Руководство ЦРУ по контрразведывательным допросам
Шрифт:
Мультиэтническое государство
И Советский Союз, и предшествовавшая ему Российская империя объединяли многочисленные этноязыковые и этнорелигиозные общности. Советская политика в отношении этих групп являлась новым словом. По-видимому, ее самой заметной чертой являлось то, что в СССР так и не была сформулирована доктрина советской нации на общегосударственном уровне. Понятия нации и национальности институционализировались главным образом посредством создания национальных республик и других национальных образований [26] . Из этого не следует, что большинство территориальных единиц в СССР было сформировано по этническому принципу. Но там, где это происходило, местные руководители действовали с учетом национального фактора.
26
Это ключевая тема работы: Brubaker R. Nationalism Reframed. P. 26–29. Помимо союзных и автономных республик, в СССР существовали автономные области и автономные округа.
Чтобы разобраться в этом, следует принять во внимание два принципа советской национальной политики, направленной на контролирование национальных меньшинств. Во-первых, для предотвращения угрозы национализма, вызвавшего катаклизмы в европейских империях в эпоху Первой мировой войны, большевики предоставили крупным этническим меньшинствам Советского Союза собственные национальные территории. Во главе этих территорий были поставлены этнотерриториальные элиты; поощрялся национальный язык титульной этнической группы в качестве языка начального и среднего образования, а на первых порах и государственного языка. Эта политика во всей ее совокупности подпадает под зонтичный термин «коренизация» [27] . Второй принцип советской национальной политики был связан с классификацией граждан. Во внутренних паспортах, решение о введении которых было принято в конце 1932 года, имелась графа «национальность». Личная национальность определялась исходя из происхождения, а не места жительства. Аналогично системе территориальных наций личная национальность в СССР была институционализирована исключительно на низовом уровне: советские граждане поэтому не могли причислять себя к единой общности, которую можно было бы назвать советской нацией.
27
См. об этом: Suny R. G. The Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the Collapse of the Soviet Union. Stanford: Stanford University Press, 1993. P. 102–106, 110–112; Мартин
После Великой Отечественной войны эти две линии национальной политики слились воедино. В то время как в 1920-х и в начале 1930-х годов коренизация навязывалась центром – нередко к раздражению местных функционеров, особенно этнических русских, – постепенно она получала более значительную социальную поддержку со стороны титульных наций. «Коренизация сверху» постепенно сменилась «коренизацией снизу».
Каким образом эти тенденции могли сказаться на секретарях? Во-первых, коренизация подразумевала не только квоты на этнический состав местных элит, но и все более настойчивое требование, чтобы республиканские первые секретари принадлежали к титульной нации. В этом случае они располагали более широкими возможностями для консолидации местных сетей, могли общаться с населением на его языке. К середине 1950-х годов имелось уже достаточно кадров из рядов титульных наций, чтобы эта политика стала возможной. В неславянских республиках в дополнение к первому секретарю, принадлежащему к титульной нации, назначался второй секретарь из славян. Второй секретарь контролировал расстановку кадров, контактировал с госбезопасностью и присматривал за первым секретарем, несколько ограничивая его полномочия [28] .
28
Miller J. H. Cadres Policy in Nationality Areas: Recruitment of CPSU First and Second Secretaries in Non-Russian Republics of the USSR // Soviet Studies. 1977. Vol. 29. № 1. P. 7–8, 19; Grybkauskas S. The Role of the Second Party Secretary in the «Election of the First»: The Political Mechanism for the Appointment of the Head of Lithuania in 1974 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2013. Vol. 14. № 2. P. 343; Grybkauskas S. Governing the Soviet Union’s National Republics: The Second Secretaries of the Communist Party. N. Y.: Routledge, 2021.
Как и всем другим, руководителям национальных республик приходилось решать двойную проблему – авторитарного контроля и авторитарного разделения власти. Советская национальная политика давала им определенную фору в этом отношении. Руководители в национальных республиках могли решать проблемы авторитарного контроля и разделения власти, разыгрывая национальную карту и используя партию в качестве агента мобилизации [29] . Реагируя на потенциальные угрозы этой политики, центру приходилось действовать аккуратно, соглашаясь на различные уступки «допустимому национализму», а также местным сетям в случаях избрания новых первых секретарей [30] .
