Русская красавица. Кабаре
Шрифт:
– Можете сесть, – говорит. Да, да, не «присаживайтесь», не «располагайтесь», а «можете сесть». Из вредности я отказываюсь. – Наш режиссер Григорий сейчас подойдет и попросит вас спеть. Хотите, расскажите пока что-то о себе…
– Не хочу. – говорю я и сажусь. – Или это обязательно?
– Не обязательно, – безразлично отвечает он. – Все, что нужно, я и сам узнаю…
Мысли предательски выходят из повиновения: «Ну, конечно, ну что еще могло приключиться с человеком, попавшим в вагон к Слащову. Естественно, его попросят там спеть!» – сообщают они мне, намекая на то, что Вертинский, будучи в Крыму, куда в восемнадцатом году, в поисках спасения от красных, собрались все, кто еще уцелел, был как-то вытащен среди ночи из дому и доставлен к легендарному,
Слащов погиб в СССР. Не сумев справиться с тоской по Родине, он возвратился в Москву. Признал в большевиках наследников России и перешёл на их сторону, ошеломив весь мир таким странным поступком. В СССР он преподавал в академии военное дело. Подолгу дискутировал с учениками, разбирая события недавних боев. Гражданскую войну преподаватель и студенты прошли по разные стороны баррикад, поэтому было о чем спорить.
Конечно, несмотря на внешнее благополучие, вплоть до рокового своего сорокатрехлетия, Слащов жил в постоянном напряжении. Не из-за себя – из-за тех, кто пошел за ним. Ведь он прекрасно понимал, в какую жесткую действительность окунул возвращенцев. Особенно переживал за так отчаянно рвавшуюся на родину любимою свою подругу – юнкера Нечволодова, в быту – обворожительную Нину. Между тем, бояться надо было все-таки за самого себя. Слащов был застрелен в 29-м. Официально считается, что убийцей был большевик – брат повещенного по слащовскому приказу участника гражданской войны.
«Ничего у вас не выйдет!» – повторяю я проискам своих аналогий. – «Другое время, совсем другие люди, совсем другие обстоятельства…»
– Вы караоке петь умеете? – отвлекают от внутренней борьбы меня. Оказывается, в вагон уже явился режиссер Григорий. Маленький, кругленький, суетливый… Он обсматривает меня со всех сторон, словно врач на комиссии. Потом удовлетворенно кивает и снова задает свой дурацкий вопрос.
Кошмар, да и только! Ну, какое караоке?
– Мне просто нужно понять, как вы владеете визуализацией образа! – говорит Григорий сначала по-украински, потом по-русски. – Наш концерт состоит из двух отделений. В первом – кабаре двойников, во втором – оригинальные номера. Понимаете? Если первое отделение зацепит зрителя – второе он обязательно станет смотреть. Уж поверьте! Людям всегда интересно как выглядит в жизни тот, кто только что изображал перед ними какую-нибудь Наталью Могилевскую. Главное, хорошо изобразить. И похоже, и смешно и… Попробуйте!
Мне тут же суют под нос ноутбук, а в руки – микрофон. Я едва сдерживаюсь, чтоб не расхохотаться. Ну хорошо, сейчас позориться буду, сейчас спою… Ну, Марина-массажистка, только попадись мне под руку, я такой тебе массаж сооружу!!!
Попросили спеть из репертуара Валерии, как сейчас помню. Песню я не знала, петь за последние полчаса так и не научилась, поэтому отказалась. Григорий, слюнявя пальцы и морщась, заламывал руки и причитал что-то о подходящести моего типажа. Мне предложили спеть другой материал. Четвертую из предложенных к исполнению песен я написала сама для своей недавней и несостоявшейся карьеры певицы, поэтому исполнять согласилась. Надо же, моя песня уже прописана в караоке! С жутким искажением мотива, надо заметить. Впрочем, и без этого искажения я спела бы отвратительно. Никогда и не претендовала на умение исполнять в прямом эфире…
– То, что надо! – возрадовался Григорий. – Образ чувствует, двигается правильно. И похоже, и смешно – все, как я просил.
