Русская богословская наука в её историческом развитии и новейшем состоянии
Шрифт:
Своим христианством Россия обязана Византии, почему всегда была в тесной связи с ней и вообще с православным Востоком, как об этом могут свидетельствовать специальные монографии о существенных моментах и выдающихся лицах (например, проф. Н. Ф. Каптерева, проф. И. И. Малышевского и др.). Понятно, что русское богословие всегда уделяло позднейшей Византии большое внимание, а потом византийские занятия необыкновенно оживились в светских ученых кругах, преимущественно под влиянием академика В. Г. Васильевского, и имели своим средоточием «Византийский временник» (издававшийся с 1894 года Академией наук) с выделившимся из него «Византийским обозрением» (выходившим с 1915 года при Юрьевском университете); университетским авторам принадлежат также и цельные курсы по византологии (проф. Ю. А. Кулаковскому, академику проф. Ф. И. Успенскому, проф. С. П. Шестакову, проф. А. А. Васильеву, доценту К. Н. Успенскому). Впрочем, здесь сохраняется близкая взаимность церковной и светской науки, ибо элементы гражданский и церковный тесно и глубоко переплетались между собой во всей исторической жизни византийского периода; поэтому и академические профессора даже по требованиям своей специальной кафедры вынуждались обсуждать светские темы.
X. ПАТРОЛОГИЯ И ПАТРИСТИКА
Церковно-исторические монографии, посвященные тем или другим выдающимся мужам, обыкновенно не ограничиваются их деятельностью, но всегда обозревают
По ним ясно, что русское богословие одинаково интересовалось и исторической деятельностью, и доктринальной мыслью патристических авторитетов. Но по первой стороне они входят в компетенцию церковно-исторических разысканий, а потому для установления собственно патроло-гического изучения необходимо принципиальное решение основной проблемы о церковно-историческом значении «Отцов Церкви» в самом их существе. Здесь прежде всего бесспорно, что понятие «отечества», как такового, заключает в себе главнейшую идею преемственной передачи церковного достояния по духовному восприятию для хранения, развития и обогащения в последовательном прогрессе христианской жизни. Это аналогично обыкновенному наследованию от родителей детьми, однако с тем глубочайшим различием, что в этом случае вторые могут не просто увеличить полученное, а еще превосходить качественно по самой материальной ценности своих исправлений и добавлений. В патристической традиционности есть нечто кардинальное, что является безусловным и принудительным, и лишь мерой соответствия ему определяется достоинство индивидуального участия в общем движении. Этим началом служит идущее от Христа и апостолов Предание в раскрытии Писаний — Предание священное, допускающее не изменение или улучшение, но только согласное с ним истолкование и плодотворное применение к интеллектуально-жизненным потребностям каждой взятой современности. По этому принципиальному пониманию выходит, что церковно-литературное «отечество» бывает по преимуществу общецерковным голосом, где частные мелодии своей совокупностью должны помогать гармонии целого, воплощать всю полноту и выражать все оттенки непрерывной традиционно-вдохновенной музыки. Отсюда с неизбежностью вытекает дальше, что тут всякое уклонение устраняется из ряда, косвенно подкрепляя его незыблемую солидарность, всё же персональное получает исторически обусловленный характер личного комментария и собственного построения. Посему в патристическом преемстве наиболее важен доктринальный элемент со стороны постепенного раскрытия христианской истины в глубину и широту, когда всякий «Отец» обязателен по несомненному догматическому свидетельству, авторитетен по своему проникновенно-церковному изъяснению и субъективен по личному разумению.
