Русалия

Амутных Виталий

Совсем другое – Предслава.

Почитай весь день после утренней беседы с матерью Святослав провел в кузнях, что, как и подобает в хорошем хозяйстве, были поставлены в самом дальнем от терема краю подворья. Могута и Буря (тоже десятский, но орателя сын, названный при рождении Бураком) вернулись из Хумской земли и привезли с собой два меча франкской работы, ну и тут же вдохновился Святослав на то, чтобы немедля выковать в своих кузнях такие же. Дело в том, что перекрестья этих мечей были не обыкновенно прямыми, а несколько изогнутыми, как у мадьярской или хазарской сабли. Несомненно, такая рукоять облегчала работу мечом для конника, ведь меч приобретал сабельную сноровку, сохраняя при том тяжесть первого среди орудий. Святослав предложил еще чуток укоротить клинок. А Вышан, чья умелость в кузнечестве ничуть не

уступала его способностям в ратоборстве, выразил мнение, что более, чем на два вершка укоротить никак нельзя, ибо тогда не достать будет ворога против его меча или сабли в два с половиной локтя. «Ну так полосу клинка сузить, - не отступался от мысли облегчить орало боевой страды Святослав, - и рукоять пустотелой выковать. И чтобы без всяких там загогулин». Помимо Вышана на всякий случай было призвано еще пятеро лучших ковачей. А чтобы чей-то хитрый длинный нос сюда не сунулся, Святослав людей перед кузней поставил. Работа кипела! Меч вышел вида довольно-таки непривычного. Понятно, сейчас же нужно было его испытать. Оседлали коней. Святослав, Вышата, Православ, Русай, Чистосвет, Светлан и еще десяток самых доверенных и самых боевитых. Помчали к Перунову полю. Да терпения не хватило. Как только городской холм занавесился ветвием первой же рощицы, стали новый меч на деле изведывать. И каждый-то с блеском нетерпения в молодых глазах поджидал свой черед взять в руки плод недавних вдохновенных трудов. Мечом таким, правда, железного доспеха не прорубить было, но он так держался в руке – как влитой! – а после обычного оружия будто и не весил вовсе, что, похоже, ничего лучшего для конной рубки и придумать было нельзя.

Так день и догорел.

Надо ли говорить, что воротился домой князь в таком расположении духа, что лучше и не бывает. Все отвратительные ощущения от утренних напрочь пустых препирательств с матерью развеялись, как утренний туман. Въезжая на княжеское подворье через дальнюю воротню, поставленную недалеко от кузниц (надо было отдать ковалям распоряжения утрево ⁵²⁸³начать отковывать первую дюжину новых мечей), Святослав без досады, а как-то даже с улыбкой окинул глазами все неоглядное хозяйство с рассыпанными там и здесь дорабатывающими день людьми, – все эти хлевы, птичники, житницы, челядные избы… Все это по людскому разумению являлось его завидной собственностью. Однако взрослеющее сознание Святослава уже способно было видеть, что ничего здесь ему не принадлежит.

Рядом с житным двором находилось крытое шоломом гумно (пока только вспоминающее былые жаркие молотьбы), а вместе с ним овин с печами и ригами. А за овином начинался льняной двор. Здесь, у амбара, в котором складывалась пряжа, князь завидел Предславу. С несколькими челядницами она перебирала длинные мотки красных и белых ниток, которые шумливая веселая бабенка выносила из темного амбара на свет, навешивая их себе на плечи и растопыренные руки. А вокруг Предславы бегал, хватаясь за широкий тускло-желтый с таусинными вошвами подол, белянчик Яротка ⁵²⁹¹, играя с таким же, как он сам четырехлетком; и когда малыш в кружении звонкой забавы своей обхватывал спереди ноги матери, невольно натягивая крашеную сурепицей ткань, особенно заметным становился ее непраздный круглый живот. Хоть и была Предслава увлечена разбором неких своих женских затей, мужа углядела сразу же, и, наскоро досказав что-то притихшим бабицам, поспешила к нему навстречу.

Святослав спешился, отдал своего нового жеребца, игреневого с некоторой темной барсовой пегостью на крупе и боках, отроку-коневщику, чтобы тот отвел его в денник, и подхватив наскочившего Ярилку на руки, улыбнулся жене.

– В горнице столовать будешь? – тревожно поглядывая, как супруг на ходу перебрасывает с одной руки на другую заливающегося восхищенным хохотом сына, справилась Предслава.

– Да нет, - отвечал Святослав, не прерывая своего занятия, - в застольную пойду, с товарищами оттрапезничаю.

