Русская красавица. Анатомия текста
Шрифт:
Я свои оценки выражать перестала. А однажды – в самый последний наш разговор, накануне самоубийства уже – наговорила я Маринке страшных глупостей. Ну, мол, она все еще в детстве пребывает и что зря носится со своею этой поэзией, и что жизнь много серьезней и разительней… Да не со зла я говорила это, а в истерике! Ведь решила тогда раз и навсегда выбрать путь реалиста-скептика. Поклялась стать нормальным человеком и порвать с прошлым и своею натурою. Решила всего на миг, потом опомнилась, поняла, что от себя не убежишь, долго целовалась с Боренькой и плакала… Но за тот миг, что пыталась нормальной быть, успела
Нет, понятно, что она сама тоже не права. Звонила, интересовалась всякой чепухой, вроде жилищных вопросов, погоды и прочего, а я, по ее мнению, должна сама по голосу или каким другим проявлениям догадаться, что происходит нечто ужасное. Ну не обязана я ее мысли читать, не обязана!
Понятно, что будь в Марине чуть больше уважения к нам, скажи она кому-то все напрямую – вмиг все сбежались бы… А так оставила всех нас несчастными, дикими комплексами вины разрываемыми, друг на друга крысящимися и глаза поднять опасающимися: «А вдруг он все знает, вдруг меня подлецом и убийцей считает. Не, я лучше с ним здороваться не буду…» И так будет теперь всегда… /Долгая память – хуже чем сифилис/ Особенно в узком кругу./ Такой вакханалии воспоминаний/ Не пожелать и врагу…/
Собираюсь уже идти к нашему микроавтобусу. Как вдруг вижу забытую в проеме окна небольшую, пузатую, раскрытую кожаную сумочку. Серебристая фляжка заманчиво поблескивает на поверхности. Оглядываюсь в поисках нахамившей мне барышни – никого. Нет, вот она – сидит в машине, нетрепливо смотрит на процессию.
Ну что ты будешь делать! Хватаю сумочку, невольно опускаю глаза внутрь. Возле фляжки, любовно прижавшись к ее аппетитному боку, лежит маленький черный браунинг. Я видела такой в фильмах о блюзах и гангстерах, я представляла такой, когда читала об элегантных шпионках и кокаинистках-эмигрантках. Штучка! Вещь! Может, не рабочий? Зажигалка, там, или какая другая бутафория… Рядом лежит пачка долларов. Довольно! Захлопываю сумочку, решительным шагом направляюсь к Хонде, стучу в стекло, демонстрируя сумочку. Стекло мгновенно опускается.
– Вы забыли! – протягиваю вещь хозяйке. Старательно отворачиваюсь, но все равно вижу, как на лице ее отражается паника.
– Вечно ношу все, то в карманах, то в сумочке, то… все теряю… – говорит она как-то жалко и растерянно, потом решается на мучительный вопрос: – Вы заглядывали внутрь?
– Нет, – отвечаю, как положено.
– А как же вы узнали, что это моя сумочка? – нервно настаивает дама, она снова почти кричит на меня.
– По запаху! – говорю первое, что пришло в голову. – Сумочка пахнет вашими духами! Извините, мне некогда…
«Черти что! Я ей оказываю услугу, и я же должна выслушивать ее крики… Ой, надо было сказать, что она единственная, кто стоял там, за домом. А то как-то неправдоподобно получилось с запахом…»
– Вы извините, что я так на вас набросилась. – дама снова вплывает в круг моей видимости. Она раскраснелась, она догоняет меня, нервничая. – Это я от несдержанности и усталости. И потом, в наше время так редко это. Я думала, вы вознаграждение потребуете или еще что. Знаете, в любых контактах с малознакомыми людьми всегда подвох ищу. Не знаю, почему я так устроена… Не бегите вы! Немедленно остановитесь и примите мои извинения! А то обидитесь еще, повеситесь, не дай боже… –
Молча закуриваем, глядя куда-то сквозь друг-друга. В даме чувствуется повышенная истеричность и высокомерие. Вообще-то, Марина таких не любила. Интересно, что их связывало? Впрочем нет, вру, любила все яркое и, наверняка, ценила эту даму за оконченность образа.
– Как вымуштровала нас всех покойница, а? – Лилия отхлебывает из своей фляжки и, кривясь, подмигивает. – Хошь, не хошь, а насильно вешаешь на себя добрый взгляд, возвращаешь сумочки, мило благодаришь, ходишь, блин, с лыбочкой. Прежде чем сказать что-то, сто крат думаешь. Вежливой быть стараешься, словно в пансионе благородных блядиц… Да?
Дама тянет меня в единомышленницы, заглядывая в лицо.
– Я всегда возвращала сумочки, – отвечаю устало. Потом не сдерживаюсь. – А вы с Мариной что..? – спрашиваю неопределенно.
– Да вот это самое… – хмыкает Лилия, потом пускается в откровения. – Воевали по большей части. Она нашему концерну свой сборник предлагала. Мой босс то соглашался, то отнекивался, а я переговоры с ней вела. Довелась вот… Теперь отряжена от фирмы на похороны. А на издание сборника теперь полное добро получено, но его уже, блин, издали. – Лилия вдруг резко поднимает одну бровь и смотрит на меня в упор. – Наша компания поддерживает и раскручивает начинающее искусство. – выпаливает пьяно и заученно. – У вас есть что-нибудь с покойницей связанное, что реализовать можно?
/Продана смерть моя!/ Про-о-о-дана!/ – надрывается в мыслях мастерица светлой печали Янка Дягилева. Смотрю на Лилию в упор и ощущаю вдруг невероятно острый приступ раздражения.
– Да есть, – отвечаю сухо, не сводя с собеседницы взгляда. – Где-то завалялась пара трусиков и упаковка прокладок. Она забыла в прошлый визит ко мне. Как будем продавать? С аукциона, да?
Меня откровенно тошнит. Смерть близких и шоу – вещи несовместимые. Хочется заехать даме по измотанной, но ухоженной физиономии, застывшей сейчас в гримасе удивления.
– Хи! – приходит в себя Лилия, спустя мгновение. Не обиделась, не разозлилась, приняла, как удачную шутку… – Хи-хи-ха-ха-ха! – заливается громким истеричным смехом. – Ой, насмешила, ой, молодец, детка, ой, Сонечка!
Она не прекращая бурно смеяться, выдавливая из себя хохот короткими стреляющими горошинами, пошатываясь, идет к своей Хонде. Усаживается. Кажется, она изрядно пьяна…
– Эй, детка, возьми визиточку, ты мне понравилась! – кричит на весь двор, немного опуская стекло. Потом кидает сквозь щель пачку визиток. – Возьми! Я в долгу у тебя!
Спустя минуту, ко мне, опасливо косясь на Нинель, приближается Карпик.
– Возьми, – сует подобранную визитку Лилии. – Это тебе предназначалось. Она не последний человек, хоть и явно нездоровая. Пригодится еще. Бери…
„Да пошли вы все!!!” – кричу в мыслях.
– Спасибо, – говорю вслух.
Спустя время обнаруживаю себя с рюкзачком далеко за Марининой калиткой, а в рюкзачке – последнюю сигарету, визитку истерички-Лилии и… тетрадные листочки, покрытые Марининым почерком.