Значит, отеческое вероучительное созерцание представляет догматически-доктринальное руководство по своему традиционному содержанию, регулирующее свободу богословского творчества и способствующее ему в формальном постижении христианского благовестия. Этот взгляд достаточно аргументирован уже у архим. Порфирия (Попова) в трактате об авторитете св. Отцов Церкви. Вполне сходно смотрел на этот вопрос и проф. Ал. П. Лебедев, хотя прямо отмечал историческую временность частных отеческих мнений, полагая, что православие должно быть чуждо сомнительной архаичности и санкционирует в науке, «например, критику церковных преданий, критику действий исторических лиц, стоящих высоко в мнении Церкви, критику сочинений, уважаемых в практике церковной, но о происхождении которых могут быть неодинаковые суждения (вроде сочинений, приписываемых Дионисию Ареопагиту)». Таково и поныне господствующее воззрение русского богословия. Лишь в самое недавнее время проф. М. М. Тареевым, провозглашающим «слово Божие единым началом Богословия», слишком категорически заявлено, что «принцип «отечества» не имеет в существе дела никакого основания»: «проводимый сверху, он есть принцип провинциального католичества, проводимый снизу, он есть принцип замаскированного протестанства; всегда он принцип произвола» и «грозит самому существованию богословия, как науки и философии», а «святоотеческое учение есть сплошной гностицизм», «существенно связанный с аскетизмом», и оба они — «заклятые враги русского гения», который только в борьбе с ними «идет от преодоления гностико-аскетического богословия к расцвету духовного типа религиозной мысли».
Должно констатировать, что, не согласные с идеей и практикой обсуждаемого предмета, эти концепции лишены жизненных корней в общем научно-богословском достоянии, вытекают из субъективистических настроений автора и совсем не могут привиться в русской богословской науке, ибо грозят самому ее бытию и прогрессу анархическим верховенством безбрежного индивидуализма, без прочного фундамента и систематического объединения.
Данное суждение лишь с крайней резкостью подчеркивает историческую условность отеческого Предания и возвращает нас к другому принципиальному вопросу: о значении в нем чисто исторического элемента в личности и деятельности тех или иных церковно-отеческих писателей. Колебанием касательно взаимоотношения этих двух факторов всецело определялось положение и развитие научно-патрологических занятий в России.
Если здесь вся церковная история считалась вспомогательной для теоретических дисциплин, как конкретное подтверждение и фактическое оправдание их, то тем менее могла претендовать на собственную самостоятельность патрология, бывшая только ингредиентной частью целого, подбиравшая и классифицировавшая для тех же целей авторитетные святоотеческие мнения. Посему она долго совсем поглощалась в церковно-исторических недрах, где отличалась в общем течении разве своей доктринальной традиционностью. Натурально, что обособление начало совершаться во имя последней и покоилось на утрированной мысли об исключительной важности церковного Предания, которое должно восполнять недостаточность Писания и освещать его с новых сторон. По этим тенденциозно-католичествующим побуждениям при обер-прокуроре Св. Синода графе Н. А. Протасове была введена (в 1840 г.) в русских Духовных Семинариях патристика под именем «историко-богословского учения об Отцах Церкви», а затем естественно проникла и в Академии, подготовлявшие семинарских преподавателей. Об академической постановке этого дела на первых порах достаточно говорят, например, соображения петербургского бакалавра (1841–1848 гг.) И. И. Лобовикова. По нему, «в кругу богословских наук Патристика явилась вследствие сознания богословов, что не довольно им объяснения и защищения христианских догматов, (не довольно) основательно знать Св. Писание, но еще нужно столь же основательно знать Св. Предание, представители коего суть св. Отцы Церкви». Очевидно, «это вспомогательная наука об Отцах Церкви, как свидетелях и изъяснителях Свящ. Предания, а через
Подобное воззрение было тогда некоторой новостью, и критика твердила, что «учение об Отцах есть учение о Предании», почему выражалось, что «патрология вовсе не должна заниматься обозрением тех сочинений, где Отцы Церкви являются обыкновенными учеными, философами, знатоками естественных наук и пр.». Наоборот, архиеп. Филарету представлялось, что «это смахивает на недобросовестный папизм», если «критик решается показать Отца Церкви в таком виде, как ему угодно, а не в том, каким был Отец Церкви на самом деле». Ведь «Отцы Церкви держались Предания, где было нужно, точно так же, как благоговейно описывали деяния Церкви и частных лиц. Но они же размышляли о слове Божием, о предметах веры, о правилах жизни, они спорили и ораторствовали, философствовали и были филологами и при этом даже ошибались; потому говорить, что учение об Отцах Церкви то же, что учение о Предании, значит не понимать Отцов Церкви или, намеренно закрыв глаза для предмета, толковать о нем по своему произволу. Если хотите, можете извлекать из учения Отцов Церкви учение Предания, но это будет особая работа, но не учение об Отцах».
