Русь и Орда
Шрифт:
Кстати, земля рядом с ними весьма неплохо прогревается. Можно будет к ночи лечь, закинув в костёр пару-тройку крупных поленьев, по таежному — они станут гореть неспешно, отдавая земле вокруг очагов свой жар. Чем не «тёплые полы»?!
— Ставим?
Алексей вопросительно посмотрел на меня, грея в ладонях котелок с будущей кашей. А на меня при взгляде на котёл сразу же налетели воспоминания о «кремлевском» мясе — и последней ночи перед отъездом, проведённой с Дахэжан… Как же хочется к ней вернутся!
Должен, должен до зимних холодов, как сам обещал — должен! Ведь не в боевой же поход идём, лишь переговоры
— Сейчас, пару поленьев к сушняку закинем, чтобы жар дольше держался — и можно ставить.
Сказано-сделано. Бодро пожирающее сушняк пламя с радостью приняло и берёзовые поленца, отправленные мной в очаг — последние занялись буквально за минуту. А сверху на сооруженную гридем самодельную «двуногу» (две палки-«ухватки» с сучками, сломанные в одинаковую длину и воткнутые в землю, да ещё одна палка, висящая промеж них) мы и подвесили котёл с будущей кашей. Конструкция «двуноги» более всего напоминает самодельный вертел — но, увы, шашлыками мы сегодня точно не побалуемся. На дороге зверь и птица пуганные — тем более осень. Кто на юга полетел, кто уже в норы зарывается…
Так что каша. Полба… Самая древняя и агрессивная пшеничная культура, самостоятельно истребляющая растущие вокруг неё сорняки! На дне котелка добрый черпак вытопленного жира (смалец) и уложенный поверх него нарезанный полукольцами лук. Затем насыпан первый слой крупы, прослоенной копченым мясом дичи, сверху второй слой полбы, подсоленной и даже подперченной мной по вкусу… Воду пока не добавлял — пусть смалец подрастопится, обжарив лучок, потом мы в нем перемешаем всю полбу, чтобы также обжарилась… А потом уж добавим немного воды из бурдюков — тогда кулеш и затомится, наберет вкус! Не мясо по-кремлевски и не шашлык, но как походная каша — очень даже…
— Как думаешь, княже — мокша действительно за нас пойдёт против Тохтамыша?
Алексей задумчиво смотрит в огонь, лишь на мгновение оторвав взгляд от пламени — чтобы обернуться ко мне вполоборота, с неподдельным интересом заглянув в глаза. Мне же осталось лишь пожать плечами:
— Да понятное дело — мокша пойдёт за теми, за кем сила. Просто именно сейчас с «силой» все неоднозначно… Так что милость к уцелевшим в бою, да напоминание об общем горе — и общем враге! — могут действительно повлиять на выбор целого народа…
Вообще, оглядываясь назад, на события четырехдневной давности, я с содроганием вспоминаю бойню, коей обернулась сеча с ордынцами. Но вспоминаю ее, как наяву…
— СЕ-ЕВЕ-Е-ЕР!!!
Боевой клич северян, раздавшийся в глубине узкой колонны всадников, летящих вниз по крутому спуску, тотчас подхватила вся дружина. Подхватил его и я, закричав во всю мощь легких — и обратив на себя внимание татар, до того увлеченно давящих ушкуйников… И до последнего мгновения не замечающих приближающейся опасности!
Вообще, поганые давили моих повольников исключительно массой — последние, сцепив щиты и выстроив полноценную «стену», умело огрызаются короткими уколами копий и увесистыми ударами секир. Но в тоже время «стена» их вынужденно пятится, пятится к воде под напором массы поганых! И кое-где строй ротников «исхудал» до единственной линии щитоносцев, готовой вот-вот прорваться…
За мгновение до нашего удара за рекой вновь грянул громовой раскат ударивших залпом бомбард: на время стихшие во время
…Все это я успеваю разглядеть за мгновение до столкновения — уже склонив пику в грудь ближнего ворога, защищенного лишь плетенным калканом, да сжимающего в руке изогнутый клинок. Последний, спешно обернувшись на раздавшийся вблизи боевой клич, с ужасом воззрился на меня, раззявив рот в истошном крике…
Удар!
Древко копья со страшной силой дернуло в руке — а после лопнуло, застряв в телах двух прошитых им насквозь степняков, и воткнувшись в землю у ног третьего! А мгновением спустя Буран, пролетев прямо по телам поверженных, врезался бронированной грудью в того самого «счастливчика», избежавшего встречи с граненым наконечником пики…
Удар!
И еще пару поганых буквально сносит, опрокидывает назад масса жеребца, врезавшегося в них на разгоне! Бьюсь об заклад, что переломы и ушиб внутренних органов у последних если не смертельны, то встать и продолжить бой они точно не смогут… Да я и сам едва удержался в седле! Но уже в следующий миг, покрепче стиснув в пальцах рукоять шестопера (предварительно продев запястье в темляк), с силой обрушил увесистое, граненое навершие на череп ближнего ко мне степняка… Его бы не спас и шлем — но шлема на голове «завоевателя» как раз и не было.
И вновь я вскидываю окрасившийся красным шестопер, занося его для удара — и вновь он летит вниз, на голову очередного ворога… В павезу бьет случайная стрела, обратив на себя внимание лишь легким толчком — а граненое навершие шестопера обрушилось на поганых уже в третий раз, мгновенно оборвав чей-то короткий вскрик.
А вот ударить в четвертый я уже не успеваю — отчаянно вопя, ордынцы показали спину, увлекая за собой все больше соратников! Вот только зажатые между телегами и стеной щитов ушкуйников, они не успевают быстро отступить — и, махнув в сторону врага булавой, я пришпорил Бурана, в горячке боя заорав во всю глотку:
— Се-еве-е-е-р!
И следующая за мной дружина тотчас ответила дружным, оглушительным:
— СЕ-ЕВЕ-Е-ЕР!!!
…Ордынцы, атакованные со всех сторон, пытались бежать от конных казаков и прорвавшихся в лагерь дружинников. Но оказались в губительной ловушке кольца телег… Они возможно и просили пощады — хотя иные дрались до конца. Но разгоряченные сечей, ожесточившись из-за высоких потерь ушкуйников (сгинуло не менее двух сотен ротников!), мы не ведали милости… Бесполезно было бросать сабли наземь и поднимать руки, моля о пощаде! Шла сеча, и пока один ворог пытался сдаться, второй уже накладывал срезень на тетиву, а третий набегал со спины, крепко зажав клинок в руке…