Румпельштильцхен
Шрифт:
В Калусе почти каждый ресторан или бар старался предложить хоть что-нибудь из разряда «живых» развлечений, но чаще всего «развлечение» это состояло из какого-нибудь одного единственного бородатого переростка, бренчащего на гитаре и исполняющего под собственный аккомпанимент одно из двух: или что-нибудь из фольклора или же «…мелодию, которую я сочинил прошлым летом во время путешествия в восхитительных горах Северной Каролины». Но все же следует сказать, что человек, сидящий теперь за роялем, был на самом деле настоящим музыкантом, заслуживающим внимания. Ему удалось сделать себе карьеру концертного пианиста, после чего он отошел от выступлений, уехал из Нью-Йорка и обосновался в доме на рифе Сабал у нас в Калусе. Он часто аккомпанировал гастролировавшим певцам в зале «Хелен Готлиб Мемориал Аудиториум». Было видно, что «Зимний сад»
Ровно в девять свет в зале погас, и чей-то голос объявил: «Дамы и господа… Мисс Виктория Миллер». Викки появилась подобно призраку. Она была одета во все белое и тут же оказалась в круге яркого света, который решительно вывел ее на небольшую сцену. Викки слегка дотронулась до плеча аккомпаниатора, поприветствовав его таким образом, и, застенчиво склонив голову, встала у рояля. Затем она вскинула голову и отбросила назад свои длинные черные волосы, при этом лучезарно улыбнувшись присутствующим. Окружавший Викки круг света плавно исчез, и ему на смену пришло холодное голубое сияние, придававшее ослепительно белому платью Викки какой-то ледяной оттенок. Прозвучало несколько затянутое музыкальное вступление. Казалось, что Викки хотела сначала перевести дыхание. Она взяла в руки микрофон и запела.
Если быть до конца честным, пела она ужасно.
— И как я сегодня? — спросила она.
Мы ехали в моей «Карманн-Гиа», двигаясь по кольцевому шоссе Люси-Сэкл. Часы в машине показывали время — 23:05. Викки сменила свое концертое платье на повседневную одежду; на ней была темно-синяя юбка, открытые лодочки на высоких шпильках, белая блузка и светло-голубой кардиган. Они сидела в довольно свободной позе, закинув ногу на ногу и нервно покачивая при этом ступней. В жизни кроме Викки мне приходилось знавать еще одного человека, которому приходилось выступать на публике. Это был студент университета в Нортверстерне, подрабатывавший по выходным в зале, где проводились кулачные бои. В его задачу входило развлекать публику в перерывах между поединками. После каждого такого выступления нервы у него были взвинчены до предела, и казалось, что он весь вибрирует, словно высоковольтный провод под напряжением. С Викки сейчас творилось нечто подобное, она сидела рядом со мной, и ее откровенно била дрожь. И это было мне на руку, потому что в тот день я рассчитывал наконец-то затащить ее в постель.
— Ты были просто неотразима, — сказал я.
— Как ты думаешь, им понравилось?
— Конечно, они все были просто без ума от тебя, — ответил я.
— Я уже как-то подумала об этом, но, ведь нам не дано предугадать…
— А разве ты сама в этом не уверена?
— Нет, абсолютно нет.
— Но ведь ты же сама слышала, какие были аплодисменты, — продолжал я настаивать на своем.
— Да, сегодня они действительно много хлопали, — согласилась со мной Викки.
Автомобильное движение на Люси-Сэкл все больше выводило меня из себя. Из ресторанов выходили на улицу засидевшиеся посетителя, и шумные компании великовозрастных деток съезжались сюда, чтобы присоединиться к сверстникам, веселящимся в двух расположенных недалеко от шоссе дискотеках. Поток автомашин на Сэкл был всегда очень напряженным. Днем здесь было невозможно припарковаться, а ночью — проехать. И вообще, вся эта чертова дорога была одинаково неудобна всегда и для всех, кроме, наверное, владельцев расположенных здесь разного рода маленьких магазинчиков, торгующих сувенирами, а также ювелирных магазинов и множества супермаркетов. Но со Стоун-Крэб на материк можно было попасть лишь по одному единственному шоссе, проходившему по изогнутому мосту, соединявшему Стоун-Крэб с Сабалом; и далее путь пролегал по кольцевой дороге на Люси, а там уж было можно выехать наконец на Кортез-Козвей. Слева от меня неожиданно раздалась автомобильная сирена, и я быстро вывернул руль вправл и тут же тихо выругался, увидев, что с той стороны с нами поравнялась машина с компанией развлекающихся подобным образом подростков; сидевший рядом с водителем парень смотрел в нашу сторону.
