Русская фантастика 2015
Шрифт:
– Тяжело тебе, Катя, – сострадательно пробормотал Павел, отвел от лица Кати изумрудные волосы, с жалостью глянул на запавшие щеки и жемчужные тени под большими водянисто-бирюзовыми глазами. – Еще немного потерпи. Под лед уйдете – куда она от тебя денется. Зимовку у ельника готовь – я присмотрю, чтоб вас не тревожили. А по весне Валя к истокам пойдет, а там вверх по реке. Вот и передохнешь.
Катя обняла руками плечи, так что чешуя на ее локтях и предплечьях вспыхнула серебром.
– Кабы мне еще русалочку, дядя Паша, – просительно начала Катя. – Я бы ее всему обучила…
– И не думай, – Пашка погрозил пальцем. Катя опустила голову, снова завесив лицо волосами.
Встревоженная строгостью, прозвучавшей в голосе Павла, Валя подняла голову от кастрюли, уставилась круглыми желтыми глазищами. И гневная складка между рыжеватых Пашкиных бровей тотчас разгладилась.
– Поела? – спросил он ласково.
Валя помотала головой, отряхивая остатки отрубей на песок. Сунулась под руку – почеши, мол. Пашка рассеянно почесал темную чешую. И Валя тотчас развернулась и с плюхом ушла в воду. А уже через мгновение вынырнула, фыркнув, метрах в пятнадцати от берега.
– Вон как играет, – улыбнулся Пашка.
– Угу, – угрюмо отозвалась Катя, – доплещется. Увидит кто. Опять мне морочить?
Пашка приобнял русалку за плечи, прижал к груди, погладил по волосам.
– Бедная, бедная моя Катя. – Она приникла к нему, всхлипнула, готовясь заплакать.
– А топить все равно не дам, – продолжил он строго. И Катя тотчас перестала всхлипывать, обиженно надулась. – Хочешь, в деревню приходи. В колодце посидишь, послушаешь, как бабы будут песни петь.
– В прошлый раз ведром по голове ахнули – тоже мне веселье, – отозвалась Катя хмуро.
– Так то в прошлый, – усмехнулся Паша. – Я вчера сам в колодец мотор спустил. Прогресс. И никаких ведер.
– Ведром не тяпнет, так током… – проворчала вполголоса Катя, поднимаясь и медленно заходя в воду. – Всплыву кверху пузом и бегай по всему озеру сам за своей Валей.
Словно в ответ на ее слова, далеко, почти на самой озерной середине, плеснула Валька, и белый лунный огонь вспыхнул на ее чешуйчатой спине. Катя пожала плечами: мол, попомни мои слова.
– И что ты за брюзга… – отозвался Павел.
– А то, может, искупаемся, а, дядь Паш? – вдруг предложила Катя, зачерпнула перепончатой рукой горсть лунных искр. – Уж больно ночь хороша. Ласки охота.
Она улыбнулась тонкой русалочьей улыбкой, и Павел тотчас почувствовал, как с неудержимой силой потянуло в воду, аж кости заломило.
– Поди к туристам, ласкайся, – грозно ответил он, – потом поморочишь и дело с концом.
– Скучный ты, дядь Паш, – бросила Катя. Зов ослаб, зеркало воды покрылось рябью. – Тоска смертная.
Катя бесшумно побрела по воде. И вдруг взмахнула руками, плеснула и ушла в глубь озерного зеркала.
Пашка остался сидеть, думая над ее словами. Ведь и вправду скучно девке. Тонут на озере редко, и не всякий русалочьей жизни захочет, вот и мается одна. И с Валей ей тяжело. Может, пусть утащит кого. Хоть эту, трещалку писателеву, ее не жаль. И скучно не будет. С такой не соскучишься. Только потом представилось Пашке, как поселится это трепло в его угодьях – так плечи сами собой передернулись от отвращения.
– А-а!
Крик
И какого беса их понесло ночью на середину озера.
Павел не любил туристов. Порой просто ненавидел, столько было хлопот от их племени. Раньше, когда берега были пустынны и редкий рыбак забирался так далеко, было проще. Скольких Валь выкормил Пашка – и не сочтешь. И ни одна не пропала. Все шли по весне вверх по реке, расселялись по озерам и протокам. Тогда соблазнов было меньше. Что Вальке объяснишь? Что, опасно вылизывать консервные банки после туристов? Что если эти увидят – не побегут, скорее жахнут промеж глаз топориком или, того гляди, из двустволки? Что тогда?
Как ей объяснишь, что не только ее убьют – озеро умрет. Станут ездить, чудовищ искать. Лохнесскую Вальку ловить… На печеньку.
И сейчас, знать, на печенье позарилась. Обертка по воде плывет.
Пашка вынырнул аккурат около лодки. Та накренилась: вот-вот черпнет. Парень упал на правую уключину, так что голова едва не в воде. Видать, без сознания. А девчонка забилась в угол, орет и веслом по Валькиной голове лупит. И девчонка-то – писателева Янка, чтоб ее… А Валька, дурья башка, знать, когда за печеньем прыгнула, зацепилась лапой. Тащит, верещит. А освободиться не может.
– Стой, – крикнул Паша, пытаясь ухватиться за бешено извивающуюся Валькину спину. Девушка вновь замахнулась веслом. Валька с усилием дернулась. И лодка, щедро зачерпнув воды, пошла на дно.
Всего долю секунды. На одну долю секунды подумалось Павлу, что, может, то и к лучшему. Будет компания Катьке. И тотчас стало стыдно – не для того он здесь, чтобы позволить беде случиться.
Пашка подхватил обморочного писателишку под подбородок. Черненькая барахталась сама, только заметно повыбилась из сил, устала. Вот-вот в русалки.
Пашка погреб к берегу. Успеть вытащить парня и вернуться за девчонкой.
Снизу, из глубины, бился неслышный крик о помощи – лодка тащила на дно глупую Вальку.
И тут Пашка понял, что не успеет. Не успеет вернуться. Потопнет девка. И Вальке не жить, пока он тут за осводовца.
– Знать, иначе никак, – тихо шепнул он, повыше поднял голову и крикнул, но не привычным чуть надтреснутым голоском: раскатил над водным зеркалом глубоким густым басом. Тем, что когда-то собирал русалок со всего озера, тем, что вызывал в засушливое лето бурю, тем, что был слышнее самого большого монастырского колокола. Позвал настоящим своим голосом, о котором три сотни лет назад поклялся забыть. И ведь забыл, затерялся между деревенскими рыбаками скромный и веселый Пашка-Соточка. Как затаились в глубине лесов старые, прежние чудеса, чтобы дать место и воздуху чудесам новым. Но порой нет-нет да искушала судьба, толкала под локоть: вспомни, Пашка. И вспомнилось легко. И голос пронесся над водой подобно далекому грому.