Румбы фантастики. 1988 год. Том I

Ефремов Иван Антонович

— Ты не один? Кто у тебя, признавайся?

Она сказала это нарочно громко — и уже пыталась из-за спины хозяина рассмотреть источник сиреневого, поразительно интимного ореола. Наш герой знал способность Ланы ревновать и взбеленяться из-за пустяков, подчас оскорбляя ни в чем не повинных женщин, оказавшихся рядом с ним случайно или по делу. Вот и сейчас — острый носик под краем вязаного берета так и вытянулся… Он не сдержал смешка, и Лана, мгновенно разъярившись, сильно толкнула его и вбежала в мастерскую…

Полминуты спустя она уже сидела на диване и завороженно слушала. У Ланы были прекрасные, глубокие темные глаза на впалом

личике; сосредоточенность обнаружила легкое косоглазие.

Сердечная подруга освоилась быстро, ибо ожидала чуда, пожалуй, более постоянно и доверчиво, чем наш герой. Безоговорочно приняла его версию о пересечении Вселенных. Ее мало смутили загадки и даже явные нелепости островка: почему тепло и свет, звуки и запахи проникают оттуда к нам, а обратно, по-видимому, нет? Что за невидимая преграда между мирами? Отчего дождевые капли, цветочная пыльца или пух свободно странствуют по комнате, а более крупные предметы, лист или птица, не покидают своих измерений?

Он подивился, как никогда, способности женщин осваиваться со сказкой, принимать ее в ряд житейских реалий. Что это? Тысячелетний фатализм — или, наоборот, неиссякаемая вера в достижимость идеала? Вот сидит Лана — в потертых вельветовых брючках, заправленных в сапоги; сидит, обмотав шею длинным шарфом, подперши подбородок острыми кулачками, и в смоляных распахнутых глазах — сиреневые точки. Сидит, коротко остриженная, прокуренная, будто бедовый мальчишка, и смотрит в нежное сияние, как сотни веков назад вглядывались пещерные мечтательницы в игру пламени. А потом нашептывали детям первые на планете сказки, рисовали на каменном своде пляшущих духов.

И не существует для Ланы ничего, кроме лунного потопа, сонного шепота крон и пьянящего ночного аромата, похожего на запах душистого табака, но еще более сладкого и дурманного.

— Никита уже видел? — приглушенно, как в музее, спросила она.

Он объяснил ситуацию с Никитой и добавил:

— Кстати, понять не могу, почему он до сих не здесь.

— Ему же лучше. Пусть только попробует скандалить. Вышибу отсюда, никакой участковый не поможет.

— Ну ты и грозная у меня…

Теперь они оба смотрели, как перепархивает по ветвям шиповника пара жемчужно-розовых бражников с круглыми «глазками» на крыльях. Где-то захрустел хворост под осторожной звериной лапой. Нервно звякнул торопливый будильник, скрипом ответила ему со двора дверь мусорника. Диковинный коктейль звуков и впечатлений. Поздний городской вечер — и час Волка в глухом лесу.

— Знаешь, о чем я сегодня думал?

— О чем?

— Ведь я, по сути, никогда не бывал в таких уголках… Здесь, у нас, на Земле. Разве что в пионерском лагере. А то еще с училищем… выезжали «на шашлыки». Шум, гам, у кого-нибудь обязательно транзистор… вина нахлещемся… тоже мне, общение с природой!

— Давай в мае сорвемся куда-нибудь. В деревню. Я возьму дней пять за свой счет; мне дадут.

— Не в этом дело, Лана. Я отравлен, понимаешь? «Труба» эта проклятущая, суета, дрязги, торговля собой… Мне скоро тридцать, а я до сих пор ни черта не сделал, нигде не побывал. Тяжелый какой-то стал, старый, вялый… В Сибирь куда-нибудь… в Норильск, Хатангу… Поехала бы со мной, а?

