Русская фантастика 2013_[сборник]

Первушина Елена Владимировна

— Ты давно знаешь этих людей?

— Не очень, — мотнул он головой.

— Кто они?

— Тебе же сказали — не ангелы.

— Я не шучу!

— Сейчас приедем и поговорим, — пообещал Иван Петрович.

Ватшин обнял жену, прижал к груди, преодолевая её сопротивление. Подумал, что объяснить ей ситуацию будет трудно. Но главное было в другом: скорее всего писательская его деятельность закончилась. А представить, как жить дальше, не могла даже его недюжинная фантазия. Пропасть распахивалась впереди! Кто поможет перепрыгнуть? Да и хватит ли у него сил в корне

изменить жизнь?

Плеча коснулась рука Ивана Петровича.

Руководитель «Заставы» ничего не сказал.

Но Ватшин почувствовал себя уверенней.

Олег Бондарев

ТРАНСЛИРУЙТЕ МЕНЯ

— Пять секунд до эфира, четыре, три…

Привет.

Вы меня слышите? Наверное, нет. Но я все же должен представиться — хотя бы из вежливости.

Я Марти. Марти Буга. Забавное имя, не правда ли?

Надо мной еще в школе подтрунивали. Это сейчас все прошлые издеватели поют мне диферамбы и смотрят меня каждый день, завалившись на диван или усевшись в кресло.

— Марти Буга — отличный тип, — говорит бывший капитан школьной команды по футболу. — Мы с ним еще в школе были неразлейвода и до сих пор дружим!

Враки. Этот парень вечно дразнил меня «вонючим опоссумом» и выколачивал из меня деньги на завтрак. Он был звездой школьной лиги, я был звездой на очередном дне рождения папы — и то лишь потому, что его никто не хотел обидеть. В те годы я с ужасом представлял, как дядя Фрэнк, напарник моего папы, заходит в комнату, указывает на меня пальцем и спрашивает: «А что это здесь делает сей вонючий опоссум?» И все начинают хохотать… Это был мой самый страшный кошмар.

Девочки, которые фыркали, едва услышав мое имя, ныне кусали локти и кляли себя за детскую недальновидность, хотя, конечно, ничего глупого в детских суждениях нет. Напротив, они-то и есть самые верные, а вот во взрослых намешано до черта всего — тут и общественное мнение, и финансовая сторона, и этническая… «Ты дурак» — уже не говорят. Говорят: «Вы не правы».

Моя школьная любовь, первая красавица на всех балах, теперь работает в одной из придорожных кафешек где-то между тридцатым и сороковым километром на пути из Сакраменто в Лос-Анджелес. Раньше ее звали Умница Лиз, сейчас — Дырка Лиз. Я хотел помочь ей, но, как выяснилось, в помощи она не нуждалась. Щуря правый глаз, под которым красовался свежий фиолетовый синяк, Лиз отхлебнула из фляжки дешевого виски, поморщилась и спросила:

— А ты что еще за хрен?

Она меня просто не узнала. Впрочем, я ее не виню: сколько уже воды утекло с тех пор, когда мы учились в средней школе. Кто осудит первую красавицу за то, что она не помнит в лицо последнего неудачника? Только не я.

Признаться, я никогда не думал, что стану транслятором. Впрочем, ничего удивительного: еще пару лет назад ученые даже не предполагали, что мыслеобразы могут попросту уничтожить телевидение и киноиндустрию. Тогда по городам только начали разъезжать коммивояжеры с полными чемоданами приборов, названных аббревиатурой «РеМО» — «Ретранслятор Мысленных Образов», и, надо сказать, дела у них шли не очень.

А потом один из них, Филипп Райс, наткнулся на меня…

С тех пор он — мой агент.

То был обычный вечер двадцатого декабря, вялый и скучный. После целого дня в очередях мы с отцом хотели только одного — добраться до дивана. Я собирался пойти в комнату, прилечь, но он уговорил меня остаться и посмотреть с ним повтор Суперкубка. Мой отец — большой фанат спорта, и в частности футбола, однако прямой эфир того финала он провел вдали от кабельного телевидения: два дня сидел у кровати своей матери, пытаясь упросить Господа дать ей еще немного…

Но Господь не дал, и она умерла. Я тогда был в Сакраменто и не мог прилететь раньше восемнадцатого декабря, поэтому отцу пришлось переживать утрату в одиночестве. Бедняга, он потерял за свою жизнь столько близких людей — сначала жену, потом отца, а теперь еще и мать… Мы общались каждый вечер, и я слышал по голосу, как он страдает. Признаться, я боялся за него, боялся, что на этот раз он не выдержит.

Но он выдержал. Перетерпел боль и встретил меня восемнадцатого в аэропорту.

— Один ты у меня остался… — сказал отец, заключив меня в свои объятия. — Если еще и с тобой, не дай Бог, что-то случится, я просто не знаю, что буду делать.

— Па, ну брось. Ничего со мной не случится. — Я похлопал его по плечу. — Я с тобой до конца, не думай.

Он улыбнулся и еще крепче прижал меня к себе.

И вот через четыре дня мы сидели у ящика, пили пиво и спорили о грядущем локауте, когда в дверь позвонили.

— Девять, — сказал отец, взглянув на часы. — Не поздновато ли для гостей?

Я пожал плечами.

— Не к тебе? — спросил папа, пристально глядя на меня.

— Нет, вряд ли. Кто ко мне может прийти?

— Ну, мало ли? Может, будущая миссис Буга?

Мы рассмеялись. Звонок раздался снова.

— Наверное, какой-нибудь торгаш, — предположил отец, встав с кресла. — Ну да ладно, скоро Рождество, и нам надо быть терпимей…

Он прошел к двери. Я, подумав, решил отправиться следом. Поставив бутылку на журнальный столик, я бросил последний взгляд на экран и пошел в прихожую.

Отец угадал: это действительно был коммивояжер, и он, похоже, умирал от холода. По крайней мере его зубы стучали в ритме драм-энд-баса, а колени тряслись, будто он фанател от твиста. Интересно, о чем он думал, когда в двадцатиградусный мороз выперся на улицу в синем клетчатом пиджаке, легких бежевых туфлях и дурацкой шляпе с полями?

— Вам кого? — угрюмо поинтересовался отец.

— Наверное, вас, — отозвался коммивояжер. — Вы ведь живете в этом доме?

— Да.

— Мистер…

— Буга.

— Рад знакомству, мистер Буга. Меня зовут Филипп Райс, — сказал торгаш, протягивая отцу руку.

— Через порог здороваться — плохая примета, — заметил мой папа.

— Это значит, я могу войти?

Папа вопросительно посмотрел на меня; я пожал плечами и сказал:

— Ты сам говорил, что надо быть милосердней.