Признаться,
– В общем, будет работать. Фонограмма есть, номер есть, только артиста и осталось ввести…
– Можете идти! Выезд завтра, на прод-обеспечение вы принимаетесь с завтрашнего дня, а заселяться можете уже сейчас. Артисты едут во втором вагоне. – монотонно сообщает передвижной начальник. Я пытаюсь выяснить что-то еще: график работ, порядок оплаты, репертуар, наконец… Меня мягко выпроваживают, сказав, что Григорий лично найдет меня после пяти вечера и всё объяснит.
Волоча сумку по коридору штабного вагона, я последними словами поливаю Маринку, вздумавшую назвать меня певицей. Конечно, можно было развернуться и уехать сейчас домой, но потом я бы никогда не простила себе такого малодушия. Жизнь зовет – надо идти. И зовет, вроде, в интересное место… Только вот в качестве кого? Сегодня же я решила поговорить с Григорием о переводе меня из певиц во что-нибудь другое.
– Зато полный комплект артистов. – слышу вслед.
– Это, конечно, не совсем то в творческом смысле – говорит передвижной начальник. – Но какая, блин, разница? Сказали – сделаем…
Думаю, как хорошо, что хоть кто-то тут не болен и понимает, что я – «не совсем то» для концертной певицы. Выхожу на воздух, обалдеваю:
Прямо под вагоном меня ждёт Марина-массажистка. Курит, стерва, невинно-спокойно.
– Я видела, как ты в вагон зашла, и решила подождать. Будем в одном купе жить?– спрашивает, как ни в чем не бывало.
Ну, я, конечно, оторвалась по полной программе. Все, что думаю про ее страсть к россказням обо мне, высказала, и гневно направилась искать второй вагон. Когда злюсь, я всегда несусь, как угорелая. Не хуже поезда лечу, никого на пути своем не видя. И вышло так…В тот момент, как я подскочила к двери, какому-то придурку вздумывается из неё выйти. Наскакиваю, сшибаю с ног, падаю… Собираюсь извиниться, подымаюсь сама, поднимаю глаза, и обалдеваю…
Передо мною стоит тот самый знаток Казановы, мой автобусный тип. Только вместо плаща – спортивный костюм. Тру глаза, теряюсь, подозреваю себя в галлюцинировании.
– Вы? – вопрошает тип, тараща глаза и вдруг растекается совсем молодецкими междометиями. – Ёхо-хо! Ес!ЕС! Тоже едете? Ну, знаете ли, это судьба! – выплясывая какой-то странный ритуальный танец, сообщает он. – Не думал, что так бывает! – потом моментально успокаивается, делает серьёзное лицо, склоняется корпусом чуть вперед, приглаживает бакенбарды, поправляет не существующий галстук… Обретает неожиданно презентабельный вид и произносит неизвестно откуда взявшимся низким голосом. – Я – Дмитрий. Будем знакомы…
За время его беснований, я уже немного пришла в себя. Изо всех сил стараюсь не показать овладевшего мною смущения…
– Выходит, деваться от вас некуда. – улыбаюсь по возможности холодно. – Можете с полным правом подёргать меня за косички. Я – Марина, а это моя эта… подруга, скажем так, – оборачиваюсь и только теперь понимаю, что гнев мой имел вполне конкретные последствия: Маринка рядом со мной идти не решилась и все еще стоит возле штабного начальского вагона, обиженная. Зову ее. Не от компанейских чувств, а просто из желания чем-то себя занять. Иначе моя ошарашенность слишком бы бросалась в глаза.
Снова поворачиваюсь к новому знакомому, насмешливо склоняю голову, собираюсь отвесить что-нибудь колкое, как вдруг… раздается отчаянный визг Марины.
Огромный черный котяра с низким мявчанием убегает от неё, и самым наглым образом запрыгивает Дмитрию на плечо.
– Это Шумахер, мой друг и кот, – представляет Димка безобразника.
– Он мне колготки порвал! – жалуется Маринка, – Я только погладить хотела, а он лапой цап… Вот скотина, до крови! Отшлепай его, чтоб знал…
– А как зовут нашу пострадавшую? – спрашивает Дмитрий. Маринка замолкает на полуслове, явно возмущенная таким обращением.