Румбы фантастики. 1988 год. Том II
Шрифт:
— Какая разница, — отмахнулся Оранжевый. — У тебя есть что-нибудь свое, чем ты отличаешься от других?
— Я — Помощник Конструктора, — напыщенно известил Вит.
Оранжевый сожалеюще вздохнул и покачал головой.
— Я не о том тебя спрашиваю, кем ты назначен, — сказал он немного уставшим, скучноватым голосом. — Ведь мир, Вит, удивительнейшая штука, это нужно обязательно увидеть и удивиться. И даже Машина тебе не даст ничего, если ты будешь оторван от мира и зажат только в своей черепной коробке. Тебе не узнать его красот, не разгадать тайн, если ты будешь оставаться таким, как есть сейчас. Кроме того, что знает Машина, ты не узнаешь ничего нового. Новое ты сам должен открывать — хотя бы для себя! Хотя бы для того, чтобы передать детям не
— Слушай, Оранжевый, — остановил его Вит, — пойдем. А? Приказано же…
Оранжевый резко крутнулся на месте.
— Да ты взгляни только! — Он подхватил горсть камней и протянул их Виту. — Вот, смотри, — сказал он, — я знаю об этих камнях то, чего не знает Машина!
— Машина знает все, а ты не можешь знать больше, — нравоучительно заметил Вит.
— Да, но я их открываю!
— Ну пойдем…
— Ты только присмотрись внимательней и увидишь, как прекрасны эти камни! — в запальчивости доказывал свое Оранжевый. — Посмотри, сколько в них добра и света. Это они только на вид такие холодные и неживые, а на самом деле… На самом деле — они живые! — Он порывисто поднялся и протянул к самому лицу Помощника Конструктора сдвинутые ковшиком ладони с камнями. Голос его дрожал, будто то, что он собирался сказать, могло каким-то образом изменить положение. — Видишь, они светятся, горят изнутри… Как… — Он на мгновение задумался, подбирая подходящее слово: — Как глаза амазонок!..
Конструктор послал запрос Машине, и она тотчас ответила: «Амазонки — мифический воинствующий народ, якобы состоящий из одних женщин». Он собрался было уточнить, что значит «мифический», но передумал, предчувствуя за этим словом новую вереницу незнакомых Конструктору символов человеческих характеристик. Достаточно уже было упоминания женщин…
Толкования всех слов, что имелись в памяти Машины, из всех колонистов знал только Вит. Потому, наверное, конструктор прошлого поколения считал его венцом своего творения. Сам же Конструктор у предшественника был только переходной моделью, в чем-то случайной — не совсем удачной, но и не слишком плохой. Однако Конструктор не завидовал феноменальной памяти Вита — зачем, если есть Машина? И, «отложив» непонятное слово до лучших времен, он снова стал смотреть на экран.
— …ты видишь, как играют они цветом? А вы? — спросил Оранжевый у специалистов клона СБ, с унылым равнодушием наблюдавших за происходящим. Для них не существовало оценок времени, и они запросто могли простоять на побережье до бесконечности или пока не дождутся от Вита новых указаний — таково было их предназначение. — Вы видите?.. Повернешь камни к солнцу, и они как бы наливаются его чистотой и силой, свободой и нежностью. Но едва закроешь от них солнце, они враз тускнеют, будто затаиваются. Видите? — Он встал к солнцу спиной и прижал ладони с камнями к груди.
Но они ничего не видели: они ждали указаний. А Вит задрал голову к куполу и с удивлением разглядывал светильники.
— Скажи, Вит, Машина знает об этом? Нет! — сам себе убежденно ответил Оранжевый. — Она не может этого знать, потому как я придумал это. Она не может знать и потому, что в нее заложено лишь определение. Что камни — это твердая горная порода кусками или сплошной массой. Вот так и ты, Вит, и эти с тобой. И все, кто не хочет ничего видеть за прописями, кроме простого копирования их… Твердая порода!..
— Пошли, — Вит, насмотревшись на яркие светильники, теперь щурился, глядя на Оранжевого.