29
Зубкова Е. Ю. Прибалтика и Кремль. 1940–1953. М.: РОССПЭН, 2008; Хирш Ф. Империя наций: этнографическое знание и формирование Советского Союза. М.: Новое литературное обозрение, 2022; Moscow and the Non-Russian Republics in the Soviet Union / Ed. by L. Bennich-Bjorkman and Saulius Grybkauskas. N. Y.: Routledge, 2022.
30
См. главу 7.
Сопоставления
Советский Союз представлял собой однопартийное государство, принадлежавшее к той категории режимов «господствующей партии», которая во второй половине XX века охватывала около 60 % недемократических государств мира [31] . Их характерными чертами являлись долговечность, стабильность и устойчивость по сравнению с другими формами авторитаризма – такими, как военные или монархические диктатуры [32] . Существуют два конкурирующих объяснения такой устойчивости. Первое ставит во главу угла роль институтов [33] . Эмпирический анализ однопартийных государств показывает, что они менее подвержены путчам, организованным ближайшим окружением верховного руководителя, и восстаниям населения в целом [34] . На уровне авторитарного разделения власти малое число путчей объясняется существованием таких институтов, как политбюро, позволяющих вождю контролировать своих соратников [35] . На уровне авторитарного контроля незначительное количество народных восстаний приписывается институциональной способности правящих партий кооптировать инсайдеров, связывать их зависимостью от партийной службы и партийного старшинства, следствием чего становится долгосрочная ставка на выживание режима [36] .
31
Magaloni B., Kricheli R. Political Order and One-Party Rule. P. 123–124. Следуя существующей классификации, мы понимаем под однопартийными режимами те, где была разрешена только одна партия, а также те, где правящая партия неизменно сохраняет сверхбольшинство в парламенте, хотя при этом может допускаться существование других партий.
32
См. об этом: Geddes B. What Do We Know about Democratization after Twenty Years? P. 135; Geddes B. Paradigms and Sand Castles. P. 69, 78, 82; Smith B. Life of the Party: The Origins of Regime Breakdown and Persistence under Single-Party Rule // World Politics. 2005. Vol. 57. № 3. P. 421–451; Magaloni B. Credible Power-Sharing and the Longevity of Authoritarian Rule // Comparative Political Studies. 2008. Vol. 41. № 4–5. P. 715–741; Magaloni B., Kricheli R. Political Order and One-Party Rule. P. 124; Reuter O. J., Gandhi J. Economic Performance and Elite Defection from Hegemonic Parties // British Journal of Political Science. 2010. Vol. 41. № 1. P. 83–110; Geddes B., Wright J., Frantz E. Autocratic Breakdown and Regime Transitions. P. 318–319; Levitsky S., Way L. Revolution and Dictatorship: The Violent Origins of Durable Authoritarianism. Princeton: Princeton University Press, 2022. Понятия «долговечность», «стабильность» и «устойчивость» имеют различный смысл. Под долговечностью понимается длительный срок существования данного режима; стабильность связана с малой вероятностью того, что лидер будет устранен в ходе путча или восстания; устойчивость относится к способности режима выдержать серьезные системные кризисы (Levitsky S. R., Way L. A. Beyond Patronage: Violent Struggle, Ruling Party Cohesion, and Authoritarian Durability // Perspectives on Politics. 2012. Vol. 10. № 4. P. 870, 880).
33
Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship; Magaloni B. Credible Power-Sharing and the Longevity of Authoritarian Rule; Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule.
34
Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. P. 184–192.
35
Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. P. 20, 29–31. Несколько иная трактовка, подчеркивающая роль процедур как публично наблюдаемых сигналов о готовности вождя делиться властью, предлагается в: Boix C., Svolik M. W. The Foundations of Limited Authoritarian Government: Institutions, Commitment, and Power-Sharing in Dictatorships // Journal of Politics. 2013. Vol. 75. № 2. P. 309, 311.
36
Svolik M. W. The Politics of Authoritarian Rule. Chap. 6; иную трактовку см.: Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. P. 76–82, 100.
Конкурирующий набор объяснений связан с историческими корнями революционных режимов [37] . Самые долговечные однопартийные режимы складываются в период длительного насилия – во время гражданских или освободительных войн. Идентичности, нормы и организационные структуры, сформировавшиеся в ходе продолжительных конфликтов, имеющих идеологическую основу, способствуют консолидации партийных границ, мобилизации массовой поддержки и сплочению правящего слоя. В случае Советского Союза было не одно, а два потрясения такого рода. Вслед за Гражданской войной после большевистской революции последовала Великая Отечественная война, сыгравшая критическую роль в продлении жизненного цикла советской власти.
