Русь не поставить на колени
Шрифт:
Хотя поет проклятая чертовка надо признать словно сирена, хорошо и завораживающе. Даже за душу берет раскаленными клещами;
Прогресс конечно - тяжкий труд,
Но разум людям, как Отец!
Истории суровый суд,
Кто глуп, печальный ждет конец!
Кольчуга прочная моя,
Сумеет сердце защитить!
И под покровом бытия,
Не превращусь в пичужку - дичь!
А что такое эльфов ум?
Смекалка, хитрость, обман!
Влюбленным песня в свете лун,
Как сердце есть хитрец-гурман!
Мой
Свалил стрелою кабана!
А чтобы вепрь в раз не протух,
Намазал густо чеснока!
Воительница-дьяволица крушила и разрушала все подряд и ни разу не послала мимо ни одного снаряда и пули мимо. Он типичная аннигиляция и воплощение зла в оболочке обольстительной сатанинской красоты.
Затем и пушки родились,
Конечно, их непросто лить!
Но залп и ядра рвутся ввысь,
Чтоб супостата поразить!
Вот это значит, рвет прогресс,
Ядро сменил тот час снаряд!
Как феникс эльфов дух воскрес,
Их стал куда суровей взгляд!
Но где-то пушку гладит тролль,
Он тоже править миром!
И превратить всех эльфов в ноль,
В трагедии Вильям Шекспира!
Но мир конечно не кино,
Сюжет мы сами расписали!
Ведь нам совсем не все равно,
Кто первый устремиться в дали!
Ведь у людей бурлит прогресс,
Руины, слезы Хиросимы!
Кровавый марш солдат - эсес,
Сгорело все, что было мило!
Но верю кончится, кошмар,
Настанет время - где нет смерти!
И сгинет смрадная орда,
В безбрежном счастье будут дети!
. ГЛАВА ? 20.
Владимир Рыбаченко очнулся вокруг темно в подвале... Было холодно и сыро... Мальчишка с трудом пошевелился. Звякнула цепочка... Пацан содрогнулся... Правая лодыжка оказалась скована, сам он чувствовал себя достаточно скверно. Пощупал себя... Кожаной из натуральной кожи аллигатора куртки на нем уже не было. Содрали и свитер с часами. Хорошо еще хоть обувку оставили. Тут явно холодновато, даже кости стало ломить... Невтерпеж лежать!
Вова заступал ногами по полу и проорал:
– Ой, ой, ой! Раскуйте меня! Обижают ребенка!
Мальчишка дернулся и вскрикнул, стальное кольцо больно впилось в лодыжку. Владимир Рыбаченко разревелся по-настоящему. Кроме того из-за проклятого вина сильно разболелась голова. Ну, просто ад... Да еще и темно... Типичный погреб. Перед глазами мельтешило... И мерещились всякие чудовища: крысы, пауки, змеи и даже драконы. Они казалось, тянули к мальчику свои щупальца и лапы. Острые, мохнатые, скользкие ласты, колючие клещи... И вот, вот вцепляться в самое горло!
Послышалось скрипение, звуки поворачиваемого в двери ключа.
Мальчишка замолчал. Ему вдруг стало очень страшно: какие злые люди посмели закрыть пацана в погребе?
Дверь с хриплым скрежетом раскрылась. По глазам болезненно резануло светом. Появилась фигура громадного мужчины. Одного, затем другого. Две гигантов в пятнистой форме, без лишних церемоний отстегнули цепь, и подняли мальчонку под мышки. Поволокли, словно куль.
Руки держали мальчика жестко. Его несли, не становя на ноги. Владимир неожиданно рассмеялся, он счел это забавным. Поднялись на верхний этаж, где пацана ввели в специальную комнату с белым потолком, и зеркалами на стенах. Сверху горели прожектора ламп. Очень светло в комнате, и глазки у Володьки заслезились.
Две крупные широкоплечие женщины неторопливо натягивали резиновые перчатки. Еще одна в белом халате механическим голосом ученого скворца произнесла:
– Раздевайся!
Владимир оторопел:
– Чего?
Женщина в белом халате кивнул и повторила:
– Раздевайся, будем проводить обыск!
Владимир оторопел, он не ожидал подобного обращения.
– Он ваш, можете его кастрировать!
– Захохотали охранники-эсесовцы.
– Раздевайся! Быстрее щенок!
– "Гориллоподобные" дивы-надзирательницы подняли его за волосы.
– Похоже мальчик не в себе!
– Давай поможем ему!
– И начали грубо срывать одежду. Ошарашенный Владимир лишь вяло сопротивлялся, майку порвали, ботинки сдернули вместе с носками, а когда попытались стащить трусы, он рывком вырвался и ринулся бежать. Несколько охранников ринулось ему наперерез, мальчик поднырнул и проскользнул между ног. После прибавил прыти, но далеко уйти не удалось, навстречу ему выскочила крупная оскаленная овчарка, а за ней и бульдог. Владимир Рыбаченко не выдержал и повернул назад. Тут-то на него и налетела свора надзирателей. Они принялись месить заключенного пацана пластиковыми, со стальным стрежнем, дубинками. Возможно, они бы забили его, если бы грозный окрик не остановил:
– Этот клоп еще может пригодиться для следствия, прекратить!
Мальчика подняли, плеснули в лицо холодной водой, затем повернули, бросили на живот. Главный эсесовец ревел:
– По пяткам его, чтобы не бегал, только не покалечить!
Ребенку-заключенному врезали по босым пяткам несколько раз с оттяжкой. Владимир вскрикнул и заскулил, по полным щекам лились слезы.
Вместо сочувствия, ядовитое шипение:
– Это еще цветочки, а когда тебя допросит следователь, ты еще не так запоешь.
Мальчика подняли и подвергли унизительному и дотошному обыску. Надавили пальцем на пупок, от чего в животе возникли судорожные спазмы. Заглянули в рот, уши, ноздри, обыскали с головы до пят, грубо ощупав даже срамные места. При этом еще включили фонари, хотя и так било четыре ярких прожектора с разных мест. Рыбаченко-младшему, разумеется, было стыдно и страшно, а когда ковырялись в теле, вставляя зонды и шланги: противно и очень больно. Невольно пищишь в этом тюремном аду.
Он перестал считаться за человека, все говорило, что он арестант, бесправная личность. Его бросало то в жар, то в холод: лицо бледнело, как у мертвеца и тут наливалось вишневым цветом. Потом вот голышом его повели к парикмахеру. Несколько босоногих девушек, в полосатых робах и легких кандалах, захихикали, видя, как пацан краснеет и пытает укрыть срам, но руки живая проволока держит сзади. Запястья немеют от напряжения.