Русь богатырская. Героический век
Шрифт:
Убедительным доказательством этого может служить следующее. Нам известны участники войны 1812 года, дожившие до 1860-х годов, — например, князья Сергей Волконский (1788–1865) и Петр Вяземский (1792–1878). И в их написанных в середине века сочинениях предстает не менее сложный духовный мир, чем духовный мир толстовских героев. Вместе с тем, едва ли сколько-нибудь уместно полагать, что в молодости эти люди не обладали богатой духовной жизнью и обрели ее лишь в пожилом возрасте; суть дела, очевидно, в другом — в имевшей место в начале века недостаточной разработанности форм выражения, воплощения утонченной и глубокой духовной жизни.
Но вернемся в наш X век. Общеизвестны сообщенные «Повестью временных лет» слова Святослава перед его последней битвой с Цимисхием (они по-своему воспроизведены
В этих словах обычно видят только выражение воинского героизма; однако, если вдуматься, в них можно и должно почуять и глубокое осознание сути человеческого бытия в целом: человек — и в этом его истинное величие, — не удовлетворяется своей (ограниченной неизбежной смертью) жизнью; он, оказывается, имеет в виду и свою посмертную судьбу перед лицом мира. И лишь самодовольное верхоглядство склонно считать живших тысячелетие назад людей менее значительными по своей духовной сущности, чем современные (или, скажем, XIX века) люди.
Златник Владимира Святославича с его изображением
Владимир Святославич, хотя ко времени гибели своего великого отца он был еще отроком, без сомнения, достаточно хорошо знал о его деяниях, о его исторической воле. Вместе с тем он явно отказался от выходящих за пределы основной Руси «странствий», которым отдал дань Святослав, пытавшийся перенести центр государственности в устье Дуная.
Многозначительно первое (согласно летописи) дело Владимира, совершенное после его вокняжения в Киеве: он «избра» из приведенных им «из-за моря» варягов «мужи (очевидно, весьма немногие. — В. К.) добры, смыслены и храбры, и раздая им грады», — то есть поручил им управление крепостями. «Прочим же» варягам он предложил идти на службу к византийскому императору. И отправил заранее своих послов, велев им сообщить «царю»: «Се идут к тебе варязи, не мози их держать в граде, оли то створят ти зло, яко и сде, но расточи я разно, а семо не пущай ни единого», — то есть (перевод Д. С. Лихачева): «Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда (на Русь. — В. К.) не пускай ни одного».
С одной стороны, это сообщение свидетельствует о том, что варяги, которые ранее играли на Руси подчас очень значительную роль, отныне только используются как «профессионалы» (притом, от тех, кто «похуже», вообще стараются избавиться); с другой, — о том, что отношения с Византией (где уже четыре года правит не враг Святослава узурпатор Цимисхий — возможно, отравленный в 976 году, — а внук Константина Багрянородного Василий II) по-прежнему — как при Ольге — дружелюбны.
Многозначительны летописные сообщения о походах Владимира в 981–983 годах: правитель Руси явно заново собирает и присоединяет земли, которые, по-видимому, отпали в годы «смуты» после гибели Святослава, и устанавливает границы с Польшей и Литвой на западе и с волжскими булгарами на востоке.
«Память и похвала Иакова мниха» сообщает также о походе Владимира на хазар: «на Козары шед, победи я (их) и дань на них положи» [116] . Это сообщение не раз подвергали сомнению, полагая, что Владимиру в нем приписан поход его отца Святослава. Однако оно подтверждается современными арабскими источниками, согласно которым после сокрушительного разгрома Каганата тот в какой-то мере восстановился благодаря помощи связанного с ним с давних пор сильного мусульманского государства Хорезм, хотя для этого Каганату пришлось объявить себя исламским. Это произошло в конце 970-х или даже в начале 980-х годов, уже после гибели Святослава, и крупнейший арабский географ ал-Мукаддаси (947–1000) писал в конце 980-х годов, что хорезмский эмир ал-Мамун «обратил ее (Хазарию) в ислам. Затем… войско из ар-Рума, которых (воинов) зовут ар-Рус напало на них и овладело их страной» [117] .
116
«Память
117
Цит. по: Новосельцев А. П. Хазарское государство. С. 222.
Варяги на службе в Константинополе. Многозначительно первое (согласно летописи) дело Владимира, совершенное после его вокняжения в Киеве: он «избра» из приведенных им «из-за моря» варягов «мужи добры, смыслены и храбры, и раздая им грады», — то есть поручил им управление крепостями. Прочим же варягам князь Владимир предложил идти на службу к византийскому императору. И отправил заранее своих послов, велев им сообщить «царю»: «Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда (на Русь) не пускай ни одного»
Союз Руси и Византии был тогда настолько прочен, что арабскому автору русское войско представлялось частью византийского; во второй половине 980-х годов для такого представления были, как мы еще увидим, существенные основания. С другой стороны, из сообщения явствует, что Владимир действительно «шед» на восстановленную в конце 970-х или начале 980-х годов под эгидой мусульманского Хорезма Хазарию. И именно Владимир, окончательно подчинив себе Каганат, принял титул «каган» (который наследовал и его сын Ярослав). И, надо думать, именно потому образ Владимира оказался в центре сложившегося к тому времени богатырского эпоса, порожденного борьбой с Хазарским каганатом и победой над ним, — эпоса, где, в частности, Царьград и правящий в нем былинный «царь Константин Боголюбович» предстают как верные союзники Киева.
Поистине замечательна метаморфоза, пережитая Владимиром Святославичем всего через несколько лет после его вокняжения в Киеве. Восстанавливая и укрепляя государственность Руси, он сразу же, по сообщению летописи, решил упрочить и духовную основу бытия страны — религию. Поскольку он еще совсем юным (примерно десятилетним) был «посажен» в Северной Руси, где еще всецело господствовало язычество, Владимир создал в Киеве — по летописи, в 980 году — целый языческий пантеон: «…и постави кумиры на холму вне двора теремного: Перуна древяна, а гляну его сребрену, а ус злат, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь».
Поклонение богам. Владимир создал в Киеве — по летописи, в 980 году — целый языческий пантеон: «…и постави кумиры на холму вне двора теремного: Перуна древяна, а гляну его сребрену, а ус злат, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь»
Однако уже под 986 годом летопись подробно рассказывает о том, что Владимир Святославич обращается к «изучению» основных религий Европы и Западной Азии (то есть всего известного тогда Руси мира), ставя цель «избрать» наиболее соответствующую духовным устремлениям своей страны. В самом рассказе об этом «выборе» явлена та глубочайшая суть русского сознания, которую через почти девять столетий Достоевский определил словом «всечеловечность».
Вместе с тем выбор именно византийского Православия был вполне закономерным, естественным итогом. В последнее время достаточно часто высказывается мнение, что-де, приняв христианство, Русь тем самым отказалась от своей самобытной национальной религии, уходящей корнями в глубь многовековой предыстории, и заменила ее чужой Верой, навязанной Руси мощной Византийской империей. Сторонники этой точки зрения как-то ухитряются «не замечать», что она неизбежно подразумевает вывод о своего рода «ошибочности», даже «извращенности» последующего тысячелетнего пути Руси-России…