Шрифт:
* * *
Когда Антон пришел в себя, первое, что он ощутил, была прохлада, повеявшая в его лицо. Он стоял, ухватившись за холодные прутья высокой металлической решетки, и ничего не понимал. С ним явно что-то произошло. Не то обморок, не то двинули по голове. В ушах шумела кровь, а сердце, казалось, стучит прямо в черепе, вытеснив собой мозг. Всё тело не только снаружи, но и изнутри кололи миллионы иголок. Колени дрожали от нахлынувшей слабости, желудок производил конвульсивные движения. «Сейчас меня вырвет», – подумал Антон, стараясь крепче держаться за прутья,
Однако через минуту он почувствовал наступающее облегчение. Дрожь в коленях и шум в голове стихали. Успокоился и желудок. Расплывчатое изображение решетки и находящихся за ней деревьев постепенно фокусировалось, становясь все более резким. Антон несколько раз глубоко вздохнул,
То, что он увидел, сначала не особенно его удивило. Какая-то улица уходила вдаль. Вдоль решетки в обе стороны шла другая. Первое, что он отметил, была брусчатая мостовая проезжей части. Тротуары асфальтовые, а вот проезжая часть выложена из плотно пригнанного камня. Не из того цементного камня замысловатых форм, что сейчас вошел в моду на площадях, в скверах и парках, а из натурального, как на Красной площади. «Ладно, разберемся», – подумал Антон, решив сначала окончательно прийти в себя, а потом восстановить в памяти события последних минут до этого чертового обморока. Он еще раз глубоко вздохнул, ощупал голову и вдруг ощутил, что ему холодно.
На Антоне были черные джинсы с ремнем, рубашка в темную клетку и летние туфли из желтой кожи в мелкую дырочку. «Может, меня долбанули по башке и раздели?» – подумал он. Но голова вроде цела, часы, хоть и не бог весть какие, но всё же на руке. Да и очки… Он снял с носа очки в тонкой металлической оправе – в полном порядке. Из нагрудного кармана рубашки слегка высовывался микрокалькулятор, под которым позвякивали монеты. Тут же находилась гелевая ручка и месячный проездной билет на троллейбус. В заднем кармане штанов лежала небольшая стопка сложенных вдвое купюр и какая-то замусоленная бумажка не то с телефоном, не то с адресом. Потрогав передние карманы джинсов, он констатировал наличие в одном из них полупустой пачки сигарет, а в другом зажигалки. «Вроде всё на месте», – удовлетворенно подытожил Антон. Он потер коченеющие руки и еще раз огляделся.
За простирающейся в обе стороны от него решеткой находился большой и, очевидно, старый парк. Между высоких деревьев виднелись аккуратные дорожки аллей, а дальше располагалось какое-то длинное здание. Антон сошел с тротуара на мостовую и отошел на несколько шагов. Над кронами деревьев видна была только часть красно-бурой крыши с многочисленными слуховыми окнами. Но, повернув голову чуть левее, Антон увидел высокую башню с часами, вероятно находившуюся в центре этого огромного здания. Прищурившись, он разглядел на часах положение стрелок – что-то около пяти минут восьмого. Вот только утра или вечера? Он сверился со своими часами. На них цифры и стрелки показывали ровно двенадцать часов дня.
«Всё-таки где я?»
Это была первая по-настоящему тревожная мысль.
Школьный учитель немецкого языка Антон Дворжак, тридцати шести лет от роду, проживал в Иркутске от рождения и до настоящего времени. Изредка он бывал в других городах России, но никогда не выезжал за рубеж. Однако, глядя сейчас на башню с часами и пирамидальным шатром, по четырем углам которого располагались еще четыре небольшие декоративные башенки со своими маленькими шатрами, рассматривая сложную кирпичную кладку стен, он явственно осознавал, что не только в его родном городе, но и во всей России нет и никогда не было такого сооружения. И хотя, кроме Москвы и тогда еще Ленинграда, он бывал лишь в десятке других русских городов, но всю жизнь, глядя по вечерам телевизор, он никогда не видел ничего подобного. Такой домище наверняка был бы ему известен, тем более что Антон, особенно в юности, всерьез увлекался архитектурой. Он знал назубок центральные районы Москвы и Петербурга, где провел в общей сложности за все свои приезды чуть более полугода. Он тонко чувствовал разницу между готикой французской и немецкой, ранней, отягощенной чертами тяжеловесной романской архитектуры и отточенной до совершенства поздней, отличал английский готический собор от континентального. Теперь он понемногу приходил к выводу, что либо временно сошел с ума, либо потерял значительный кусок памяти. И вывод этот он сделал на основании одного неопровержимого факта – в данный момент он не в России!
