Русская книга о Марке Шагале. Том 1
Шрифт:
Белла всегда мечтала стать актрисой. И стала ею, играла на сцене, имела успех. Но вернулся из Парижа я и женился на ней. А потом мы уехали во Францию вместе. С театром было покончено навсегда.
Долгие годы ее любовь освещала все, что я делал. Но у меня было чувство, словно что-то в ней остается нераскрытым, невысказанным, что в ней таятся сокровища, подобные берущему за сердце «Жемчужному ожерелью»18. Ее губы хранили аромат первого поцелуя, неутолимого, как жажда истины.
Откуда эта скрытность от друзей, от меня, эта потребность оставаться в тени?
Так продолжалось до последних, проведенных в изгнании
Стиль, в котором написаны «Горящие огни» и «Первая встреча»19, – это стиль еврейской невесты, изображенной в еврейской литературе.
Она писала, как жила, как любила, как общалась с друзьями. Слова и фразы ее подобны мареву красок на полотне.
С кем сравнить ее? Она ни на кого не похожа, она одна-единственная, та Башенька-Беллочка, что смотрелась в Двину и разглядывала в воде облака, деревья и дома.
Люди, вещи, пейзажи, еврейские праздники, цветы – вот ее мир, о нем она и рассказывает.
В последнее время я часто заставал ее читающей ночью в постели, при свете маленькой лампы, книги на идише.
– Так поздно? Давно пора спать.
Обложка книги Беллы Шагал «Горящие огни». (Париж, 1948)
Марк Шагал и Белла. Нью Йорк, 1944
Помню ее в номере загородной гостиницы за несколько дней до того дня, когда она уснула навечно. Как всегда свежая и прекрасная, она разбирала свои рукописи: законченные вещи, наброски, копии. Подавив шевельнувшийся страх, я спросил:
– Что это вдруг ты решила навести порядок?
И она ответила с бледной улыбкой:
– Чтобы ты потом знал, где что лежит…
Надгробие Беллы Шагал. Нью-Йорк, 1945. Современное фото
Она была полна глубокого, спокойного предчувствия.
Словно вижу ее, как тогда, из гостиничного окна, сидящей на берегу озера перед тем, как войти в воду. Она ждет меня. Все ее существо ждало, прислушивалось к чему-то, как в далеком детстве она слушала лес.
Вижу ее спину, ее профиль. Она не шевелится. Ждет, размышляет и уже угадывает что-то потустороннее…
Смогут ли сегодняшние, вечно спешащие люди вникнуть в ее книги, в ее мир?
Или прелесть ее цветов, ее искусства оценят другие, те, что придут позже?
Последнее, что она произнесла, было:
– Мои тетради…
2 сентября 1944 года, когда Белла покинула этот свет, разразился гром, хлынул ливень.
Все покрылось тьмой.
Марк Шагал,
Нью-Йорк, 194720.
Печат. по: Белла Шагал 2001. С. 335–336.
7. С.М. Ханин – Я.С. Розенфельду
4 февраля 1961 г.
Глубокоуважаемый Яков Самойлович, завтра, 5/II, отсылаю Вам книгу Вашей сестры, столь любезно Вами мне присланную21.
Сегодня я еще раз перечитываю отдельные ее страницы. За это время ее успели тут прочесть два десятка человек. Большинство из них витебляне, знающие и чувствующие хорошо все то, о чем рассказывается в книге.
Они даже имеют большой «толк» в «кулаэ», о которой вскользь так ноздре-раздражающе упоминается в книге. «Кулаэ» – специфическое дешевое белорусско-еврейское лакомое блюдо, которое было, главным образом, распространено среди малосостоятельной части населения прежнего Витебска, и то по праздникам.
Оно не столь характерно для рисуемого в книге дома. Но этот маленький штрих рисует в известной мере демократичность этого дома. Нужно сказать, что многие из указанных мной читателей не просто читали, а с большим наслаждением пили строки и страницы этой книги. Среди этих читателей был близкий родственник бывшего служащего Вашего отца – Карасин (сам Карасин давно уже умер). Многими этими читателями опоэтизированная реальность книги воспринималась с особо глубоким чувством словно звон «потонувшего колокола». Зная хорошо среду, в которой родились образы книги, читатели эти не примеряли их обязательно к реальной натуре, не видели в них фотографии, а уловили то обобщенное «еврейское», что в них содержится.
Хотя по описаниям легко узнать и престижный дом, и конкретную обстановку, и даже хорошо знакомые черты и детали, книга в целом дает обобщенную картину, но нарисованную на живом, ясном и совершенно реальном материале.
Книга Вашей сестры – художественное произведение и, конечно, далеко от фотографической натуральности или документальной фиксации материала. Книга не сюжетный рассказ, а очерки, этюды, дающие яркую картину былого. Это и не «год жизни в родительском доме» (глава из книги, написанной писательницей П.Ю. Венгеровой, о ней скажу позже). Тут не год, а годы, стабильные в своей повторимости и застывшей устойчивости. Это, выражаясь парадоксом, повторимая «неповторимость», неповторимость своеобразия и самобытности. «Неповторимый цветок», «растущий и цветущий на родимой почве, и корни растения которого на новом месте глохнут или принимаются с большим трудом» (из высказывания А.М. Горького).
Ваша сестра берет календарные рамки года описания праздников, но под этим годом можно поставить эпоху, даже целый век. Отдельные картины хронологическими рамками не связаны. Их можно бы в рамки разделить и они от этого ничего не теряют. Но в общем это годы детства и частью отрочества Вашей сестры.
Перехожу к своим непосредственным впечатлениям и оценкам. Книга прежде всего написана хорошим, сочным чисто витебским разговорным языком, изобилуя широко бытовавшими в Витебске народными гебраизмами (далеко не перецовскими). Это придает изящную легкость и особую доступность языку книги.
Не надо требовать от книги эпопеи или большого полотна. Ее красота в другом. В книге показан, например, уголок Витебска. Но благодаря художественности изображения и большому чувству поэтичной меры и выдержки, этот скупой показ значительно расширяет картину. Самое главное тут не широта охвата, а глубина и ясность освещения. В таком плане вполне достаточны даваемые попутно отдельные пейзажи Витебска и детальные те или иные зарисовки, выходящие за пределы отчего дома. И все это попутно ложится яркими пятнами на общее полотно.