Русь залесская
Шрифт:
– Ай да парень, гляди, какого свалил, - не переставал восхищаться Гаврила.
– Поди, когда увидел, от боязни сердце зашлось.
Деревня была небольшая, семь дворов. Все сошлись поглядеть на убитого медведя.
– Бабы, - приказал Гаврила, - разжигай печи, грей воду, всем мяса достанется.
В избе у Гаврилы хозяйничала девчонка лет четырнадцати. Русая коса, переброшенная через плечо, толстой плетью легла по белой холщовой рубахе, украшенной красной вышивкой, шею обвила нитка сердоликовых бус.
– Дочка моя, Василиска, - пояснил Гаврила.
– Она у меня хозяйка, мать схоронили.
Василиска
– Оставайся ты, дед, у нас, - предложил Гаврила.
– Куда те до Москвы плестись. Да и ты, Данило, живи тут.
Данила посмотрел на деда, тот покрутил головой:
– Я-то и верно не дойду, чую и сам, а тебе, касатик, прямая дорога в залесскую Русь, на Москву. Слух был, в людях там нужда великая. Глядишь, и ты, касатик, место себе сыщешь.
– Место, дед, найдётся, да будет ли дело, - посомневался Гаврила.
– У Москвы, что у доброй мамки, для всех дело найдётся. Иди, касатик. Чую там твою удачу. А я уж тут доживать буду…
Василиска тем часом свежатины отрезала, печь затопила. Данилка нет-нет да и глянет на Василиску. До чего ж проворная!
А у Василиски глаза лукавые, так и следят за Данилкой. Краснеет парень, но в душе радостно, понравилась ему Гаврилина дочка.
Ночь Данилка спал беспокойно, часто просыпался. Перед утром забылся, и приснилась ему мать. Только глаза у неё почему-то были точь-в-точь как у Василиски - синие. Незаметно мать растворилась в тумане, и на её место встала Василиска. Она смеялась и заглядывала Данилке в лицо. Потом они с Василиской очутились в Москве, и была та Москва похожа на Рязань…
Через неделю Данилка ушёл из деревни один. Рубашка и порты были выстираны и заштопаны заботливой Василиской, за плечами болталась котомка с едой.
За порогом попрощался с Василиской. На длинных ресницах девчонки блеснули слёзы. Данилка покраснел. Стараясь скрыть смущение, сказал грубовато:
– Ну чего там, не пропаду, чай, на медведя страшней было идти, - и, не сказав больше ни слова, широко зашагал вслед за солнцем.
Москва встретила Данилку воскресным праздничным перезвоном колоколов, резными боярскими теремами, гомоном торговых рядов. Отроду не видел Данилка столько товаров. И откуда такое взялось? А разложены товары все по рядам: тут тебе лавки оружейников и бронников со своими саблями и шестопёрами, стальными шлемами да кольчугами; ювелиры с золотым и серебряным узорочьем; сапожники с разной обувью - сапогами с короткими голенищами, мягкими черевиками и даже кожаными лаптями. Обувь всё большей частью нарядная, с загнутыми кверху острыми носками и тиснёными головками, на каблуках и без каблуков. На носках и каблуках украшения металлические - бляхи и скобы, да для крепости железные подковки набиты.
У съестных рядов пахнет щами и пирожками. Данилка проглотил слюну.
Увидел он и гостей иноземных, с германских земель и далёкого Востока.
Проехал отряд дружинников, кони один к одному вороные, на доспехах солнце играет-переливается.
Придерживая котомку, Данилка вошёл через башенные ворота в Кремль, долго разглядывал отливающие разноцветной слюдой княжеские хоромы, прошёл к недостроенным белокаменным стенам церкви. Вокруг высились горы камня, штабеля брёвен, стояли бочки с гашёной известью. Десятка полтора мужиков, в измазанной раствором одежде, сидели вокруг большого казана.
– Эй, парень, ходи до нашего котла!
– окликнул Данилку стриженный в кружок рыжебородый артельный староста.
– Садись!
Артельные мужики подвинулись, уступая Данилке место. Староста вытащил из-за плетённых накрест оборов деревянную ложку, протянул Данилке:
– Хлебай!
Данилка с жадностью набросился на еду. Щи густые, наваристые, с говяжьим потрохом. Давно не ел таких…
День был воскресный, нерабочий, и мужики после обеда разошлись кто куда. Данилка держался рыжего старосты. Он уже знал, что это сбились в артель смерды из ближних сел и по велению князя строят они церковь из камня.
Весь конец лета и осень строил Данилка. Подносил брёвна и камни, размешивал раствор.
Артель ему попалась хорошая, дружная, и кто знает, как бы сложилась жизнь у Данилки, если бы не обратил на него внимание чернобородый цыгановатый бронник.
Однажды, когда он проходил мимо, Данилка нёс на плече тяжёлый жбан с раствором. Бронник остановился, залюбовался.
– А ну, добрый молодец, дай-кась я взгляну на тебя.
Чёрные как угли глаза внимательно посмотрели на Данилку.
– Как зовут тебя?
– Данилкой кличут.
– И он, не снимая с плеча жбан, остановился.
– Крепкий молодец, крепкий, - разговаривал сам с собой бронник. Потом спросил: - А бронником желаешь, научу?
Данилка растерялся от неожиданности, а мастер напирает:
– Ну так чего молчишь? Коли желаешь, возьму. Люба мне твоя сила.
Данилка поднял глаза. Там, на стенах белокаменного собора, работала артель. Жаль расставаться с ней. Хорошие мужики… Не заметил, как подошёл староста, сказал:
– Ходи, парень, не думай. Ремесло в руках будет. А нас держаться не след. Мы, смерды, кончим своё дело - и по сёлам.
С той поры поселился Данилка за Яузой в усадьбе бронника по имени Олекса, у самого берега реки. В просторном пятистенном доме с дощатым полом и большой глинобитной печью жила многочисленная семья мастера. Данилке отвели место в мастерской, небольшой, крытой дёрном избе, а постелью служил длинный верстак. Была ещё у Олексы лавка на Зарядье. В ней торговал он по воскресным дням кольчатыми рубахами да мечами булатными.
Данилка же в воскресные дни гулял по Москве или уходил в лес за грибами и ягодами. Зато в будни он с утра допоздна помогал Олексе, присматривался.
А мастер Олекса искусный, на его кольчуги спрос не только в Московском княжестве, но даже в самом Великом Новгороде. Учил он Данилку терпеливо, показал, как собираются мелкие кольца одно к одному, как ставятся змеиные головки-заклёпки. Удивлялся Данилка, как ловко вяжет стальные рубахи Олекса, и ещё замечал, что каждую десятую кольчугу делает мастер хуже, и заклёпки слабее, и закалка не та. То же и с мечами: булат не булат, а так, обычная сталь.
Однажды не выдержал, полюбопытствовал, но Олекса сердито обрезал: