Румпельштильцхен
Шрифт:
— Мистер Дюмон, — обратился я к нему, — вы уже начинаете меня раздражать. От имени моего клиента я предлагаю вам пятьсот долларов, и вы дадите мне расписку об отказе от своих притязаний. В противном случае, мы будем вынуждены просто-напросто проигнорировать ваши требования. Ну, что скажете? Хотите получить пятьсот долларов?
— Я хочу получить свою долю с миллиона!
— Ваша доля с миллиона равняется пятистам долларам. Так что, как хотите, либо да, либо нет.
— Да.
— Вот и замечательно.
— Я возьму деньги, ты, чертов ублюдок.
— Тогда подождите за
— Мне нужны наличные, — попытался возразить Дюмон.
— Нет, вам придется взять чек. Я хочу, чтобы запись, подтверждающая выплату…
— Опять запись! — воскликнул он.
— Идите и подождите меня в приемной, — предложил я ему. — И выбирайте выражения в присутствии той юной дамы.
— Ублюдок, — огрызнулся он и вышел из моего кабинета.
Так начинался мой очередной рабочий понедельник. Минут десять спустя мне позвонил один из должников моего другого клиента, хирурга, сделавшего операцию на желчном пузыре. Звали того должника Джеральд Банистер, и долг, числившийся за ним, составлял девятьсот долларов. Наш с ним диалог он начал со слов:
— Ну, и о чем там речь?
— А речь там о девятистах долларах, мистер Банистер.
— Ну а в чем дело-то? Что, Ральф думает, что я ему не заплачу?
— Если под Ральфом вы подразумеваете доктора Унгермана, то, да, он опасается, что кроме удаленного у вас желчного пузыря, ему с вас так ничего и не удастся получить.
— Ха-ха, очень смешно, — ответил Банистре, — ну конечно, я собираюсь заплатить. Передайте ему, чтобы он прекратил тянуть из меня жилы, о'кей? Мой желчный пузырь… очень смешно. Он что, оставил его себе на память и хранит это сокровище в каком-нибудь кувшине или еще где-нибудь?
— Мистер Банистер, когда же вы все же собираетесь заплатить господину Кигерману?
— Я ему обязательно заплчасу, не беспокойтесь.
— Но меня все-таки это очень уж, понимаете ли, беспокоит. Когда вы ему заплатите?
— Сейчас я не смогу.
— А когда вы сможете?
— Я имею в виду, что я не могу сейчас полностью выплатить ему всю сумму.
— В таком случае, какую сумму вы сможете заплатить прямо сейчас?
— Сто.
— А оставшиеся восемьсот?
— Я смогу выплачивать ему по сотне каждый месяц.
— Это не слишком уж хорошо.
— Во всяком случае, это лучшее из того, что я могу сделать.
— Вам придется еще побольше постараться.
— Я не смогу настараться больше, чем на две сотни в месяц.
— Но вы же не сказали двести, вы сказали сто.
— Я имел в виду две сотни.
— Сто сейчас и потом по две сотни ежемесячно в течение четырех месяцев, так, надо полагать, следует понимать вас?
— Именно так.
— Хорошо, теперь мне необходимо встретиться с вами здесь, у меня в офисе, чтобы выправить кое-какие бумаги. И запомните, мистер Банистер, вы сами устанавливаете данные сроки…
— Да, это мне известно. — И хочу предупредить вас о том, что я не допущу дальнейших нарушений вами оговоренных условий.
— Благодарю за предупреждение.
— Я подготовлю бумаги. Когда вы можете зайти сюда, чтобы их подписать?
— Как-нибудь на следующей
— Давайте условимся, что вы зайдете ко мне завтра.
— Завтра я не могу.
— А когда вы можете?
— В четверг.
— Ладно, пусть это будет в четверг в девять часов утра.
— В час дня в четверг.
— Согласен, в час дня.
— Никогда еще меня так не одолевали, — сказал Банистре и повесил трубку.
Было уже почти десять, когда Синтия вновь позвонила мне, чтобы сообщить, что Фрэнк ожидает меня в своем кабинете. Некоторые говорят, что мы с Фрэнком похожи друг на друга. Но лично я никакой схожести между нами не вижу. У меня рост шесть футов и два дюйма, а вешу я сто девяносто фунтов. Фрэнку же не хватает до шести футов целых полдюйма, а весит он сто шестьдесят фунтов, да еще к тому же он очень тщательно следит за своим весом. Правда, у нас у обоих темные волосы и карие глаза, но вот овал лица у Фрэнка более круглый, чем у меня. Фрэнк утверждает, что во всем мире существует только два типа лиц: первый тип — поросенок и второй — лиса. Себя он классифицирует как относящегося к первому типу, а меня — ко второму. В этих определениях нет ничего, что могло бы задеть чье-либо самолюбие: данная классификация является сугубо описательной. Впервые Фрэнк рассказал мне об этой своей системе примерно год назад. И вот с тех пор я уже не могу взглянуть в чью-либо сторону без того, чтобы автоматически не причислить его либо к поросятам, либо к лисам.
Фрэнк лишь мельком взглянул в мою сторону и сказал:
— Ну что, блудливый котяра, все-таки приплелся?
Мне не верилось, что я выгляжу до такой степени ужасно. Конечно, правда то, что минувшей ночью спать мне практически не пришлось, но все же мне показалось, что после утреннего душа и бритья, я стал чувствовать себя несколько бодрее, и еще к тому же в то утро на мне был один из моих самых лучших костюмов, классический английский костюм, что был сшит специально на заказ в самом Нью-Йорке. Это было еще до развода. После него, я уже не мог позволить себе заказывать костюмы в салоне.
— Скоро здесь появятся Даунинги. И снова речь идет про эти их завещания, — заговорил Фрэнк. — Я даже не знаю, что еще им можно посоветовать. И вообще, мне бы очень не хотелось влезать в это дело.
— А в чем так сложность-то?
— Видишь ли, они собираются на целых полгода в кругосветное путешествие, в круиз, значит, и теперь перед отъездом им захотелось оформить завещания. Но вот только Салли не желает сделать деверя, брата мужа, значит, своим душеприказчиком…
— Имеешь в виду, если ее Говард умрет раньше, чем она?
— Вот именно. Она, скажем так, недолюбливает брата своего мужа. Только и всего. Ей кажется, что если сначала умрет Говард, а затем она, то ее беспутный деверь разбазарит все, что только можно.
— А у нее что, есть основания для подобной уверенности?
— Конечно, ведь он уже промотал свою часть того наследства, что досталось братьям Говардам после смерти их отца. Вот Салли и боится, что после того, как их с мужем не станет, их имущество удостоится той же участи.
— Ну и что из этого? А она кому хочет доверить все это?