «Генеалогическое дерево», – вспомнила название Ева, с удивлением обнаружив себя и Алекса в самом низу разветвлённой схемы. Почему-то, найдя в шкатулке свидетельства о рождении детей Густы, она никогда не задумывалась, а кто же был прежде них. Упоминания об отце Георга, фон Дистелрое-старшем, как-то оказалось достаточно. Ей и в голову не приходило, что шкатулка могла содержать столько информации о предках. Оставалось только восхищаться целеустремлённостью Сони и послушно следовать за кончиком карандаша, переходящего к новым и новым именам. В глазах рябило от Вильгельмов, Анн-Марий, Фредериков и Александров.
В какой-то момент Дистелроев сменили Ашберги. Вдруг глаз зацепился за фамилию, показавшуюся настолько знакомой, что Ева не поверила самой себе и принялась перечитывать содержимое привлёкшего внимание квадратика. Но Марис опередил её, озвучив вертевшийся на кончике языка вопрос:
– Погоди, это какой Кетлер?
– Фредерик-Казимир. – Соня видимо решила, что почерк оказался неразборчивым.
– Нет, погоди, – Марис в свойственной ему манере продолжал добиваться ответа. – Я вижу, что Фредерик-Казимир. А вот тут, выше?
Он бесцеремонно тыкал пальцем в квадратики, до которых пока не добрался кончик карандаша.
– Вот тут, я вижу: Якоб, Вильгельм и Готхард. Это что, тот самый Готхард Кетлер?
Ева смотрела на лист, в который почти обвинительным жестом упёрся палец любимого, и чувствовала, как краска заливает её лицо, шею и грудь. У неё даже перехватило дыхание, ибо прежде, чем Соня открыла рот для ответа, она уже знала: «Да, тот самый».
Алекс, для которого история Латвии была сплошным белым пятном, смотрел на происходящее большими глазами, абсолютно не понимая, что произошло только что.
Соня, наконец, догадалась.
– Ой. – Она в смущении даже прикрыла на секунду ладошкой рот, – Я даже не подумала.
– Да о чем ты не подумала? Кто-нибудь мне скажет, что происходит?
Алекс переводил взгляд с одного на другого участника немой сцены, ожидая ответа.
– Скажу. Я скажу.
Казалось, что больше уже краснеть некуда, но, видимо, Еве это удалось. Во всяком случае, она чувствовала, как горячая волна вновь заливает лицо, но понимала – сказать Алексу правду должна именно она.
Стараясь не обращать внимания на уставившуюся на неё Соню и на Мариса, пока не убравшего руку с бумаги, она сказала то, о чём, как ей теперь казалось, могла бы догадаться и раньше, только открыв шкатулку с драгоценностями. Ну кому же ещё могло принадлежать такое богатство?
– Происходит то, что Соня, исследовав документы, вывела наше генеалогическое дерево. И если она не ошиблась, – Ева проигнорировала протестующе поднятую руку подруги, – если она не ошиблась, то по отцовской линии мы с тобой являемся потомками герцога Курляндского – Екоба Кетлера. А он, если я правильно помню историю, был внуком магистра Ливонского ордена Готхарда Кетлера.
Она говорила и ощущала гордость. Гордость за предков, оставивших немалый след в истории. Но в то же время в душе непостижимым образом вместе с гордостью шевелился страх. Не такой сильный, какой она испытала, обнаружив в своём доме бандитов, и не то чувство досады, когда едва не съехала в кювет. Скорее, это было похоже на робость, порой возникающую, когда ты приближаешься к чему-то большому и незнакомому, и непонятно, как оно себя поведёт. Здесь факторов неизвестности возникало столько, что робость, пожалуй, была уместной.
Алекс смотрел на неё во все глаза, а лицо – и уши, отметила машинально Ева, – с каждым словом, казалось, краснели ещё больше. Видимо, эта фамильная черта передалась обоим прочно и навсегда.
Соня уже не в первый раз удивлялась тому, как хорошо будущие латышские родственники знают историю своей страны. Вряд ли её германские друзья смогли бы так уверенно называть пофамильно и поимённо баронов и герцогов. С другой стороны – выступила с уточнением профессиональная щепетильность – до Бисмарка, объединившего Германию, там баронов было больше, чем могло удержаться даже в самой вместительной голове. Здесь же речь шла об одном, зато оставившем весьма внушительный след в истории. Разумеется, люди им гордились. И это вызывало уважение.