— Посмотрите же!.. Это искусство природы, ее естество!..
— Неужели ты не знаешь, что на Станции все искусственное, сделанное людьми? — со снисхождением
— Но люди создавали с живого! — Оранжевый в отчаянии зашвырнул камни далеко в море. — А ты попробуй увидеть красоту в искусственном мире и тогда поймешь, для чего он был создан, сделан людьми. Это все для нас! Для того, чтобы и нам стали нужны простор под куполом, камни и волны. Чтобы мир обрел смысл…
— Теряем время…
В угол экрана неожиданно вклинилось изображение Бара.
— Ну что, Конструктор, убедился, что твоя новая модель не подходит нашему миру? — Голос Бара был холоден и ироничен. Конструктор понял, что и он наблюдал за побережьем. — Перестань упорствовать и займись, пока еще не поздно, учениками. Иначе Вит станет на твое место. Так будет спокойнее в Колонии. — Он многозначительно поглядел на Конструктора и добавил — И тебе с Оранжевым будет только лучше.
Конструктор молчал. С отсутствующим видом он смотрел на Бара и мимо него. Ему не хотелось сейчас ни о чем думать. Но не думать невозможно: так устроен человек, и таким же свойством он наградил свои копии.
Люди послали к далеким звездам своих искусственных детей. Создав копии более совершенные в физическом отношении и защищенные от случайностей лучше, нежели они сами, люди не смогли дать им только одного — человечности. Того, что делало бы их людьми, того, что еще не до конца было понято людьми в себе. Но, видимо, им очень нужно было, чтобы понимание себя пришло. Люди никогда не теряли надежду, живя ею. И они составили Программу.
Они надеялись, когда Станция достигнет Цели, то в неизведанные миры войдут не просто человекообразные существа или сигомы, а настоящие люди. В противном случае, в тех мирах сигомам не выжить. У биокопий было все для совершенствования: знания и опыт человечества, материалы для исследований и опытов и основное условие для развития — время. То самое время, которого всегда так недоставало людям. Не было в Программе и в памяти Машины только одного — определения грани между искусственным и настоящим, воспроизводимым и неподдельным.
Почему люди не заложили определения? — думал Конструктор. Может, потому, что они уже считали нас хоть в какой-то степени людьми? Или потому, что для разума такой грани не существует?..
Но два их самых трудных и самых неотложных вопроса — далекие мир и искусственный интеллект — люди объединили в один, построив Станцию. И пусть завтра или через тысячи лет, но встретятся в космосе два народа. Две цивилизации. Люди Земли и люди, Землей рожденные.
Можно ли осуждать людей за то, что они не хотят быть одинокими во Вселенной? Судить ли их, если при удачной реализации Программы в бесконечности родится еще один мир — схожий или отличный от мира Земли? Нет, Конструктор не мог осуждать людей. Не из-за того, что они дали ему непонятную жизнь и сковали Программой. Сейчас он со всей силой понял одиночество, прочувствовал его. И он понимал, что это значит — целых два мира на бесконечность…
— Что же ты молчишь?..
Конструктор вздрогнул. Ох, как не вовремя окликнул его Бар. Потому что какая-то очень важная догадка ускользнула от него, вспугнутая. Очень-очень важная.
Пытаясь сосредоточиться, он пристально вгляделся в экран.
Все то же побережье. Неподвижные, равнодушные специалисты СБ-при-исполнении. Надменная и пустая улыбка на лице Вита. В этом мире жил только Оранжевый. Он все еще доказывал что-то свое, прекрасно сознавая никчемность своей запальчивости и страсти. Он отчаянно жестикулировал, лицо его ежесекундно меняло выражение — скорбь, презрение, жалость, гнев, восторг, отчаяние. Даже Конструктор, создавший эту модель, не мог разобраться в бурной гамме истинных чувств Оранжевого. Слишком многое хотел сказать Оранжевый сразу, но все упиралось в бездушную стену холодности, как вода ограничивалась стенами обшивки Станции, не имея возможности вольно растечься. И все же он на что-то надеялся и говорил с такой страстностью, будто в последний раз…