Русь залесская
Шрифт:
Князь замолчал, веки устало закрылись. В опочивальне установилась напряжённая тишина. Поп и воевода склонились над умирающим. Воевода коснулся рукой княжеского плеча, твёрдо сказал:
– Будет по-твоему, князь!
Тот не ответил, только чуть заметно кивнул.
К полудню угличский князь скончался.
Был базарный день. Из сел и деревень съезжались в Москву обозы с разной снедью, медленно двигались узкими улицами.
Гуськом, держась обочины, десятка полтора дружинников
– Отколь путь держите?
Воин охотно ответил:
– Из Белоозера!
С другого воза поднялся бородач.
– А что, у вашего князя вся дружина на таких борзых комонях ездит?
Парень беззлобно рассмеялся:
– Не говори, дядя, белоозёрский князь Роман не токмо коней, но и воинов голодом уморил. Гляди, как их ветром качает…
Воин разозлился.
– Перестань зубы скалить, а то не погляжу, что Москва, враз вышибу!…
– Ха! Смотри-ка, испужал, сунься, так и рассыплешься!
– всё так же насмешливо ответил парень.
Белоозерцы обогнали возы, въехали в Кремль. У княжеских хором стояли дружинники, у церквей толпился люд. Спешившись, старший из белоозёрских воинов передал повод.
– Пойду разыщу дворского.
– И, прихрамывая, пошёл в хоромы.
Великий князь читал тайное письмо сарайского протоиерея Давыда. «…А ещё были у царя Узбека послы ливонского ордена. Подбивали они царя, чтоб не верил он те и Москву разорил. Видно, зарятся рыцари на Псков, да боятся Руси. Но царь Узбек тех рыцарей не послухал и велел убраться восвояси. Царь говорил о те, великий князь, что ты дань исправно платишь, а ему больше ничего не надобно…»
Калита свернул пергамент. Вошёл дворский.
– Великий князь, там белоозерцы ордынский выход привезли. Как велишь распорядиться?
– А велика ли дань, что прислал князь Роман?
– Полторы тысячи рублёв да две сотни песца.
Калита поманил дворского пальцем и, когда тот подошёл, шепнул:
– Полтысячи да сотню шкурок опусти в подвал, хватит хану и того, что дадим. Да клади сохранно, чтоб рухлядь моль не поела. Однако погоди, Борис, сам погляжу тайную скотницу [15] .
– Князь живо вскочил, - Возьми свечу, посветишь.
[15] …погляжу тайную скотницу, – Имеется в виду казна, так как в Древней Руси слово «скот» означало деньги.
Тёмными лестничными переходами они спустились в подполье. Дворский толкнул невидимую дверь, шагнул в тайник. Тусклый свет свечи выхватил стоящие у стен кованые сундуки, грудой наваленные золотые узорчатые блюда, кувшины и другую драгоценную посуду. Калита подошёл к одному сундуку, поднял тяжёлую крышку. Лунно блеснуло серебро.
– Тут что от суздальской дани утаить довелось, - промолвил за спиной дворский.
– А где те деньги, что от новгородского выхода сокрыли?
– В том сундуке, рядом.
– Добро!
Подошёл к коробам, в каких меха хранились, запустил руку. Пальцы любовно перебирали мягкий ворс. Вдруг лицо Калиты мгновенно преобразилось. Сердито повёл очами:
– Кто рухлядь доглядывает?
– Девка Матрёна, великий князь.
Калита выхватил шкурку, ткнул дворскому в нос.
– Моль пожрала!
Дворский к коробам кинулся, шкурки перещупывает. Наконец оторвался, вздохнул свободней:
– В одном и недоглядела, Иван Данилыч.
– Седни в одном, завтра в другом. Матрёне батогов в науку. А песцов, что белоозерцы доставили, в коробья сложите, да на подвесах, чтобы крысы и мыши не добрались.
– И, уже выбравшись из подполья, Иван Данилович добавил, обращаясь к дворскому: - Рухлядь на солнце просушивай. За всем паче ока доглядай, ты за скотницу в ответе… Не для себя, для будущего дела копим… Иди, Борис, делай, как велю!
Не успела за дворским закрыться дверь, как в гридню, мягко ступая по полу зелёными сафьяновыми сапогами, вошёл воевода Фёдор Акинфич, в доспехах, но без шлема. Седые волосы перехвачены кожаной тесьмой.
Несмотря на годы, был воевода быстр в движениях, как много лет назад.
Подойдя к Калите, он шумно перевёл дух.
– Великий князь, князь ростовский Василий Константинович воровством занялся.
Опираясь на подлокотники кресла, Калита медленно поднялся, грозно спросил:
– Ну, сказывай, воевода, что Васька натворил?
– Озлился он, что князь Андрей Москве Углич завещал, и пограбил угличские сёла. А до Углича рук не хватило…
– Ах он, окаянный, - от гнева у Калиты заходили ноздри, - привык сварой жить! Ну, погоди, проучим тя, пошлём дружину, враз образумишься. Вели, Фёдор, воеводе Александру готовым быть с двумя полками.
– А я мыслю, великий князь, не стоит два полка, можно и один.
– Старый воевода пригладил волосы.
– Надобно, чтоб наш воевода Александр Иванович с полком с одной стороны ударил на Ростов, а с другой - угличский воевода Глеб с дружиной. И противу такой силы не выстоит князь Василий.
– И то так, Фёдор Акинфич, - одобрил воеводу Калита, - ты в ратных делах искусен. Пусть будет по- твоему.
– Так я, великий князь, тогда велю дружинникам Данилке и Луке скакать в Углич к тысяцкому Василию Кочеву, пусть с воеводой Глебом идут к Ростову.
– А может, не Данилку бы послал, кого другого?
– предложил Калита.
– Недавно из Пскова воротился, передохнул бы, да к тому же он жениться собирается…
– Ничего, - не согласился воевода, - он парень расторопный: и в Угличе побудет, и жениться успеет.
«Здравствуй, свет мой Данилка! Вызволил ты меня из полона, и за то тебе спасибо… Да не ведаешь ты, что нынче я в твой полон угодила… Люб ты мне, Данилка, свет мой! Чего же ты молчишь? Вот и намедни прискакал, пробыл день, промолчал, и снова нет тебя… А может, не мила я тебе вовсе?»
Василиска стоит на берегу Москвы, и хочется ей, чтобы думы её унесла река туда, к Данилке. Но река замерла, даже лист берёзы на воде лежит, не колеблется.