37
Эта позиция разделяется авторами таких работ, как: Smith B. Life of the Party; Brownlee J. Authoritarianism in an Age of Democratization; Slater D. Ordering Power: Contentious Politics and Authoritarian Leviathans in Southeast Asia. N. Y.: Cambridge University Press, 2010; Levitsky S., Way L. Revolution and Dictatorship. Их аргументы восходят к более ранним работам С. Хантингтона (Huntington S. P. Political Order in Changing Societies. New Haven: Yale University Press, 1968. P. 418, 424–425).
Факты, представленные в данной книге, указывают на ряд возможных способов уточнения обоих подходов. Мы показываем, что своей устойчивостью советская система во многом была обязана адаптируемости институтов, их способности к изменениям. Власть регионального партийного секретаря опиралась как на политические исключения, так и на разные формы кооптации, делавшие ее более устойчивой.
К числу политических исключений относилось прежде всего лишение членства в партии. В первые два десятилетия советской власти происходили значительные партийные чистки, часто связанные с масштабными арестами. Наиболее значительные исключения наблюдались в 1933–1935 годах, когда партийные билеты потеряли соответственно 10,2, 7,8 и 12,7 % коммунистов, числившихся на начало года [38] . В 1939 году массовые чистки были формально прекращены [39] . Тем не менее исключение отдельных членов партии продолжалось, хотя теперь оно происходило на индивидуальной основе. Конец массовых чисток и резкий рост численности коммунистов – с 2,3 млн в 1939 году до 5,76 млн в 1945 году и 14 млн в 1970-м – привел к тому, что после 1939 года из партии никогда не исключалось более 3 % ее членов в течение одного календарного года [40] .
38
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23–24. Прием в партию в этот период не проводился, поэтому к началу 1937 года ее численность сократилась до 2 млн человек по сравнению с 3,5 млн на начало 1933-го. Это объясняло парадоксально умеренный масштаб исключений из рядов партии в 1937–1938 годы, в годы Большого террора.
39
На самом деле после 1939 года произошла еще одна массовая чистка, затронувшая 150 тысяч коммунистов, либо находившихся в плену у немцев, либо проживавших на оккупированных нацистами территориях, – большинство из них было исключено из партии в 1944–1949 годы. Об этом см.: Cohn E. The High Title of a Communist: Postwar Party Discipline and the Values of the Soviet Regime. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2015. Chap. 2; Voisin V. Caught between War Repressions and Party Purge: The Loyalty of Kalinin Party Members Put to the Test of the Second World War // Cahiers du monde russe. 2011. Vol. 52. № 2–3. P. 341–372.
40
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 873. Л. 23; РГАНИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 4. Л. 78 об., 7 об.; Д. 13. Л. 9 об., 102 об., 171 об.; Д. 12. Л. 217 об.; Cohn E. The High Title of a Communist. P. 38; Rigby T. H. Communist Party Membership in the USSR. Princeton: Princeton University Press, 1968. P. 52–53; Rigby T. H. Soviet Communist Party Membership under Brezhnev // Soviet Studies. 1976. Vol. 28. № 3. P. 322. Учтены исключения, затронувшие как полноправных членов партии, так и кандидатов, но не учитываются случаи автоматического исключения, связанные с добровольным выходом из партии, непосещением партсобраний либо неуплатой членских взносов. При подсчете доли исключенных членов партии учтены и члены, и кандидаты в члены партии.
Динамика исключений из партии, как и массовых репрессий, значительных в 1930-х годах и сокращавшихся в последующие, может служить индикатором появления условий для формирования региональных сетей. Большие чистки предвоенного периода привели к уничтожению целого поколения партийно-государственных функционеров [41] . Второе поколение сталинских секретарей, получивших свои должности в результате чисток, начинало карьеры в ситуации дефицита доверия и слабости институтов, служащих опорой в карьерном росте [42] . Для того чтобы понять стратегию региональных партийных функционеров, полезно обратиться к работам, посвященным сотрудничеству в других ситуациях слабого доверия. Одно из решений состояло в том, чтобы допускать в свое ближнее окружение лиц, явно скомпрометированных в каком-либо отношении [43] . Это можно было делать при помощи внеочередного продвижения по должности, обеспечивая лояльность таких награжденных не по заслугам работников, или путем манипулирования компроматом, «темными пятнами» в их биографии [44] . Важной основой построения региональных сетей могла служить круговая порука, складывавшаяся в результате совместного нарушения правил и законов для достижения определенных целей [45] . Это предполагало неформальное исключение из сетей тех функционеров, которые не пользовались необходимым доверием, несмотря на то что продолжали занимать должности в аппарате. Соответствующие случаи также будут рассмотрены в книге.