«Прямо „Кин-дза-дза“ какая-то получается, – подумал Антон. – Может, я куда поехал по путевке и напился с радости до чертиков? Но симптомов похмелья что-то не ощущается. Да и раньше такого не бывало. То есть напиваться-то приходилось, куда ж без этого, но так основательно терять память…»
Антон вспомнил виденную им недавно по телевизору передачу об одном человеке, которого нашли где-то на вокзале и который ничего о себе не знал. Он выглядел вполне нормальным: не бич, не травмирован. Но умел только говорить и читать. Не помнил даже, как его зовут и сколько ему лет. Так и парился три месяца в одной из московских клиник с диагнозом «потеря автобиографической памяти».
«Неужели и со мной приключилось что-то подобное?»
Некоторое время Антон мысленно вырывал из своего прошлого различные фрагменты и вскоре с облегчением убедился, что вполне сносно помнит любой кусок из своей жизни. Он даже вспомнил, что вчера была суббота и он, как обычно, лег спать под утро, просидев в Интернете часов до пяти.
– Ладно, хоть с этим порядок, – сказал Антон вслух, чтобы услышать собственный голос. Для проформы он сильно ущипнул себя за руку, хотя и без того знал, что это не сон. Во сне ты иногда знаешь, что спишь, а иногда нет. Но когда бодрствуешь, то всегда прекрасно понимаешь, что это явь, и не что иное.
Чувства продолжали возвращаться к нему в полном объеме. Кроме неотвязного холода, он вдруг ощутил звуки, вычленяя из общего фона отдельные шумы. Одним из них был негромкий шелест листвы. А вот другой… Это кричали чайки! Их крик доносился откуда-то из-за парка с башней. Потянув воздух носом, Антон ощутил запах моря. Или ему так только показалось. А когда услышал отдаленные гудки перекликающихся буксиров, окончательно понял, что рядом море.
Антон снова подошел к решетке и посмотрел на опавшие листья, густо устилавшие траву. То ли он их раньше не замечал, то ли был не в состоянии делать выводы, но если вчера была суббота середины августа то сегодня… Во всяком случае в августе даже в Иркутске листья не падают с деревьев в таких количествах, а уж там, где растут клены с дубами – еще одно открытие приходящего в себя сознания, – и подавно. Вот почему так холодно! После вчерашней летней субботы прошло не меньше двух месяцев, которые он не может вытащить из памяти и за которые его занесло куда-то в сторону от дома на несколько тысяч километров. В его мозгу, как на поврежденном винчестере, пропало несколько тысяч секторов…
В это время Антон услышал непонятный нарастающий шум. Он некоторое время прислушивался, повернув голову в направлении источника звука, и наконец почти сообразил, что бы это могло быть. В этот момент из переулка, пересекающего уходящую от него улицу, буквально через пару домов от места, где он стоял, появилась колонна людей. Это были солдаты. Они шли в ногу – не маршируя, но соблюдая четкий ритм и темп. «Шах, шах, шах, шах…» – разлетался, отскакивая эхом от стен, их гулкий шаг. Первые ряды колонны уже исчезли за правым углом, а ее хвост всё не появлялся из-за левого. Солдаты шли молча. Никто не повернул в его сторону головы. У многих за спинами висели ружья, некоторые несли что-то на плечах или в опущенных руках. Большинство их были одеты в шинели, на некоторых были короткие куртки. Побледневший Антон, привалившись к злосчастной решетке и вдавившись в ее прутья всем телом, всматривался растерянно бегающим взглядом в идущих людей. На головах многих из них, примерно у половины, он отчетливо разглядел каски. Не просто каски, а стальные шлемы германской армии первой половины прошлого века. Знаменитые стальные шлемы, эти «ведерки для угля», которые он мог отличить от любых других с расстояния в километр. Характерная юбка задней части, прикрывавшая шею, приплюснутая верхушка купола и отчетливо различаемые вентиляционные отверстия сбоку над ухом не оставляли никаких сомнений. На некоторых касках были видны даже детали – цветные изображения в виде щита с косыми полустертыми полосами красного, черного и грязно-белого тонов. Такие детали наносились на правой стороне стальных шлемов германского вермахта, в то время как слева в таком же контуре помещался орел со свастикой.
Солдаты шли по четыре в ряд, и прошло не меньше ста рядов, пока не появился последний. Через несколько секунд он скрылся за правым углом и ритмичный звук от четырехсот пар сапог и ботинок втянулся вслед за уходящей колонной в переулок и вскоре угас. Наступила тишина. Антон медленно сполз вдоль прутьев решетки вниз и замер, отказываясь что-либо соображать.
На улицах тем временем начали появляться пешеходы. Правда, их фигуры маячили где-то далеко. Никто не шел по направлению к Антону. По переулку, где прошли солдаты, проехал старенький грузовичок. Через некоторое время во встречном направлении прокатилась легковушка. Обе машины были старинной постройки, какие Антон видел только в кино. Далеко за спиной в глубине парка он услышал голоса двух или трех человек, перекликавшихся на расстоянии. Слов разобрать нельзя, но Антон был уверен: говорили по-немецки.