Русалия
Шрифт:
Там стоял Святослав. Он стоял в простом овчинном тулупе людина, не иначе, изготовившись вместе со своей молодой дружиной отбыть на Перуново поле, и остановленый на полпути. Ведь стремление Святославовых товарищей каждодневно упражнять себя в ратном деле мог сдержать разве что неистовый снежный буран.
– Слава Роду, пребывающему во всем, помнящему обо всем! – дождавшись затишья в разговоре приветствовал он всех, проходя в светлицу, хотя кто бы из присутствующих мог ответными словами очистить свое сердце славой негибнущему высшему русскому
– Мы поздравляем князя… - улыбнулся Ефрем.
– …с вхождением в семейное положение, - улыбнулся Ицхак.
– Теперь князь будет, конечно, думать о том, как сделать богаче свой дом, чем украсить свою изумительную жену.
– И мы надеемся, что вот эти дорогие мониста, - Ицхак и Ефрем одновременно указали на раскрытый роскошный каповый ларец, стоявший на столе среди прочих коробков, - эта поднизь жемчужная, и красные камушки винисовые для шитья, и даже гребень там есть, синий такой, весь целиком из ферюзы камня… все эти дорогие красивые вещи еще больше привяжут молодого кнзя к его золотой женушке…
Но Святослав даже не глянул в ту сторону, куда продолжал указывать розовый с рыжими волосками перст Ицхака. Он попытался представить себе, как это бабские прикрасы смогли бы повлиять на его природный дар так, что он, подобно еврею или невежественному простецу, позабыл бы обо всем на свете, кроме как похотьствовать да умножать домашний скарб, - тут он вдруг и захохотал в голос.
Несколько пар вопрошющих глаз обратилось к нему, но он не стал ничего объяснять.
– Благодарю. Все Предславе передам. Но мне сказали, что тут значительные вопросы хотят решать.
– А тебе, - поборовший столбняк изумления вновь разулыбался Ефрем, - тебе мы привели четыре кобылицы.
– И ты увидишь, что в княжеском табуне еще не было таких! – поддержал соплеменника Ицхак.
Это сообщение, похоже, пришлось князю больше по вкусу. Он даже вознамерился было немедленно отправиться поглядеть на них, но слова Свенельда остановили его:
– Наши друзья ходатайствуют о решении кой-каких, как им кажется, затруднений.
– Да, пора уже тебе не просто всяким вежеством овладевать, - обращаясь к сыну зыркнула на своего воеводу Ольга, - а и вникать во все, что так или эдак может бытье переделывать.
– Кто же еще, как не всезнающий вездесущий Род, способен на это? – еще раз внимательно осмотрел наполнявших горницу людей Святослав, будто наперед силясь распознать стать вопроса. – От него все моря и горы, и пространство, и ветер, и свет, и истина тоже от него.
Свенельд легко поморщился, различая за прозвучавшими словами даже свободный глубокий голос Богомила, но между тем пересел на лавку к Святославу, вплотную к нему, то ли по-отецки, то ли по-приятельски забросил руку ему на плечо:
– Пришли тебя поздравлять, видишь ли, э-э… наши друзья. Ну, а слово за слово, вспомнили мы, понятно, Веселина, сына его Утренника… убиенного. Поделом, говорят, Анании мука. А только вперед, просят, если кто из их людей, здесь живущих, наш закон нарушит, то отдавать провинного в их руки, чтобы судить его в синагоге строже нашего.
Прежде Святослав глянул на евреев, но сквозь обращенные к нему доброласковые личины невозможно было распознать даже очертаний их истинных умыслов. Тогда он посмотрел на мать, - та сидела с закрытыми глазами, то ли дремала, то ли показывала тем самым, что отступается от всего, что бы ни разыгрывалось сейчас в ее светелке.
– Ну-у… Как тому быть, это ведь не в тереме решать, - пожал широкими плечами князь, дивясь странности обстоятельств. – Не знаю, вечем ли постановлять новые правила… но уж без первых дружинников, без малых князей ото всех земель русских, без старцев киевских никто Закон править не станет. Да и чего это ты, Свенельд? Разве не знаешь? Мать, что все это значить должно? Да и чего это вдруг жиды решили на русский Закон ополчиться?
– Да нет!
– Нет-нет-нет! – закудахтали пришельцы. – Мы же не против. Нет-нет-нет. Просто сами, может, мы виноватого бы вообще на куски порезали…
– Зачем же такие страсти?
– Но если так пока нельзя, - не стал спорить рыжий Ицхак, - тогда, если кто будет нашего человека винить, пусть выставит хотя бы одного, как это вы говорите, самовидца, свидетеля из евреев.
– Это почему же так? – недоумевал Святослав.
Свенельд вновь собрался уложить руку на находящееся рядом молодое плечо, но Святослав поглядел на эту большую сильную бывалую пятерницу, и та, точно подстреленная, как-то криво порхнула в сторону и вниз, лишь чиркнула ногтями по его колену и замерла, схваченная собственной сестрой. Речь Свенельда тоже утратила недавние свои уверенность и ровность, и продвижение ее сделалось то порывистым, то подобным неудержной слизотече:
– Вестимо, всякое серьезное дело… Если что… Так будем княжеским советом думать. Но что нам вот эдак вот отваживать людей, которые к нам с отверстой душой?.. Почему не разобрать все ладом. Вот сейчас наши сподручники в полюдьи, ни я, ни ты, ведь не поехали… Правильно, у нас и здесь дела. Куда их девать! Но по весне-то, когда последнюю полюдную в Киев доставят, все равно приведется две третины Хазарии уступить. Одну себе оставить. Как условленно. А вот гости наши, которые с подарками к тебе пришли, могут, между прочим, подсказать, где еще вероятно кой-чего отыскать… Чтобы, значит, дела наши поправить. Вот послушай.
– Да это мы так… Говорили как-то с воеводой, - лениво с большой загадкой в голосе повел речь чернобородый Ефрем, точно был в полной мере уверен в ее успехе, и потому оттягивал сладостную минуту заслуженных наград. – Тут нет ничего нового. Во всех странах, где есть люди, которые любят хороших коней, воздают честь высоким теремам, полным золотых и серебряных вещей, с амбарами, набитыми всяческими плодами, где понимают всемерное богачество, и в Хазарии…
– И в Куштантинии, - вставил Ицхак.