Русь залесская
Шрифт:
Гаврила перевёл взгляд на бояр. Они все в жарких шубах преют. Глядишь, то один, то другой вытрет рукавом пот, надует важно щеки: знай, мол, наших - и тут же осенит себя двуперстным крестом.
Длинный челядин толкнул Гаврилу под бок локтем.
– А то, вишь, по леву руку от князя, то тысяцкий Воронцов, мой боярин. Ух, как лют, аки зверь кровожадный. Смердов своих донага обдирает. А то вон, к нам ближе, боярин Плещеев, княжой любимец. У того смердам жить вольнее. Душа у него мягкая.
Утреня отошла, челядь расступилась, давая дорогу княжьей семье. Следом за Калитой, надевая
Пока Гаврила выбирался, князь был уже на паперти. Щурясь от яркого солнца, он достал из кармана замшевый кошелёк, принялся раздавать нищим подаяние. Старуха с долблёной миской на коленях подползла к нему, ухватила за полу кафтана, прошамкала:
– Подай, Бога ради!
Тысяцкий Воронцов поддел старуху носком сапога:
– Поди прочь, бабка!
На паперти нищие подняли гвалт. Юродивый запрыгал, замахал руками, как крыльями, загнусавил:
– Ворон прилетел, падаль клюёт! Карр! Карр!
Калита нахмурился, спрятал кошель. Боярин Плещеев прицыкнул на юродивого.
От страха, что князь вот сейчас уйдёт, Гаврила крикнул:
– Князь Иван Данилович, заступы твоей прошу!
Всё вокруг стихло. Даже нищие угомонились.
Калита оглянулся, сурово взглянул на незнакомого смерда.
– Кто тебя обижает, от кого ты просишь защиты?
Гаврила просунулся ближе, поясно поклонился.
– Обиду мне нанёс Сагирка-хан, дочку мою Василиску в Орду угнал!
Иван Данилович долго стоял потупившись. Потом поднял глаза на Гаврилу, виновато промолвил:
– То, смерд, не в моих силах. Сагир-хан царя Узбека баскак. Коли можешь, говори с самим Сагиром, он нынче в Москве, двор его на Ордынке.
Народ зашумел:
– На Ордынке лучше не появляться!
– Там от самого баскака и воинов его одно бесчестье!
Гаврила чуть не плача снова заговорил:
– Князь Иван Данилович, знаю, что Сагирке-хану ты не волен указывать, да и Василиски моей нет на Ордынке, о том я уже проведал. А прошу я тебя об одном, выкупи её у Сагирки! За то готов я в закупы к тебе пойти!
– Как кличут тя, смерд?
– перебил его Калита.
– Гаврилой, великий князь!
– Ладно, Гаврила, коли что, дам я Сагиру выкуп за неё. А в закупы тебе идти не след.
– Под одобрительные возгласы он спустился с паперти, направился в хоромы.
За ним повалили бояре, челядь.
Гаврила стоял как был, без шапки. И дивно ему, увидел князя, сказал, что хотел, а всё одно не стало от того легче.
Маслена весёлая, разгульная. На Масленую и мастеровому человеку отдых. Олекса сказал Данилке накануне:
– Гуляй, Данило, неделю, веселись…
А и впрямь, никогда ещё не видел Данилка такого веселья, словно и горя у людей нет, будто и не сидят на Руси ханские баскаки, и нет в Москве Ордынки. Откуда только не понашли в красный город Москву скоморохи-потешники, игрецы-гуселыцики народ тешить песнями да шутками. Вокруг калик перехожих толпы, всякому любопытно услышать Божьих странников. А на великом торгу девки на качелях до самого неба взлетают - взвизгивают.
Данилка утреню отстоял да и домой живо, блины есть. Жена Олексы, чернобровая румяная Ольга, на двух сковородах едва поспевает печь. Пятеро мальчишек, один другого меньше, шумно сидят за столом, с нетерпением ждут, пока мать снимет блин, и он тут же исчезает в чьём-то желудке… Старший сын Олексы, рыжий Митяй, не похожий ни на отца, ни на мать, только прибежал с улицы, скинул непомерно длинную шубейку, прицыкнул на братишек:
– Хватит вам, мой черёд!
Самый меньший, ему и четырёх нет, пропищал:
– Митяй-слюнтяй!
Рыжий щёлкнул его, мальчишка расплакался. Мать замахнулась на них деревянным половником, и все разбежались из-за стола. Олекса беззвучно рассмеялся, и Данилке забавно.
Ради праздника Олекса налил себе и Данилке по корчаге пива. От горячих масленых блинов лоснятся руки, подбородки.
– Чему Масленая раз в год?
– высказал сожаление Олекса.
А за Яузой, на посаде, гончары и таганщики снежный городок сделали, стали задирать кузнецов и бронников, на снежный бой вызывать. Кузнецы и бронники народ горячий, пошли на приступ, да не тут-то было, целым градом снежков встретили их гончары и таганщики, заставили отступить, а бабы и детвора насмехаются.
Данилка с Олексой тоже вышли на улицу. Увидели такое дело, не стерпели обиды, перемигнулись и полезли напролом. Кусок льда больно ударил Данилке в глаз, искры засветились. Ещё сильнее рассвирепел он, не заметил, что и Олекса остановился, и идёт он один на снежный городок, только лицо рукавом закрыл, а куски льда и мокрые снежки раз за разом так и щёлкают по нему.
Из толпы закричали:
– Давай, Данилка, не робей!
– Знай наших!
– Ого-го, вот те Данилка, что медведь!
А из городка в ответ:
– Мотри, парень, лоб расшибём!
– Вороти назад, куда прёшь?
– Вы ему нос утрите!
– Глянь, он уже рукавом утирается! Ха-ха-ха!
А через замерзшую Яузу на посад вынеслась, позванивая бубенцами, резвая тройка. Кони-птицы, изогнув дугой шеи, легко несут изукрашенные резьбой-росписью сани. На ковре князь с княгиней, ноги медвежьей полостью прикрыты, а следом санный боярский поезд рябит пестротой. За ними увязались шустрые мальчишки. Иван Данилович весело, с прищуром смотрит вокруг. Вот поезд поравнялся с толпой. Калита извлёк кошель, и тотчас рыжий Митяй, бежавший рядом с княжескими санями, закричал:
– Калита калиту достал, деньгу метать будет!
Елена толкнула князя, сказала на ухо:
– Слышишь, Иванушка, как тя народ кличет…
Иван Данилович усмехнулся:
– Пусть кличут, то имя не обидное, кабы только калита наша не бедняла… А ну стой!
– Он дёрнул кучера за рукав.
Сани с ходу остановились, князь поднялся во весь рост.
– Погляди, княгинюшка, каков молодец, один на город пошёл, - с восхищением проговорил он.
Данилка тем временем дошёл уже до самых стен, поднажал плечом, снег ни с места, а гончары и таганщики улюлюкают. Один здоровенный детина влез на стенку, прыгнул сверху на Данилку. Зло взяло парня, приподнял он верзилу да в сугроб. Налетело ещё двое, он и тех туда же.