41
См. главу 1.
42
Вслед за авторами стандартных определений (см., например: Hardin R. Trust and Trustworthiness; Cook K. S., Hardin R., Levi M. Cooperation without Trust? N. Y.: Russell Sage Publications, 2005; Whom Can We Trust? How Groups, Networks, and Institutions Make Trust Possible / Ed. by K. S. Cook, M. Levi, R. Hardin. N. Y.: Russell Sage Publications, 2009; Хоскинг Дж. Доверие: история. М.: Политическая энциклопедия, 2016) мы понимаем под «доверием» ситуацию, когда доверяющий ожидает от доверяемого, что тот будет определенным образом сотрудничать с ним в обстоятельствах, которых ни один из них не может предвидеть. Для того чтобы доверие что-то значило, необходимо существование определенного расхождения в интересах между обоими акторами; если их интересы полностью совпадают, для сотрудничества требуется не доверие, а координация. Доверие начинает играть роль лишь в тех случаях, когда чистая выгода от предательства может превысить выгоду от сотрудничества, однако доверяемый по той или иной причине – обычно вследствие сохраняющихся личных взаимоотношений – может предпочесть сотрудничество. Отсюда следует, что доверие и, в частности, действия, основанные на доверии, влекут за собой реальный риск для доверяющего. Окружением с низким уровнем доверия является такое, в котором величина этого риска – по причине наличия осведомителей или недавней «эпидемии» предательств – необычайно высока. См. полезную работу, в которой разбираются эти проблемы: Bacharach M., Gambetta D. Trust in Signs // Trust in Society / Ed. by K. S. Cook. N. Y., 2001. P. 148–184.
43
Исторические примеры, взятые из самых разных контекстов, когда людей низкого социального происхождения, иностранцев, бывших рабов, евнухов и даже лиц малообразованных или недостаточно компетентных назначали на влиятельные должности с тем, чтобы быть уверенным в их лояльности, см.: Rosenberg H. Bureaucracy, Aristocracy, and Autocracy: The Prussian Experience 1660–1815. Cambridge: Harvard University Press, 1958. P. 65, 67–68, 88–89; Saller R. P. Personal Patronage under the Early Empire. P. 112, 140; Gambetta D. Codes of the Underworld. P. 42–45; Egorov G., Sonin K. Dictators and Their Viziers. P. 904–908.
44
Об учете компрометирующих материалов в сталинский период и эволюции этих практик после смерти Сталина см.: Корнеев В. Е., Копылова О. Н. Архивы на службе тоталитарного государства (1918 – начало 1940-х гг.) // Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 13–24; Ширер Д. Р. Сталинский военный социализм. Глава 5; Shearer D. R., Khaustov V. Stalin and the Lubianka: A Documentary History of the Political Police and the Security Organs in the Soviet Union, 1922–1953. New Haven: Yale University Press, 2015. P. 153–156; Weiner A., Rahi-Tamm A. Getting to Know You: The Soviet Surveillance System, 1939–57 // Kritika. 2012. Vol. 13. № 1. P. 16–19, 23–34; Сушков А. В., Михалёв Н. А., Баранов Е. Ю. Расплата за соцпроисхождение: «дело» второго секретаря Челябинского обкома ВКП(б) Г. С. Павлова. 1950–1951 годы // Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 6 (297). История. Вып. 54. С. 57–71; Белоногов Ю. Г. Участие в антибольшевистском движении периода Гражданской войны: эволюция компрометирующего фактора при регулировании состава номенклатуры местных парткомов в 1950-е годы // Гражданская война на востоке России: взгляд сквозь документальное наследие. Материалы III Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 100-летию восстановления советской власти в Сибири / Ред. Д. И. Петин. Омск: Омский государственный технический университет, 2019. С. 25–29; Harrison M. Secret Leviathan: Secrecy and State Capacity under Soviet Communism. Stanford: Hoover Institution and Stanford University Press, 2023. Chap. 5.
