Румо и чудеса в темноте. Книга I
Шрифт:
Смайк же, когда они прилегли отдохнуть в маленьком лесочке, наоборот предался кулинарным фантазиям. Свежие яблоки разбудили в нём едва сдерживаемое желание поесть приличной пищи, которое он старательно подавлял на Чёртовых скалах. Теперь они были на суше, а суша означала для Смайка культивированные земли, на которых здоровые коровы жуют сочную траву, увеличивая свои жировые отложения и наполняя вымя жирным молоком, из которого можно сделать божественные сливки, из которых, в свою очередь, можно сделать божественные торты… – и так далее, и так далее. Его фантазия была нескончаемой, пока он наконец сладко не уснул представляя
Румо тоже, впервые за долгое время, уснул глубоко и крепко. Ему снилась серебряная нить, летящая над золотисто-жёлтыми хлебными полями.
Цивилизация
Местность, куда рано утром вышли Румо и Смайк, была покрыта бесчисленными речками и ручейками. Для вольпертингера было невозможно самостоятельно переправиться через ручей, если его глубина была выше колена. И поэтому способность Смайка плавать оказалась более чем полезной, правда теперь им приходилось, по вине того же Смайка, отдыхать на много чаще.
Вода превратила всю местность в рай: везде росли ягодные кусты, ревень, яблони и цветы, привлекающие разнообразных животных. Гудели пчёлы, птицы охотились на насекомых и всё вокруг просто кишело кроликами, куропатками, косулями, утками и голубями. Румо мог бы без проблем убить косулю или кролика, которые совершенно их не боялись, но после событий на Чёртовых скалах это казалось ему преступлением, о чём Смайк постоянно громко сожалел.
После нескольких часов марша ландшафт стал более равнинным и однотонным, реки стали встречаться реже, дороги – чаще и они были натоптаннее. То тут, то там на холме стоял домик с подворьем, хлебные поля и огороженные пастбища сменили леса и дикие лужайки.
– Чувствуешь? – спросил Смайк.
Конечно Румо чувствовал это, он чуял это даже своим поврежденным носом. Уже какое-то время в воздухе висел навязчивый запах: аромат свинины, жареной на буковых поленьях. Румо пытался игнорировать этот запах, поскольку он смешивался с другими, скорее неприятными запахами. С запахом табачного дыма и пота. С запахом конского навоза.
– Там кто-то серьёзно готовит, – сказал Смайк дрожащим голосом.
– Три существа. Там, впереди, за холмом, – и Румо указал в ту сторону, откуда шёл запах. Смайк ускорил шаг.
В ложбине за холмом, на перекрёстке двух дорог стоял тёмный … дом. Он не был профессионально построен из брёвен, нет, он состоял из кривых балок, треугольных окон и абсурдной крыши. Теперь и Смайк почуял запах холодной золы, сгоревшего жира и отстоявшегося пива. Такой запах был только у одного определённого вида строений.
– Трактир, – простонал он.
У поилки около дома были привязаны две рабочие лошади, с чёрной шерстью и белыми гривами.
– Там, внутри – кровомясники, – прошептал Смайк. – Минимум двое. Только кровомясники ездят на рабочих лошадях без седла. Так что, если считать трактирщика, их минимум трое.
Румо кивнул:
– Три существа. И все немытые.
Смайк немного подумал.
– Послушай, – сказал он. – Я бы хотел попросить тебя кое о чём, что тебе наверняка не понравится.
Румо слушал внимательно.
– Я бы хотел, чтобы ты встал на четыре лапы, когда мы зайдём в этот трактир.
– Почему?
– Это немного связано с боевой тактикой, которую я бы назвал Фактором неожиданности. Ты можешь изучить её в процессе.
– Хм, – Румо вспомнил, как он на четырёх лапах вошёл в пещеру с двенадцатью циклопами. Это оказалось не совсем удачной идеей.
– Послушай! Когда мы будем внутри – молчи. Не говори ни слова, ни одного слова, понятно? Говорить буду я. В какой-то момент я выйду на минутку из комнаты, а ты просто внимательно послушаешь, что будет в это время сказано. Есть только два варианта: или это будет что-то хорошее, или что-то плохое. Если это что-то плохое, то, когда я вернусь, ты подашь мне знак – поскребёшь пол правой лапой. Остальное решим уже на месте.
Румо кивнул и встал на четыре лапы.
История одного дома
У каждого дома есть история. Эти истории могут быть увлекательными и не очень, в зависимости от того, кто в этих домах живёт. Если в доме живёт наттиффтоффский нотариус, можно, соответственно, вести речь о бедной событиями истории, в которой регулярно пропалывают полисадник и платят налоги. Если в доме живут оборотни, тогда жильцы дома днями напролёт лежат в закрытых гробах в подвале, а ночами, после того, как гробы откроются, разыгрывают такие спектакли, для которых, собственно, и были придуманы толстые стены. Такими разными могут быть истории домов в Замонии. А это – история трактира “У стеклянного человека”.
Кромек Тума был кровомясником второго класса, это означало, что он, даже среди кровомясников, считался не особо одарённым. Кровомясники когда-то, когда именно, не знает никто, так как не нашлось ни одного учёного, для которого изучение истории кровомясников имело бы ценность, создали не особо сложную двухклассовую систему, которая должны была разделять кровомясников на не очень тупых и очень тупых. Но скоро стало понятно, что слишком тяжело определять разницу между умеренной и абсолютной тупостью и переход из одного класса в другой был очень лёгким. Так что, со временем, все забыли об этой системе. Но что тут нужно сказать, так это то, что если бы к Кромеку Тума применили мерки старой классовой системы, то к системе пришлось бы добавить третий класс.
Кровомясники в Замонии считались среди говорящего населения существами с наименее развитыми социальными инстинктами. Большинство кровомясников работали там, где грубость и бесчувственность не только терпелись, но и даже требовались: охранники в кабаках и мойщики трупов, ярмарочные боксёры и солдаты пехоты, палачи. А кому даже для этой работы не хватало квалификации, те открывали кабаки, как, например, Кромек Тума.
Но так было не всегда, Кромек сделал достаточно солидную для кровомясника карьеру. Он двадцать пять лет служил в личной армии мелкого князя по имени Хуссаин Йенадепор. Службу он начал в возрасте десяти лет. Он побывал с князем Хуссаином во всех бесчисленных приграничных войнах, потеряв при этом один глаз, четыре пальца на ногах и два на руках. Его тело покрывали сто четырнадцать больших шрамов и несчётное количество маленьких. Он оглох на одно ухо, так как слишком часто стрелял из пушки. А также страдал от частых подёргиваний с тех пор, как ему в спину попала отравленная стрела.