Рукопись, найденная в Сарагосе
Шрифт:
– Мальчуган, – произнес он резко, – если ты не скажешь, кто тебя прислал и дал этот пакет, тебя высекут.
У меня душа ушла в пятки, и я сказал, что пришел из дворца Авилы, где живу вместе с кухонными мальчишками. Герцог бросил на камердинера многозначительный взгляд и отпустил меня, дав несколько монет.
Теперь мне оставалось лишь побывать на постоялом дворе «Под мальтийским крестом». Гаспар Суарес уже приехал из Кадиса и разузнал все о своем сыне. Ему рассказали, что Лопес дрался на дуэли с одним дворянином, с которым ежедневно обедал, что теперь этот дворянин поселился у него, свел его с подозрительными женщинами и одна
Эти известия, наполовину правдивые, наполовину вымышленные, были для Суареса тяжелым ударом; он закрылся у себя и приказал никого не впускать. Представители торговых фирм, с которыми он имел деловые отношения, приезжали предлагать свои услуги, но не были приняты.
После этого я отправился к Бускеросу, который назначил мне свидание в винной лавке напротив цирюльника, и отчитался в своих действиях. Он спросил, откуда мне известно о приключениях Суареса. Я ответил, что мне рассказал обо всем сам Лопес. Поскольку Бускерос имел весьма смутное представление о семье Суаресов и ее соперничестве с домом Моро, я рассказал ему обо всем довольно подробно. Он выслушал меня внимательно и сказал:
– Мы должны обдумать новый план действий, он будет состоять из двух частей. Сначала нужно поссорить Санта-Мауру с семьей Моро, а затем помирить Моро с Суаресами.
Что касается первой части этого плана, то она далеко продвинулась вперед. Но прежде, чем объяснить тебе все это, я должен остановиться на некоторых обстоятельствах, связанных с родом Авилов.
Нынешний герцог Авила в молодости был одним из самых блестящих придворных, удостоенных внимания и даже дружбы короля. Редко бывает, чтобы юноша не возгордился своими преимуществами, и герцог не был исключением из общего правила. Он считал себя выше грандов, которые были ему ровней, и вознамерился породниться с монархом.
Тут Бускерос прервал свой рассказ и воскликнул:
– Маленький попрошайка, как это случилось, что я снизошел до того, чтобы рассказывать тебе о вещах, которые не должны касаться слуха людей низшего сословия? Ведь ты небось и с дворянами-то никогда не был знаком.
– Я не знал, уважаемый маэстро, – отвечал я, – что должен доказывать свое права на то доверие, которым ты меня удостаиваешь. Но, даже не обращаясь к моему генеалогическому древу, ты с легкостью убедишься, что я получил образование, какое подобает юноше из благородной семьи; из этого ты можешь заключить, что если я стал нищим, то виной тому не мое происхождение, а превратности судьбы.
– Превосходно, – заключил Бускерос, – да и твоя манера выражаться отличается от простонародной. Но скажи мне, кто ты, да поживее.
Я принял серьезный и даже удрученный вид и сказал:
– Ты мой покровитель и можешь, если захочешь, заставить меня говорить; но речь идет о трибунале столь же строгом, сколь священном…
– Не желаю ничего больше слышать, – прервал меня Бускерос, – и не хотел бы иметь ничего общего с трибуналом, который ты помянул. Итак, расскажу тебе все, что знаю об Авилах; охраняя свои тайны, ты будешь беречь и мои.
Удачливый Авила, гордый своими успехами и благосклонностью короля, задумал с ним породниться. Инфанта Беатриса выделялась среди своих сестер приятной манерой держаться, а также приветливым взглядом, говорившим о чувствительном сердце. Авила сумел пристроить к ней свою родственницу, которая пользовалась его полным доверием. Дерзкий замысел молодого придворного заключался в том, чтобы тайно обвенчаться с инфантой, но с объявлением подождать, когда монарх будет к нему еще милостивее. Насколько Авила преуспел в своих планах, неизвестно. Два года это оставалось тайной; тем временем Авила старался отстранить от власти Оливареса, но безуспешно. Более того, министр отчасти проник в его тайну. Авила был арестован, заключен в Сеговийскую башню, а вскоре после этого изгнан. Ему обещали прощение, если он женится на ком-нибудь другом; он отказался. Из этого заключили, что он был тайно обвенчан с инфантой. Хотели было арестовать родственницу Авилы, но побоялись скандала, – это могло бы запятнать честь королевского дома.
Инфанта вскоре умерла, сраженная горем. Авила, стремясь вернуться из изгнания, решил жениться на молодой Скара, племяннице Оливареса. От этого брака родилась дочь, которую он осмелился назвать Беатрисой, что было прозрачным намеком на его отношения с инфантой. Эта дерзость льстила его самолюбию; казалось, он боялся, что его роман забудется. Дон Луис де Гаро, наследник Оливареса, считал, что тайная связь существовала и есть якобы даже плоды этой связи. Предпринятые розыски ни к чему не привели.
Герцогиня Авила умерла; герцог поместил свою дочь в один из брюссельских монастырей, где она была отдана на попечение своей тетки, герцогини де Бофор. Она получила несколько необычное воспитание, скорее соответствующее нашему полу.
Беатриса шесть месяцев назад вернулась в Мадрид. Она необычайно красива, но в то же время непомерно надменна и, кажется, не расположена к замужеству. Она считает, что, будучи единственной наследницей, не обязательно должна выходить замуж и вправе жить независимо. Герцог укрепляет дочь в этих убеждениях. Старые придворные, хранящие память о прошлом, склоняются к мнению, что герцог был женат на инфанте и у них был сын, которого герцог рассчитывал признать. Но они осмотрительно молчат, и если я об этом осведомлен, то лишь благодаря кое-каким связям с дворцом Авилы.
Герцогиня Авила не выйдет замуж. Гордость ее настолько непомерна, что, я думаю, никто в Испании не осмелится просить ее руки. Но я рассчитываю на тщеславие герцога Санта-Мауры и надеюсь убедить его, что Авила влюблена в него [47] .
Послушай, как я стал осуществлять свои замыслы. Ты знаешь, что теперь в моде большие банты, которые женщины носят в волосах, на рукавах, на юбках. Модницы выписывают их из Парижа, Неаполя или Флоренции и ревниво наблюдают за тем, чтобы ни у кого не было лент того же рисунка.
47
в Испании принято называть знатных дам по фамилии; обычно говорят: Альба, Санта-Крус (прим авт.)
Герцог Санта-Маура был принят при дворе в прошлое воскресенье; в тот же день вечером во дворце состоялся бал. Герцог отличается благородной внешностью, грациозно танцует, к тому же, как чужеземец, появившийся там впервые, он привлек к себе внимание всех красавиц. Казалось, все выразили ему свое благоволение. Но герцог был увлечен лишь одной гордой Беатрисой, которая отвечала ему высокомерным презрением. Герцог посетовал на это некоторым придворным и даже позволил себе пошутить насчет неприступности испанских дам.