Руны на шевронах
Шрифт:
Вот каждый год я ездил на конкурсы – директриса от школы на меня подавала заявку и оплачивала проезд. Обнаружились у меня способности, хотя трояки так и ставили – для традиции и чтоб на общем фоне не выделять. Выигрывал… правда, один раз занял второе место – директриса очень ругалась. Значит, в основном выигрывал и возвращался. Нам в школу спонсоры даже компьютерный класс поставили, и на мои выигрыши поменяли кровлю. А последний раз был не совсем конкурс.
Сдал ЕГЭ по алгебре и геометрии на сто, а по физике и химии на девяносто девять, вот и поехал в Москву.
– Встретишь отца, ничего ему не говори. Он нам ничего не должен. И ты ничего не должен. Не захочешь – не возвращайся, не пиши…
Она сильная женщина! Конечно же, я ей написал, как сдал документы. Потом расписал, что было на собеседовании, ну, те же экзамены в профиль. Меня приняли на бюджет. И, разумеется, вернулся в родной город господином столичным студентом!
Ну, дешевле московской жизни, проехаться туда-обратно и провести лето возле своего огорода. И маме с бабушкой и дедом помог, и речка своя есть, не такая как Москва-река…
Блин, как голова-то болит! И в глазах двоится…
Главное, вспомнил, кто я и откуда…
Хотя такое забудешь! Господа столичные студенты по сто раз на дню напоминали. Хорошо хоть в общаге все иногородние, хотя там своя дедовщина, но больше оттого, что старшекурсники многое знают о московской жизни и вообще о студенчестве.
Зато в самом университете иное. Там я просто пустое место, все смотрят как бы сквозь тебя. В нашей группе всего четверо бюджетников, но иногородний я один. Даже эти трое никак на моё существование не реагировали. Они местные, а я «понаехал».
Но вот понесло меня после пар отлить, сил уже терпеть не было. Застёгивался уже, стоя у писсуара.
– На-ка, выкинь, – сказал грубоватым тенорком габаритный юноша, протягивая окурок.
Вроде бы, делов – бычок выбросить. Но один раз выполнишь такую просьбу, и всё – слабак, рохля. Имел поводы убедиться в родном городке. И я учился на чужих ошибках.
Дав постоять обладателю тенорка с бычком, я со вкусом застегнулся и молвил ровным тоном:
– Сам выкинь.
От полёта окурка я уклонился, нанося удар габаритному под колено прямой ногой. Но их же четверо меня не просто так обступили! Посыпалось! Пусть я уходил от большинства ударов, но сократить их число не мог, а те, что достигали цели, сильно уменьшали мои возможности. На третьей секунде я катался по полу, а четверо весьма упитанных юношей старались меня затоптать. И у них многое получалось!
Помирать так по-дурацки, конечно, обидно, но ещё обидней просить пощады. Я вцепился в чью-то бьющую конечность и разорвал зубами ткань штанов выше колена. Глупо – теперь я неподвижная мишень. Но так захотелось напоследок хоть одного изуродовать. Вой супостата, в пасти вкус крови, по телу медленно затухающие вспышки боли от ударов, и спасительная темнота…
Теперь надо ждать отца габаритного. Не знаю почему, уверен просто, что заявится высокий дядька с породистой такой харей. Принесёт полный пакет фруктов и конфет. Скажет, что ребята погорячились, и я сам во многом виноват. Один вон лежит с разрывом мышц и мягких
А ему совсем не нужно участие его сынишки в уголовном процессе. В общем, предлагает он всё замять. Избили меня какие-то хулиганы вне университета, ничего не помню. У меня будет отдельная палата и всё для скорейшего выздоровления! А сынок его Олег прямо сейчас извинится и пообещает, что такое больше не повториться!
Хотел я его послать, но больно уж захотелось увидеть рожу Олежки…
То есть захочется. Я же не вспоминаю… то есть как бы предполагаю на основе неизвестно откуда взявшихся воспоминаний…
Не! Я многое вспомнил! Вот помню же, что били меня четверо, и всех их запомнил, особенно Олега. А что папка его такой, только предполагаю…
Как болит голова! И двоится перед глазами!
Ладно, ждать осталось недолго. Вот сейчас откроется дверь в палату и зайдёт осанистый мужик с пакетом. Я приготовился…
Открылась дверь, вошёл осанистый мужик в белом халате и сказал что-то непонятное. За ним следом вошла женщина, подошла ко мне и на шею стала прикладывать что-то живое. Я с задержкой понял, что сказал дядька:
«Ага, очнулся. И, конечно, давление. Манечка, пока три – ему ещё понадобится кровь».
Это холодное у меня на шее нежно укусило и замерло. Это пиявки… в двадцать первом веке! Но на каком языке он сказал? И почему я его понял?!
Глава 2
Всё-таки у меня среди прочего случилась ретроградная амнезия. Стёрлось всё до избиения в туалете, но, как и положено, только двоиться перестало, так и быстро припомнилось. Особенно когда Олежкин папа не пришёл…
То есть он уже приходил, говорил, что положено, потом сам Олег очень искренне извинялся. Я принял извинения и предложение его отца – что мне оставалось-то ещё! Сказал следователю, что не было ничего или я ничего не помню.
За две недели меня вылечили, и я принялся навёрстывать пропущенное за время болезни. Забавно, что льготники меня заметили, даже давали списать конспекты, но общение с другими студентами ограничилось дежурными приветами. Да я ни к кому и не лез.
Дожил так до осенних коллоквиумов, когда надо было сдавать первую часть задач. Когда я у доски опроверг «минусы» преподавателя в индивидуальном задании, как он ни пытался посадить меня на место, на мою скромную персону обратила внимание Катя Самая Главная.
Вот так всё с большущей буквы! А кто хотя бы в букве с Катей не согласен и имеет смелость заявлять об этом вслух – мир его праху. Я и не спорил. Раз Катя сказала, что есть во мне что-то, думаю – ну, пусть себе будет.
Преподы меня не минусовали, хотя решать я стал вдвое больше – за себя и немножко за Катю. Лабораторные работы делал за двоих тоже я, но раньше ведь исполнял просто в одну шею.
Она просто не всё так же быстро понимала, ей некому было объяснить. Или Катя стеснялась спрашивать. А меня чего стесняться? И так за счастье всегда было чего-нибудь порешать зубодробительного.