Русская куртуазная повесть Хvi века
Шрифт:
Автобиография Сказителя намекает: он сделался нелегальным разведчиком при крымском царевиче Гирее, при ханском дворе Казани [Моисеева, 1954].
Этому есть прямая улика. В наших источниках как-то не принято упоминать, что, волею вел.кн. Василия III Ивановича - печалуясь войной против Вел.кн-ва Литовского, Русского и Жмудского, подписавшего капитулянтский мирный договор с татарами, в 1529 году (в тот год османские войска вступили в Баварию и осаждали Вену, угрожая полной оккупацией Европейского континента) Казань превратилась в вилайет Османской империи [А.Б.Широкорад "Русь и Орда", М., 2004, с.334]. После этого - путь русским купцам на Каспий, еще во времена Афанасия Никитина, хотя со многими опасностями (вызванными разбойничьими обычаями азиатцев), открытый, был пресечен. Казань - сделалась османским платцдармом, для нанесения ударов суннитами-ордынцами - узбеками с севера, по "мягкому подбрюшию" иранцев-Сефевидов, надолго потерявших тогда в войнах с османами свою столицу Тебриз. И теперь, в 1545 г., посылая войска на Волгу, Иван Васильевич открывал, по сути, военные действия против крупнейшей державы Евразии.
Официальный - кремлевский взгляд русскоязычной историографии на воцарение Ивана IV Грозного
В 1538 - 1546 турки вели непрерывные кампании на Дунае - против Молдавии, остатков Венгрии, Австрии, связанные на западной и северо-западной границе Бейлика ['История Османского государства, общества и цивилизации', 2006, т. 1, с.30], а флот - у берегов Алжира, в Красном море и Персидском заливе [там же, с.32]. Едва в 1547 г. был достигнут мир с Германской империей, обязавшейся платить дань (sic!) [там же, с.30], как высвободившиеся армии были брошены в 1548 г. против шаха Исмаила Сефевида [там же, с.31]. Блистательная Порта - не смогла оказать ни прямой военной, ни дипломатической помощи своим далеким приуральским вассалам.
Николаевский историк - причем добросовестный в профессиональном отношении (не в политическом!), чуждый беллетристических изысков Н.М.Карамзина, Н.И.Костомарова, М.Н.Покровского, А.А.Зимина, В.Б.Кобрина, А.А.Хорошкевич!..
– в 1855 г. написал так: 'Первым важным делом Иванова правления с того времени, как бояре 'начали страх иметь' перед молодым великим князем, был поход на Казань, лбъявленный в апреле 1545 года, неизвестно по какому поводу. Князь Семен Пунков, Иван Шереметев и князь Давыд Палецкий отправились к Казани легким делом на стругах, с Вятки пошел князь Василий Серебряный, из Перми - воевода Львов. Идучи Вяткою и Камою, Серебрянный побил много неприятелей и сошелся с Пунковым у Казани 'в один день и час, как будто пошли с одного двора'. Сошедшись, воеводы побили много казанцев и пожгли ханские кабаки, посылали детей боярских на Свиягу и там побили много людей. После этих незначительных подвигов они возвратились назад и были щедро награждены: кто из воевод и детей боярских не бил о чем челом, все получили по челобитью, - так обрадовался молодой вел.князь, что дело началось удачно, два ополчения возвратились благополучно. Не такова была судьба третьего: Львов с пермичами пришел поздно, не застал под Казанью русского войска, был окружен казанцами, разбит и убит. Но поход, совершенный с такими сомнительными успехами, имел, однако, благоприятные последствия...' [С.М.Соловьев 'История Российская', т. 6, 1960 (1-е изд. 1856), с.448]. Обратим внимание, что 'пермский воевода Львов' не назван историком по имени. Так же поступает ныне А.Б.Широкорад, сообщая что '...в Чердыне судовой ратью командовал князь Львов' [Широкорад, с.346].
