Рулетка судьбы
Шрифт:
– Что с ней случилось? – опережая пристава, спросил Пушкин.
– Представьте, в новогоднюю ночь выиграла невероятную сумму!
– Где же она выиграла? – не унимался Пушкин.
– Здесь, на Спиридоновской, на рулетке, – ответил Фудель таким тоном, будто не знать о рулетке было невозможно.
– Насколько велика сумма выигрыша?
– Сто… двадцать… тысяч! – Каждое слово звучало, словно удар колокола.
У пристава перехватило дыхание. Это не сумма, а целое состояние. И детям, и внукам хватит…
– Выиграла
Фудель понимал растерянность полиции.
– Все произошло на моих глазах, – заверил он.
– Мадам Терновская часто играет?
– Да что вы, и карт в руки не берет! На рулетке так вообще впервые оказалась… И такая удача, не зря говорят: новичкам везет… Тем, кто первый раз к столу подходит…
– Невероятная удача, – проговорил Нефедьев и получил от Пушкина строгий взгляд. Сейчас не время для эмоций.
– Терновская получила с рулетки всю сумму и принесла домой? – спросил он.
Фудель усмехнулся:
– Куда еще? Не в сугробе же закопала?!
Вот теперь Пушкин обратил на пристава по-настоящему вопрошающий взгляд. Игорь Львович прекрасно понял, о чем он. И мелко-мелко затряс головой: дескать, никаких денег в доме не находили. Думать нельзя о подобном…
– Сто двадцать тысяч в купюрах сколько места занимают? – спросил Пушкин.
Племянник развел руки, будто показывал размер улова.
– Вот такая, не меньше, куча ассигнаций… Анна Васильевна их в ридикюль засунула. У нее такой древний, слон поместится…
Старые московские барыни не признавали новомодных сумочек, в которых разве мышь можно засунуть. Они носили настоящие, размером с небольшое колесо. Солидной даме – достойный ридикюль.
– От Спиридоновской до Большой Молчановки ваша тетушка шла пешком?
– Только вообразите! Такая упрямица.
– И вы не проводили ее?
– Отказалась от провожатых… Но я, конечно, следовал за ней, сколько мог. Видел издалека, что дошла благополучно. И теперь прошу полицию взять дом под охрану. Чего доброго, кто-нибудь покусится…
– Кто покусится? – строго спросил Пушкин.
Племянник немного растерялся.
– Надеюсь, что никто, фигура речи, так сказать… Так я могу рассчитывать на охрану?
Пушкин как раз собирался задать очень важные вопросы, пока юноша не знает или делает вид, что не знает, о случившемся. Пристава дернуло за язык.
– Анна Васильевна умерла ночью, – сказал он, не уточнив, какой именно.
Известие Фудель воспринял слишком спокойно для любящего племянника.
– Значит, оглашение завещания будет завтра, – пробормотал он и встал. – Какое трагическое известие… Надо сообщить родственникам…
Как будто теперь судьба ста двадцати тысяч его перестала волновать.
Осталось узнать, где Фудель обитает. Племянник и будущий наследник проживал в Хлебном переулке рядом с усадьбой Забелиных. В двух шагах от Большой
– Ох, дела… – только и смог проговорить Нефедьев. – Ну Анна Васильевна и заварила кашу напоследок…
Пушкину хотелось знать, что связывало пристава с погибшей, теперь в этом сомнений не осталось. Но сейчас важнее было другое.
– Насколько тщательно осмотрели дом Терновской?
Нефедьев вынужден был признать, что никак не осматривали. Полагали ведь, что обычная смерть. Пушкин напомнил, что теперь вскрытие должно быть проведено безотлагательно, и покинул участок. Игорь Львович не посмел увязаться с ним. Хотя оказаться в доме Анны Васильевны ему захотелось как никогда…
В глазах стоял мутный туман. Катя Гузова только пыталась понять, куда ее везут, только хотела открыть рот, чтобы закричать и обложить как следует, только маленько оживала, как получала незаметный тычок и снова проваливалась в омут. Городовой замечал быстрое движение мадемуазель, но делал вид, что озирается по сторонам. Когда пролетка встала у полицейского дома в Гнездниковском, Катя свешивалась с рук городового тестом: мягка, молчалива и податлива. Так что пришлось ее маленько встряхнуть. Стоять на своих ногах у Кати не получалось.
– Куда теперь? – спросил городовой, держа ее под мышкой.
– На третий этаж, в сыск, – последовала команда.
Мадемуазель открыла перед ним дверь. Городовой поволок нелегкую ношу.
…Михаил Аркадьевич вполне обрел себя. Шустовский – лучше любого лекарства, творил чудеса. Начальник сыска вышел в приемную часть безо всякой цели, чтобы не оставаться в кабинете. Где шустовский нашептывал соблазны. Чему поддаваться было нельзя: как известно, излишнее лекарство превращается в яд. К тому же Эфенбах одержал над подчиненными блестящую победу, настояв на своем при выборе, в каком именно игорном доме будут искоренять карточный порок. Как раз там, где он никогда не играл. Настроение его было безоблачным, он уже собрался отправиться на обед. Немного раньше, чем полагалось, но ведь еще Святки… И тут в приемную часть с пыхтением и шумом ввалился городовой, неся на руках нечто обернутое в мех, как показалось Эфенбаху.
– Это куда посмели, что такое? – в изумлении проговорил он. И был прав. Далеко не каждый день городовые имеют наглость притаскивать в сыск с улицы мертвые тела, как к себе в участок. Вернее сказать: никогда такого не бывало…
– Ваш бродь, так это вот оне приказали, – ответил городовой, тяжело дыша и мотая головой влево.
Из-за его спины павой выплыла дама, приняла скульп-турную позу и красиво вознесла руку.
– В Москве по праздникам без подарков не ходят, так я с подарком!