Русалия
Шрифт:
Огромнейший серый зверь заворочался, зарычал грозно, - озираясь завертели головами, теснее прижались к обступавшим их копейщикам пришельцы из Жидовского города, и при том носы у них будто вдвое вытянулись. А пухлощекий Анания, тот и вовсе так всполохнулся, что его, подобно старцу Хапушу, пришлось сородичам под руки держать. Однако после того, как его побледневшие щеки натерли снегом, он встрепенулся и очень тонким срывающимся женоподобным голосом объявил, что, отстаивая свою безвинность, готов принять любые муки.
И вот точно по мановению Сварожьей десницы в середке
– Скажи, готов ли ты во славу Бога нашего Рода стоять за его Правду?
Возможность хоть каким волевым порывом расколоть скорлупу обступившего горя вызвала в лице несчастного отца какое-то движение жизни.
– И в бедах живут люди, а в неправде пропадают, - поднял он наконец простецкое лицо свое, озарившееся вдруг светом того благородства, которое достигается только духовным трудом нескольких поколений.
Старец Ведолюб ухватил одной рукой в бурой голице 4771свою редкую но весьма долгую белоснежную бороду, отчаянно треплемую ветром, в другой, обнаженной, он сжимал деревянное изображение ушастого Прове 4782, изготовившегося метнуть серебряное копье:
– Стоишь ли ты на своем, что покаранный народом убивец твоего сына Утренника открывался в злоумышленном сговоре с Ананией?
– Во имя Рода, на суд Прове.
Глаза волхва, которые за многие годы служения Тому, Кто не рождается, не умирает, не сгорает, не размокает, не разрушается, не рассекается и, Чистый, является свидетелем всего, глаза волхва, которые без всяких особенных проверок с легкостью отличали Правду от Кривды, наполнились небородным светом любви и сострадания:
– Что ж… Оправь Род правого, выдай виноватого!
Он кивнул на костер, и тотчас один из учеников подал ему прут, сизый по всей длиннее, красный с серо-синей подвижной тенью остывающего металла на конце.
– Ради Рода и Правды.
Открытой дюжей пятерницей Веселин схватил раскаленное железо и держал так, в вытянутой руке. Из сжатого кулака повалил дым, - и смрад горелой плоти, казавшийся в данной обстановке жутким, мазнул по лицам, составлявшим внутренний круг. Зрачки светлых глаз Веселина расползлись, затопив глаза чернотой. Видно было, как под заячьим тулупом по телу его пробегают судороги, открыто обнаруживая себя на дико побледневшем, усеявшемся каплями пота лице. Вдруг он пошатнулся, еще раз, да и повалился навзничь, так и не сомкнув безумно расщиперенных глазищ. Пригоревший к руке прут от удара о землю отскочил прочь, зашипел, вытапливая в снегу вокруг себя серую лунку.
– Как смог, так ратовал за Правду Веселин, - возгласил Ведолюб, следя взглядом за тем, как утаскивали возвращать в чувства сомлевшего искателя справедливости.
– Как смог, так ратовал за Правду Веселин!
– зычным молодым криком повторил слова волхва бирюч.
– А теперь посмотрим как покажет себя Анания, - продолжал старец, - тогда и увидим в ком вера жила. Пусть Цадок напутствует своего сродника.
Анания решительно пошел к костру, на шаг опережая последовавшего за ним рабби. Простер перед собой руку, вскинул глаза горе. И покуда Цадок что-то говорил ему на своем еврейском наречии, он все так же стоял, закатив свои блестящие карие глазки кверху. Когда рабби вытащил из костра раскаленный прут (и прежде чем протянуть его своему подопечному даже уронил его разок как бы случайно в снег), Анания продолжал всматриваться в небо, возможно, силясь разглядеть в его белизне какое-нибудь выразительное знамение Иеговы.
– Железо стынет! Чего ждет?! – от середины к краям наполнялась гудом толпа.
Цадок что-то резкое сказал Анании, - Анания все-таки оторвал взор от того, что по еврейским данным было создано в первый день творения, и с некоторым даже удивлением воззрился на священнослужителя. Рабби выплюнул какие-то очень жаркие слова. Анания ответил нечто блажным голоском. И между ними завязалось довольно оживленное собеседование. Со стороны они напоминали двух бесстыдливых женщин, переругивающихся на глазах всего народа.
Между тем железо из темно-красного сделалось сизым.
– Наново раскаляй! – выдвинулись из общего гула голоса.
Понимая, что нужно действовать, пока это требование не стало всеобщим, Анания всхлипнул, зажмурился и, зачем-то широко размахнувшись, как-то щепотью схватил еще горячий прут. Тотчас визг, подобный тому, который издает отброшенная пинком наглая шавка, огласил окружность, так что бирючам и не пришлось оповещать окраину толпы о том, что же происходило в ее сердцевине.
Смехом и сейчас же суровым ревом ответило собрание. Насмерть перепуганный Анания заметался, выбрасывая изо рта куски слов и вовсе напрасные оправдания:
– …не я… это хазарин… Савир… он заставил меня… он угрожал…
Тихонько повизгивающий трясущийся Анания бросился было к сгрудившимся в стороне кагальным старшинам, но те, став к нему как-то боком, даже и не поворачивали в его сторону голов, а ежели ему и приходилось поймать случайный короткий взгляд, то мог он в нем прочесть одно только презрение да еще, может быть, ожесточенность.
– Нужны еще какие свидетельства? – обратился Святослав к той части еврейского посольства, о чьем верховенстве в племени возвещал блеск разноцветных каменьев и золотой парчи.
Никто бы не сказал, что эти люди были слабы в притворстве, но сейчас, не смотря на очевидные усилия, они не успевали вежливыми полуулыбками стирать со своих лиц золу очевидной ненависти.
– Мне кажется, что все-таки надобно повторно… - неуверенно квакнул Свенельд.
– Нет-нет, - прикрыл морщинистыми розовыми веками дымящиеся от злобы глаза Нааман Хапуш, - мы считаем, что он, действительно, заслуживает самого сурового наказания. Однако мы хотели бы, чтобы Анания был отдан в наши руки. Его следует поркой довести до смерти.