45
Rigby T. H. Khrushchev and the Rules of the Game // Khrushchev and the Communist World / Ed. by R. F. Miller, F. Feher. London: Croom Helm, 1984. P. 40; Fairbanks C. H. Clientelism and Higher Politics in Georgia, 1949–1953 // Transcaucasia: Nationalism and Social Change / Ed. by R. Suny. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications, University of Michigan, 1983. P. 350–351, 354. Рассмотрение этих тем применительно к дореволюционному периоду см.: Hosking G. Patronage and the Russian State // Slavonic and East European Review. 2000. Vol. 78. № 2. P. 301–320; Ledeneva A. V. The Genealogy of Krugovaia Poruka: Forced Trust as a Feature of Russian Political Culture // Trust and Democratic Transition in Post-Communist Europe / Ed. by I. Markova. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 85–108.
Региональные аспекты советской политической истории
Содержательно наша книга пересекается с корпусом работ, посвященных советской политической истории и охватывающих несколько направлений исследований. Еще в 1958 году появилась известная книга Мерла Фэйнсода, основанная на материалах Смоленского архива [46] . Она показала сложность и определенную автономность социально-политических процессов на уровне региона в довоенные годы. В дальнейшем эти наблюдения были радикализированы. Ряд исследователей в разной мере развивали идеи о независимости и политическом влияния местных секретарей, о роли патрон-клиентских сетей [47] . До крайних пределов эти утверждения были доведены в работах, представлявших массовые операции НКВД СССР 1937–1938 годов как дело рук региональных руководителей, возобладавших над Сталиным, который так и не смог реализовать свое намерение демократизировать страну и покончить со злоупотреблениями чиновников [48] .
46
Fainsod M. Smolensk under Soviet Rule. Cambridge, 1958. На рус.: Фэйнсод М. Смоленск под властью Советов. Смоленск: ТРАСТ-ИМАКОМ, 1995. О Смоленском архиве см.: Кодин Е. В. «Смоленский архив» и американская советология. Смоленск: СГПУ, 1998.
47
Harris J. R. The Great Urals: Regionalism and the Evolution of the Soviet System. Ithaca, 1999; Афанасьев М. Клиентелизм и российская государственность. М.: Московский общественный научный фонд, 2000; Истер Дж. М. Советское государственное строительство. Система личных связей и самоидентификация элиты в Советской России. М., 2010. См. также Приложение 1.
48
Getty J. A. Origins of the Great Purges; Getty J. A. The Rise and Fall of a Party First Secretary: Vainov of Iaroslavl’ // The Anatomy of Terror: Political Violence under Stalin / Ed. by J. Harris. Oxford: Oxford University Press, 2016. P. 66–84; Гетти А. Практика сталинизма. Большевики, бояре и неумирающая традиция. М.: РОССПЭН, 2016. На волне ресталинизации последних двух десятилетий эти концепции, оправдывающие Сталина (правда, без указания их западного авторства), распространяются в России в основном в маргинальной не научной историографии и публицистике. Критику этого направления в целом см.: Павлова И. В. 1937: выборы как мистификация, террор как реальность // Вопросы истории. 2003. № 10. С. 19–37; Чернявский Г. И. Новые фальсификации «большого террора» // Вопросы истории. 2009. № 12. C. 155–164; Khlevniuk O. V. Top Down vs. Bottom-up: Regarding the Potential of Contemporary «Revisionism» // Cahiers du monde russe. 2015. Vol. 56. № 4. P. 837–857, и др.
Ради краткости укажем только на один из тезисов, отличающих нашу книгу от этих публикаций. Исходной точкой указанных построений о слабом диктаторе и сильных секретарях, как правило, являются высказывания Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, осуждающие подбор кадров «с точки зрения личного знакомства, личной преданности, приятельских отношений», что порождало «независимость от местных организаций… и некоторую независимость от ЦК» [49] . В этом упреке усматривают признак неприязни Сталина к региональным политическим сетям и свидетельство силы этих сетей, которая реально беспокоила вождя. Мы же полагаем, что заявления Сталина о непотизме и семейственности были формальными дополнительными обвинениями против старой партийной гвардии, уничтожение которой началось накануне февральско-мартовского пленума и с новой силой продолжилось после него по иным политическим причинам [50] .
49
Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. / Сост. Л. П. Кошелева, О. В. Наумов, Л. А. Роговая // Вопросы истории. 1995. № 11–12. С. 13.
50
См. главу 1.