Русалка. Сборник страшных рассказов
Шрифт:
– А чего это вы здесь бродите?
– Гулял. – ответил Полянский, – наслаждался лесными птичьими трелями. А вы, должно быть дочь Ивана Ильича Мещанского?
– Должно быть. – улыбнулась девушка. – Я – Ася. Анастасия Ивановна.
– А я Николай Полянский, племянник Евдокии Тихоновны.
Не смотря на близкое соседство усадеб писатель крайне мало знал о Мещанских. Да и у тетушки он гостил не так чтобы часто. Вспомнил он рассказ Евдокии о самоубийстве Ивана Ильича, и с удивлением подумал – как беспечна и весела эта
– А погуляйте вместе со мной. Мне страсть как скучно здесь одной. Вы, кстати, видели пруд? Здесь рядом такой чудный живописный пруд.
Полянский был совершенно не против составить компанию такой очаровательной особе, и они неспешно отправились искать пруд.
– Почему я раньше никогда вас здесь не видела? – спросила Ася.
– Я, признаться честно, довольно редко гощу у тетушки в имении. Но в этом году намерен пробыть здесь до конца лета.
– Как замечательно! – Ася восторженно сложила на груди руки.
Пруд был старым, заросшим тиной и желтыми кувшинками, по берегам сплошь улепленный камышом. Над поверхностью бодро носились стрекозы, квакали изредка лягушки, в зарослях осоки догнивал остов старой лодки. Было здесь какое-то особое очарование. Казалось, будто там, на дне живет древний, как Земля хозяин вод. И иногда, в ясную тихую ночь, когда полная луна оставляет на водной глади мерцающую дорожку, он всплывает, весь покрытый водорослями и ряской, и жабьими глазами осматривает мир вокруг.
Ася тем временем радостно щебетала обо всем на свете. Она рассказывала Полянскому о поездках в Петербург и Карловы Вары, о том, как на масленицу катались на санях и как красиво было зимнее предвечернее небо, о том, как в Рождество ударили такие морозы, что страшно было и носу на двор казать. Писатель слушал эту девичью трель и был очарован. Лицо Аси казалось ему невероятно красивым, а сама она какой-то светлой, простой и чистой. Быть может от того, что большую часть жизнь девушка провела в деревне, вдали от пышных столичных приемов и городских соблазнов. Ей были чужды ужимки и игривость, а то, что Полянский сперва принял за кокетство оказалось детским стремлением к общению. Конечно же здесь, в этой зеленой глуши, Асе было невыносимо скучно, и она страстно жаждала внимания. Писатель тоже немного рассказал о себе и своих литературных поисках. Упомянул он и том, что пишет сказку и погрузился сейчас в фольклор.
– Ах, как это увлекательно! – Ася неподдельно восхитилась, – и что же вы узнали от крестьян?
Полянский поведал девушке все что удалось выяснить о банниках, леших и водяных. Она искренне смеялась или округляла от удивления глаза, а писатель любовался этим милым и наивным еще созданием.
Они расстались под огромным вековым раскидистым дубом, не доходя до усадьбы. На прощание Ася попросила:
– Приходите завтра сюда в эти часы. Только не говорите никому что вы меня видели.
– Хорошо. Тогда до завтра. – ответил Полянский, поцеловал ей руку и долго еще глядел вслед удаляющейся хрупкой фигурке.
Вечером Николай сел описывать свое лесное приключение, однако мысли все время сбивались с темы и витали вокруг Аси. Полянский поймал себя на желании встретится с ней снова и как можно скорее. – Неужто влюбился? – спросил себя писатель.
Было уже за полночь. Писатель настежь открыл окно, и комнату заполнил томный запах цветущего жасмина. Стрекотали сверчки, откуда-то из лесу доносилось уханье филина. Полянский высунулся по пояс и вдыхал аромат летней ночи. Внезапно, в густой темноте Николай различил стоящий возле деревьев мужской силуэт.
– Кто здесь? – крикнул он в сторону незнакомца, но тот не откликнулся и не пошевелился.
Писатель погасил свечу и снова стал всматриваться в незваного гостя. Тот стал медленно отходить назад, и когда человек вышел из тени деревьев под свет луны, Полянский заметил, что это пожилой мужчина в сером сюртуке с висящей на руке тростью. Черты его лица показались Николаю смутно знакомыми. А странный господин, тем временем удалялся все дальше и дальше, пока полностью не скрылся из виду.
– Кто бы это мог быть? – удивился писатель и с содроганием вспомнил рассказ тетки Евдокии о бродящем по окрестностям неупокоенном соседе. Ощутив всем телом какой-то животный ужас, Николай перекрестился, и не раздеваясь лег спать.
Утром Полянский решил ничего не говорить о ночном визитере тетушке. Евдокия снова жаловалась на бессонницу и уверяла, что слышала, как кто-то шелестел кустами под ее окном.
– Это должно быть ветер, тетушка, – успокаивал родственницу писатель.
– Я, Коленька, умом пока не тронулась, хоть и стара уже, – Евдокия отпила чаю и пристально посмотрела на племянника. – Точно человек в кустах таился. Никак вор или каторжник какой беглый.
Полянский подумал, что таинственный господин, которого он приметил в ночи, вовсе не был похож на беглого каторжника. На мгновение в нем даже промелькнула мысль, что странный гость ему приснился, но уж слишком явственно он помнил детали этого видения.
Не было еще и полудня, а солнце уже вовсю припекало. От мокрого деревянного забора шел пар. Николай взял летнюю шляпу, трость и отправился в деревню, он решил все же побеседовать с травницей Агриппиной, и, возможно списать с пожилой женщины образ деревенской ведьмы для будущей сказки.
Травница оказалось сухой полуслепой старушкой, которой на вид запросто можно было дать лет сто. Она, охая и причитая, как и овчар Тихон, предостерегала Полянского от прогулок по лесу на этой неделе. Из ее рассказа выяснилось, что травницей Агриппина стала по материнской линии, мать ее тоже была знахаркой, а бабка – самой настоящей ведьмой, водившей шашни с нечистым и имевшей в прислужниках выводок анчуток. За подлые дела бабку Агриппины не раз били крестьяне, обвиняя то в болезнях, то в пожарах, то в падеже скота. Как и полагается колдунье, бабка умирала страшной смертью, призывая дочь- мать Агриппины, – принять перед кончиной ведьмовской дар. Однако матушка нынешней травницы не согласилась вступить в столь страшное наследство, а ограничилась лишь полученными еще при жизни родительницы знаниями о целебных и ядовитых травах.