Раскрывая официальный "Летописец Начала царства" Ивана IV (далее ЛНЦ), читаем следующий рассказ о первом самостоятельном решении 14-летнего государя (также есть в Русском Хронографе) [ПСРЛ, т. 22\1, с.525] - посылке "судовой рати", великорусской морской пехоты, 1-й операции в истории Московского государства, где она в 1545 году решила исход войны: "...Тоя же весны, Априля, послалъ князь великий въ большемъ полку воеводъ своихъ князя Семена Ивановича Пункова съ товарыщи, а въ передовомъ полку Иванъ Васильевичь Шереметевъ, а въ сторожевомъ князь Давидъ Палецкой, х Казани легъхкымъ деломъ въ струзехъ. А съ Вятки послалъ въеводъ своихъ х Казани же князя Василиа Семеновича Серебреного съ товарищи. Вятьцкие въеводы сошлися со княземъ Семеномъ съ Пунковымъ на Казаньскомъ устие въ неделю на Сшествие Святаго Духа въ единъ часъ, яко же изъ единаго двора. А идучи князь Василий Вяткою и Камою, многихъ людей Казанъскихъ побилъ. И въеводы великаго князя князь Семенъ съ товарищи, пришедъ къ городу Казани, людей Казанъскихъ многихъ побили и кабакы царевы пожьгли. А въ Свиягу реку посылали въеводы отъ себя детей боярьскыхъ, и тамо, Божиимъ милосердиемъ, такоже многихъ людей Казанъскихъ побили, а Тевекелева сына княжево Муртозу-мырзу изымали съ сыномъ его, а жену Муртозину и иныхъ детей его побили. И Божиею милостию великаго князя воеводы ис Казанъские земли пришли со всеми людми здравы. И государь въеводъ и детей болярскыхъ жаловалъ великымъ своимъ жалованиемъ: хто о чемъ билъ челомъ, техъ всехъ по ихъ челобитию жаловалъ, - и у самого бо ублагородственное хотение за православие страдати. И оттоле начаша рознь быти въ Казани: царь <Сапа-Гирей> почалъ на князей неверку дръжати: "Вы, деи, приводили въеводъ великаго князя!" - и учалъ ихъ убивати, и они поехали многые ис Казани къ великому князю, а иныи по инымъ землямъ. <...> Того же лета, иулия 29, прислали къ великому князю изъ Казани Кадышь-князь да Чюра Нарыковъ сына боярьского галичанина Васку Давидова сына Бортенева съ темъ, чтобы государь послалъ х Казани рать, а они царя <Сапа-Гирея> и Крымцовъ тритцати человекъ выдадутъ, которые у нихъ съ царемъ въ городе. И князь великий послалъ къ нимъ грамоту со своимъ жалованиемъ, чтобы они царя изымали и дръжали, а князь великий къ нимъ рать свою пошлетъ. <...> Тоя же зимы, Марта 15, Остафей Андреевъ ис Казани приехалъ, а со Остафиемъ вместе прслали къ великому князю сеитъ и уланы и князи и вся земли Казанская своихъ пословъ Уразлыа-князя да Андрычей-Афына бити челомъ, чтобы государь пожаловалъ, отпустилъ къ нимъ Шигалея-царя, не модчая. А Остафей Ондреевъ сказалъ великому князю, что въ Казани сеитъ и уланы и князи и мырзы и вся земля Казаньская великому князю правду учинили, что имъ отъ великого князя и отъ Шигалея-царя неотступнымъ быти и до своихъ животовъ" [там же, т. 13\1, сс. 146-148; т. 13\2, сс. 445-447; т. 20, сс. 464-466].
ЕДИНСТВЕННОЕ упоминание о воеводе Лвове (Лвовъ: не Львов!) - отнюдь не князе, и носящем уменьшительное прозвище Внучко (проверьте в поисковых машинах!) - мы находим в личных приписках бюрократически-скрупулезного Ивана Васильевича, внесенных уже во 2-й (1-й: Синодальный список Никоновской летописи) - казавшийся окончательным, вариант Летописного Свода: '...пришли со всеми людьми здравы, а Внучко Лвовъ съ Пермячи къ великого князя воеводамъ не поспел, а пришелъ въ судехъ опосле, и Казанские люди его побили и самого убили' [там же, т. 13\2, с.446]. Частное ('его побили') поражение отставшего мелкого подразделения и гибель его невысокого командира было выдано за поражение всей кампании.
Мы не знаем имен воевод, оставшихся неизвестными советников юного Ивана Васильевича, планировавших кампанию (службы генерального штаба, как известно, в т.в. не было). Лишь некоторые обстоятельства допускают видеть, среди московских воевод, помимо названных Микулинского-Пункова и Серебряного-Оболенского, также Данилу Захарьина. Когда в сер. 1570-х гг. Иван Грозный писал ответ плененному охраннику Василию Грязному, отказываясь обменять стражника на крупнейшего крымского воеводу Дивей-мурзу, он упоминает, приравнивая к татарскому военачальнику как достойную меру для обмена, лишь двух воевод: М.В.Глинского, своего дядюшку, и С.И.Микулинского (+ 12.08.1559 г.), кашинского князя, в близком родстве с царем Иваном не состоявшего. Московский конюший М.И.Глинский, безцветный на поле боя, был низвергнут Московским восстанием 1547 года, когда власть в правительстве перешла к многочисленным родственникам Захарьиных - потомков тверского (в последние годы жизни) боярина Акинфа Великого. Быть может, выстраивая ряд, царь называл здесь ведущих политиков боярских групп, связанных с царицей-матерью и с собственной царицей (Данила Захарьин, однокровный брат царицы Настасьи, выдал дочь замуж за одного из Оболенских)?