Неспешная теча теплого воздуха приносила то знаменующий молодое лето медовый запах обвесившегося желто-зелеными цветочными кистями явора, то вонь сушеного и вяленого мяса от ближнего сушила, поставленного над погребом. Небо розовело. У дровеницы в зари вошедший шорник Нежка, на весь Киев знаменитый своими хомутами, за какую-то провину на чем свет стоит честил своего молодого подручника. С овечьего двора доносилось умиротворенное блеяние. По-прежнему несчетное число многоцветных облачений укрывало суть мира, но так глубоки были глаза троих идущих, точно способны были проницать не только плотскую, но и чувственную оболочку Того, Кто именуется верховным Правителем.

В просторной столовой избе собралось не более десятка дружинников, из тех, кто жил при тереме либо состоял на княжеском довольствии. Прочие, не ездившие вместе со Святославом опробовать усовершенствованный меч, давно уж поели и разошлись по своим хоромам. Все успели изрядно умориться, потому говорили мало и негромко, больше следя за тем, как на длинных столах появлялись одно за другим – рассольное (как и положено, из красных рыб ⁵³⁰²) в широком оловяннике с покрышкой, а к нему каравай с грибами и пшеном, затем сыр гороховый ⁵³¹³с конопляным маслом, творог, оладьи с медом. Предслава вертелась здесь же, наравне с простыми бабами поднося и расставляя кушанья, солоницы, уксусницы, горчичницы, мисы, раскладывая ложки, потиральца ⁵³²⁴для рук. А князь почти с нескрываемым удовольствием следил за этими ее действиями. Разумный знает: в том доме, где превозносится праздность, первыми развращаются жены, а вырождение женщин угрожает пагубой всему роду. Оттого как же не наслаждаться было князю, засматриваясь на справные ловкие движения округлых рук, на серьезные, веселые, и вновь серьезные глаза, подобные синим цветам, под низко надвинутым облачной белизны платком?

После вечернего стола Святослав вместе с Русаем заглянул еще к щитникам, жившим за пределами княжеского подворья, все как один в одном заулке, недалеко от маленького, но очень старого храма, в который приходили те из русичей, кто желал поклониться русскому Богу, выраженному в состоянии Дажьбога. Князь навестил щитников, дабы самому удостовериться, так ли, как он хотел, подобно лезвию меча, заточена оковка кромки у щитов, ну и напомнить заодно: к полудню дюжину их доставить на поприще.

Но вот, вроде все, что должно было содеять за этот день, выполнено. Князья, провожаемые говорливым стариком, покинули владения мастеров, сочетавших в своем труде таланты столяра, кожевника, кузнеца, а подчас и художника.

– Я сегодня домой иду, - уведомил Святослава Русай в том, что тот и так прекрасно знал. – Если хочешь, могу вот так немного с тобой пройти.

Но Святослав уже успел заприметить темневший в стороне храм прародителя всех русичей.

– Нет, знаешь, ты иди, чего тебе такой крюк загибать, - осторожно, чтобы не оскорбить многоценный порыв братолюбия своего друга, уклонился от предложения Святослав, - завтра свидимся.

Что ж, каждый должен выполнить свыше назначенное ему в одиночку, и случается время, когда самому близкому товарищу лучше оставить своего приятеля на попечение величайшей из личностей. Оттого не задавая ненужных вопросов, Русай отправился своей дорогой, а Святослав зашагал к храму. Дверь того была широко растворена и привалена камнем. Прямоугольник проема наполнял текучий, словно вода, бледный желтоватый свет.

Какая-то мысль робким ночным мотыльком едва-едва притрагивалась к его сознанию, но тут же упархивала, не давая распознать себя. Святослав даже шаг замедлил… Но нет, невозможно было ухватить ее серое пушистое крылышко.

Еще совсем не смерклось, но чешуя луны уже серебрилась сквозь мережу из листьев молодой черемухи, посаженной здесь не для какой пользы, а просто красы ради. Маленький храм был правильно кругл, верх же его поднимался круглым клином, увенчанным восьмилучевой деревянной звездой на шесте. Из светоносного нутра его доносилось умиротворенное пение совершавшего вечернее огненное жертвоприношение волхва:

Возблагодарим солнце красное, светозарное, светоносное,

Над землею ходящее, – Дажьбогу слава!

Странным и неожиданно отрадным казалось то, что в этот синеющий сумеречный час кто-то славил дневное светило.

Возблагодарим солнце разное, тысячами лучей окруженное,

Тысячами образов отображенное, – Дажьбогу слава!

Святослав шагнул в свет храма. В светлотекучих лучах свечей и каганцов помимо волхва пребывало всего несколько человек.

Возблагодарим солнце доброе, живодательный свет несущее,