Лана ответила матерински-терпеливо:

— Кто-то ведь должен быть и оформителем, лапушка.

— Да, должен. Но, наверное, только тот, для кого эта работа — одна на свете… дело жизни! Вообще, я думаю плохих работ нет, а есть люди

не на своем месте. Как я. Вот посмотри… — Он с трудом заставил Лану отвернуться от оазиса, глянуть на рельефы — сухой, скучный рисунок подъемных кранов и солнц, похожих на шестерни. — Ведь есть же на свете человек, который сделал бы это гениально… а главное, сделал бы с удовольствием! А мне противно. Я себя буквально заставляю браться за нож, за краскопульт… Значит, не мое дело!

— А какое твое?

— Когда-то думал — писать маслом… Не вышло! Во всяком случае, сейчас мне было бы легче валить сосны где-нибудь в тайге… плотничать, столярничать… Перед собой честнее.

— Тогда свари кофе, — неожиданно лукаво покосилась Лана. — Вполне честная работа. Все равно ведь, не уснем!

— Сахара нет.

— Тем лучше. Шелтон советует поменьше сладкого.

В отрешенном состоянии, шагая сквозь призрачные фиолетовые сумерки, он отыскал медную «турку», выдул из нее пыль и понес под кран — набирать воду. Он чувствовал себя участником спектакля, который вот-вот оборвется.

Однако, стоя за дощатой перегородкой, наш герой внезапно постиг, что нынешний акт спектакля довольно-таки мрачен. Час Волка. Самая темная предрассветная стража, когда человек особенно слаб и безволен, нервы его пропитаны ядами усталости. Потому-то и приходит Волк. Человек в этот час — легкая добыча. Кто может выйти на поляну в другой Вселенной? Пусть не убить, но одним своим появлением смешать строй души, внедрить в память тот гибельный ужас — один на всю жизнь, — которого помнится, ждал наш герой в детстве, ночью на пустой улице, торопясь мимо витрины с манекеном. А вдруг подмигнет манекен? Двинет рукой?.. Он представил себе, как закричала бы Лана.

И она закричала. Сперва коротко, сдавленно ахнула; потом завопила, что называется дурным голосом. «Турка» брякнулась на дно умывальника. С мокрыми руками он выскочил из-за перегородки.

То ли оступилась сердечная подруга, решив поближе рассмотреть цветы или ягоды, то ли намеренно сделала лишний, шаг — осталось неизвестным. Властно, как бич на цирковой арене, хватил по ушам гром; ливень повалил на островок. Сразу вымокшая до нитки, дрожащая Лана топталась в орляке, втянув голову и обхватив руками плечи. Волосы прилипли к ее щекам, блестели зрачки и зубы. Она вертелась на месте, подобно щенку под ногами прохожих, и звала нашего героя по имени. И он отвечал, и бегал, разбрызгивая воду, вокруг островка, — но тщетно. Лана была слепа и глуха к оставленному миру. Мокла одна-одинешенька в запредельной чаще, под гнетом внезапно разгулявшейся грозы. Может быть, потому и разъярились стихии, что из мира иного метеоритом, бухнулась Лана?..

Блеск неба был мутен и зловещ, ручьи щупальцами протянулись через мастерскую. Вода вынесла из-под щита с проволокой для резки плит целую гору окурков.

Вспышка — иссиня-белая, зеленоватая, беспощадная, как дуговая сварка. Треск исполинского бича — ненужный, чрезмерный для загнанного существа, пытающегося спрятаться на озаренной молниями арене. Запах озона и гари.

Не колеблясь более, он ринулся напролом. Лбом и выброшенными вперед кулаками пробил горячий упругий барьер, и увидел кольцевую колонаду стволов вокруг черной прогалины, стволов красной меди с косматыми бледными кронами; и кипящие тучи, и молнию между ними — широкую извилистую реку пламени; и сиреневую крылатую корону с черным ядром — то, что он считал луной…