Операция была идеально подготовлена, и Сапа-Гирей не зря заподозрил приближенных: "Вы, деи, приводили въеводъ великаго князя"... Но СКЦ - чей автор был его приближенным, сопровождая хана, рассказывая о походах на Казань - скрупулезно и со многими, неизвестными русским и мусульманским источникам, подробностями, об этой операции промолчало ВООБЩЕ.
Сказитель не игнорирует её - её масштаб и значение в те годы были понятны абсолютно всем, особенно в Европе, где только и читали сказания на кяфирском русском языке. Так Сказитель выдал бы себя самого, ранее представившегося свидетелем и участником событий! Но он распределяет ее эпизоды между походами годов 1530 ("2-е взятие Казани": разгром ханских кабаков, тёплое время года) [там же, т. 19, с.38] и 1549 ("3-е взятие Казани": поход судовой рати, участие воеводы В.Серебряного, взятие шатров хана) [там же, с.57].
В Буслаевском списке поход 1549 г. был описан бегло, без подробностей: не указано даже имен воевод. Впоследствии автор внес подробности, как мы знаем, легендарные (легендированные), перенесенные из прошлого 1545 года, заместив имя реального Дмитрия Бельского князем Василием Серебряным. Но он оставил неприкосновенным умолчание Буслаевского извода о походе с датой 1545 г., вопреки фактам заявляя о рейде года 1549-го: "Се збысться начальная победа, первая, Самодержца нашего надъ злою Казанью" [там же, с.59 (Соловецкий список)].
Что это не ошибка, а намеренное искажение, видно из проговорок Сказителя. Сообщая о закладке царем Свияжска после неудачи похода в '3-е лето царства своего' (1550), беллетрист датирует его 1547, отсчитав не от 1550 года, а от 1545: '...Въ третее лето царства своего царь Иванъ Васильевичъ собра вся князи, и воеводы своя, и вся воя многа и поиде самъ, во многихъ тысящахъ, въ зимнее время, въ лето 7058. И велика бысть нужа воемъ его; отъ студени бо и отъ мраза, и отъ глада изомроша, къ тому же весна скоро приспе, и дождь великъ идяше, месяцъ непрестанно, - яко и становищемъ воинскимъ потонути, и местъ сухихъ не изообрести, где постояти и тогда огнемъ горети, и ризы своя посушити, и ядение сварити. И мало стоя у Казани, постемъ 3 месяца, приступающи ко граду по вся дни, бьющи по стенамъ бо изъ великихъ пушекъ. И не преда ему Богъ Казани тогда, яко царя не бысть въ царстве Казанскомъ, и не бы славно было взяти его. И поиде на Русь, Казанскую землю всю повоевавъ и главнею покативъ. А на Свияге-реке градъ поставити повеле на устрашение Казанцамъ, яко да будетъ пристанище воямъ и покой. И поставиша градъ въ лето 7055-го, июня въ 30 день, и въ немъ церкви воздвигоиша' [там же, Буслаевский список]. Редактируя сочинение, Сказитель исправил эту хронологическую проговорку, но допустил новую: 'И се збысться начальная победа, первая, самодержца нашего надъ злою Казанью. И никакоже царь съ Казанцы своими устрашися, ни смирися съ Московскимъ самодержцомъ, ни преста отъ злаго обычая своего, еже воевати Руския земля! Но борзо умре, по возвращени своемъ изъ Нагай, царствова по той победе толко 2 лета. <Как> умре царь Казанскый, начать князь великый рать свою возвизати, переменяя, повся лета, на Казанскую державу. Неизходимо воинество Руское бываше по 7 летъ исъ Казанския области, донележе, смиривъ его темъ, и взять' [там же, Соловецкий список]. Думаю, автор СКЦ охранял секретные эпизоды биографии завербованного агента - видимо, крымского послужильца Сапа-Гирея, после 1549 г. возвратившегося в Османский султанат.