— Как ты думаешь, они много разговаривали? — снова спросила у меня Викки.
— Ты о ком?
— О
— Нет, что ты!.. Это не принято.
— Правда?
— Ну… я хотел сказать… а разве ты сама не знаешь?
— Если сказать честно, то нет, — ответила она.
— Что ты имеешь в виду?
— Я никогда не выступала «живьем».
— Никогда?
— Никогда.
— Это когда твои записи стали хитами?
— Да.
— И ты не пела со сцены?
— Нет. — Почему же?
— Эдди был против этого.
— Эдди?
— Мой продьюсер. В «Ригэл Рекордс».
— А-а…
— Эдди тогда все говорил, что это может плохо сказаться на продаже записей. Ему хотелось, чтобы все шли и покупали мой голос в записи. Понимаешь?
— А может быть он в этом был и прав…
— О, разумеется! Знаешь, все-таки три «золотых» диска — это много.
— Конечно, — охотно согласился я.
— Но ты думаешь, я им понравилась, а?
— Они все были просто без ума от тебя.
— А я так волновалась… Это было заметно? То, что я волновалась?
— Ничуть.
— Я бы сейчас с удовольствием бы выпила чего-нибудь, — продолжала она. — И еще мне хочется травки. У тебя дома есть травка?
— К сожалению нет, — ответил я.
— Ну тогда может быть ты не будешь возражать, если мы сейчас отправимся ко мне?
— Ну…
В этот момент я думал о ее дочери. Я думал о том, что у меня дома нет шестилетней дочери, чья комната находилась бы на другой стороне коридора, как раз напротив маминой спальни. Я думал, что в моем доме есть прекрасный большой бассейн, в котором мы могли бы порезвиться перед тем, как приступить к делу более основательно. Я думал, что у меня в спальне стоит замечательная по своей величине, просто-таки королевских размеров кровать, и что как раз в то утро она была застелена свежим бельем, и еще я думал, что нам оставалось только забраться на это царское ложе, чтобы наконец свершилось то, что уже и без того манило нас обоих и в то же время раз за разом откладывалось вот уже на протяжении трех недель — а в действительности же, трех недель и еще двух дней, потому что познакомились мы на открытии галереи вечером в пятницу три недели назад, а сегодня было воскресенье — потому что пришло время в полной мере познать истинный потенциал наших отношений, и одновременно с этим все там же, на моем королевском ложе, сегодня ночью должен был завершиться период наших, так сказать, пробных ухаживаний, и уж там-то, в моем доме никакая шестилетняя девочка-ангелочек не будет бродить ночью по коридору и не станет просить мамочку дать ей попить. Я не хотел ехать к Викки, и мое это «ну…» неприкрыто указывало на это — едва дрогнувший голос и уловимые в нем нотки сомнения, говорящие скорее о нежелательности подобного решения, на самом же деле всегда были верными спутниками ничем непоколебимого упрямства.
— Вот тебе и «ну», — сказала Викки мне в ответ, и оба мы замолчали.
Мы уже ехали по Козвей. Справа и слева от нас простирались воды залива, и из машины мне были видны огни нескольких стоявших на якоре яхт. Мы молчали всю дорогу, пока проезжали по мосту. Я остановился у светофора на пересечении Кортез-Козвей и 41-го шоссе. Молчание начинало затягиваться. К моему дому вела дорога, сворачивающая налево и ведущая на север; к дому Викки шло шоссе, уходившее вправо от перекрестка. А стоять на самом перекрестке у светофора на углу Кортез и 41-го шоссе приходилось всегда долго.
— Но выход-то мы могли бы найти… — я заговорил первым.
— Да?
— Сначала заедем к тебе за травкой, если только за этим дело стало…
— Да?
— А потом вернемся ко мне.
— Угу.
— Если, конечно, тебе этого хочется.
— Но мне очень хочется для начала закурить косячок, понимаешь?
— Отлично, если все упирается только…
— Так что давай, если это не трудно…
— Совсем не трудно…
— Тогда заедем сначала ко мне…
— Разумеется, так мы и…
— И я еще только заодно посмотрю, как там Элли…
— В этом даже что-то есть…
— И я еще попрошу няню задержаться ненадолго.
— А может быть она согласится остаться у тебя на всю ночь, — предположил я.
— Нет, вряд ли. Ей всего лишь пятнадцать.
— Ладно, тогда скажи ей…
— Я скажу ей, чтобы она задержалась еще на два или три часа — так нормально?
— Замечательно, — одобрил я.
— Вон свет зажегся, — сказала Викки.
— Что?
— Зеленый свет.