Преосвящ. Филарет справедливо оградил всесторонность освещения в патрологических исследованиях и основательно защитил для них строго историческое рассмотрение, при котором всё получает для себя фактическую мотивировку, непосредственный смысл и подлинную ценность по генезису, содержанию и влиянию. Но при этом историческая конкретность могла поглощать внимание настолько, что индивидуально-частное, хотя бы и характерное, способно было заслонить то, почему именно и собственно некоторые церковные писатели являются «Отцами», восприявшими и передающими унаследованное христианское разумение в его последовательном раскрытии. Иначе была бы обычная история литературы, только фиксированная в специальной области. К этому выводу и подходил близко, например, проф. К. И. Скворцов, провозглашавший, что «Патристика должна представить Отца, как писателя». К сему присоединилось колебание насчет объема патрологической науки. Преосвящ. Филарет простирал ее на всю православную область, внося в свой обзор некоторые славяно-русские церковные авторитеты (свв. Кирилл и Мефодий, Климент Величский, митр. Иларион, прп. Феодосии Печерский, митр. Иоанн, прп. Нестор, Кирилл Туровский), а проф. К. И. Скворцов привлекал и рассмотрение апокрифических евангелий.
Всеми этими неясностями и недоразумениями затрагивались сами устои патрологии, лишавшейся незыблемых опор для своего научного бытия. Отсюда получилось, что еще в конце 60-х годов XIX столетия С.-Петербургская Духовная Академия «находила возможным, без ущерба для полноты богословского образования, совершенно исключить из круга преподававшихся наук патрологию, пастырское богословие и гомилетику», как Московская Академия считала для первой «излишним преподавание», ибо «всё содержание ее входит частью в церковную историю, частью в исторический отдел догматического богословия и церковного красноречия». Однако эта дисциплина удержалась в академическом обучении сначала под именем «Патристики» (по уставу 1869 г. — на богословском отделении, по уставу 1884 г. — в числе общеобязательных предметов), которую (по уставу 1910 г.) сменила «патрология» с сохранением общеобязательности для всех студентов и даже при двух преподавателях. Положение этой отрасли возвышалось до такой степени, что некоторые (г. Н. Л.) относили к основным богословским наукам только две — о Свящ. Писании и об Отцах и учителях Церкви.
Тем не менее, и отсюда бесспорно, что данный вопрос не получил окончательного решения и нуждается в принципиальных комментариях. «По существу своему, полнота Божественной истины хранится в Церкви, созидаемой Отцом чрез Сына в Духе Святом. Эта истина сообщается человечеству в Откровении, которое закрепляется в слове Писания и разъясняется из неиссякаемого источника подлинного церковного Предания. Второе неразрывно от первого фактически и должно занять место наряду с ним при научном познании. Так при библиологии обязательна патрология с подробным изучением соответственных памятников… Его задача заключается вовсе не в одном чисто литературном обозрении сохранившихся документов, а, главнее всего, в том, чтобы отчетливо проследить непрерывное развитие, взаимную преемственность и внутреннее согласие в ходе исторического раскрытия церковного Предания. С этой точки зрения индивидуальная оригинальность того или иного патристического автора лишается обычной ценности, иногда получая характер даже случайного уклонения от нормы, и наоборот, вся сила сосредоточивается на принципиальном тождестве морально-догматического учения с библейско-христианскими первоосновами. По своему замыслу патрологическое изыскание должно быть устремлено на догматическую стихию в ее солидарном, хотя бы и многообразном, освещении, в конечном же итоге оно обязано сводиться к догматическому объединению и завершаться последним. Ясно, что патрологическое изучение может иметь полную важность лишь при неотлучной связи с патристикой».