Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия
Шрифт:
В жалованной грамоте 1508 г. Василия III «царевичу» Абдул-Латифу на город Юрьев специально обговаривается запрет на насилие над жизнью и имуществом русских людей: «..Мне Абдылъ-Летифу и моимъ уланомъ и княземъ и казакомъ нашимъ, ходя по вашимъ землямъ, не имать и не грабить своею рукою ничего, ни надъ хрестьяниномъ ни надъ какимъ не учинити никаковы силы; а хто учинитъ надъ хрестьянскимъ богомолствомъ, надъ Божиею церковию, каково поругание, или надъ хрестьянствомъ надъ кемъ ни буди учинитъ какову силу, и мне за того за лихого не стояти, по той роте его выдати». Татары, нарушавшие это условие, подлежали бессудной казни на месте преступления: «А хто его надъ темъ насилствомъ убьетъ, въ томъ вины нетъ, того для мне роты не сложити… Кто почнетъ силою кормъ имати и подводы своею рукою, посолъ ли, не посолъ ли,
Знаменитое Касимовское «царство» было разновидностью «кормления», находившегося под контролем московского воеводы. Занимая при московском дворе формально высокое положение, как представители знатных родов, «цари» и «царевичи» не играли никакой существенной политической роли, ни один из них никогда не входил в Думу, не возглавлял приказов, воеводств и т. д. На войне они были свадебными генералами под присмотром русских приставов. «Все они – марионетки, которых использовали в своих целях великие князья» (А. И. Филюшкин).
Третий Рим или новый Израиль?
Несомненно, Московское государство было русским государством, а не многонациональной «евразийской» империей. Многие наши историки начиная с Ключевского даже именуют его русским национальным государством. Современный английский исследователь Российской империи Д. Ливен считает, что в середине XVI в., «если Россия и не была национальным государством… она была ближе к этому, чем другие народы Европы того времени, не говоря уже обо всем остальном мире», ибо в ней наличествовало «единство династии, Церкви и народа». Но можно ли действительно говорить о русской нации применительно к данной эпохе? Для начала попробуем разобраться, а кем себя собственно русские тогда осознавали?
В первой четверти XVI столетия, одновременно со стремительным внешнеполитическим взлетом Московии, возникает целый пласт вдохновленной им словесности, обосновывающей величие и вселенскую миссию молодого и успешного государства. Во-первых, это различные вариации Сказания о князьях Владимирских. В них генеалогическое древо московских Рюриковичей возводилось к внуку Ноя – Месрему, чьим потомком был «первый царь Египта» Сеостр. От последнего линия через Александра Македонского ведет к римскому Августу, родич которого Прус стал балтийским владыкой. От него-то якобы и произошел основатель русской великокняжеской династии Рюрик. Но московские самодержцы, оказывается, не только могли похвастаться исключительно древней и благородной родословной, но и статусным равенством с византийскими императорами, признанным последними – Владимиру Мономаху его константинопольский дед будто бы послал в дар царские инсигнии, в том числе и пресловутую шапку Мономаха.
Подобные генеалогические басни были популярны в ту эпоху во многих монархиях. Например, род французских королей выводился из Трои, литовские Гедиминовичи считались потомками римлян. Но французское и польско-литовское фэнтези на порядок скромнее московского. А главное их отличие в интересующем нас контексте – там действуют не только монархи, но и народы.
В троянском мифе о происхождении франков, сложившемся уже в VII в., наряду с королевской династией, фигурируют и собственно этнические общности – франки и галлы. Характерно, что в XIV–XV вв. в противовес троянскому мифу сложился галльский, акцентирующий французскую автохтонность. Национальное самолюбие раздражало, что потомки троянцев – франки явились из Германии. Между сторонниками обеих версий генезиса французов шла настоящая литературная война. Пьер де Ронсар, приверженец «трояно-германизма», посвятил этой теме целую поэму «Франсиада» (1572). Его оппонент, врач кардинала де Гиза Жан Ле Бон приводил в пользу «галлизма» характерные для националистического дискурса лингвистические и исторические аргументы: французский язык ничем не обязан немецкому; связь с Троей не отразилась в памятниках, монументах, документах или легендах – следовательно, «франк, француз, Франция имеют собственные корни». Впрочем, троянскую родню терять было жаль, и в XVI столетии появляется ряд сочинений, доказывающих галльское происхождение троянцев. Галлы, потомки Иафета, с незапамятных времен жили в Галлии, и один из их вождей основал Трою, а после ее гибели часть троянцев вернулась на землю предков. То есть франки – те же галлы, при Хлодвиге счастливо воссоединившиеся с единоплеменниками.
Так или иначе, во всех этих увлекательных измышлениях четко виден народ, к которому принадлежат их авторы, – сложившийся ли в результате смешения троянцев (кем бы они ни были) с галлами, самобытно ли развившийся на галльской основе, – французы. Тот же Ронсар пишет, например, о том, что мифический король Фарамон, мудрый законодатель, «несколько умеряя яростность французов, смягчит свой народ законами». То есть ведущая роль монарха, конечно, подчеркнута (Ронсар был придворным поэтом), но субъектность французов очевидна.
Литовцы тоже описываются как особый народ в сочинениях польских авторов XV–XVI вв. Яна Длугоша, Матвея Меховского и Михаила Литвина, его римское происхождение подтверждается поистине удивительным сходством литовского и латинского языков. Последняя идея даже отразилась во вполне деловых литовских меморандумах о государственном языке, в которых призывалось учить в школах «подлинному литовскому языку – латыни».
Никакого русского народа в «Сказании о князьях Владимирских» нет, там речь идет исключительно об истории династии Рюриковичей.
Другая, широко сегодня известная ветвь (прото)националистической русской словесности – цикл текстов о Москве как о Третьем Риме. «…Вся христианская царства приидоша в конецъ и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческимъ книгам то есть Ромеиское царство. Дав Рима падоша, а третии стоит, а четвертому не бытии», – отчеканил на века псковский инок Филофей. Перед нами обоснование религиозной миссии Московского царства – хранить истинную христианскую веру после вероотступничества латинян и взятия турками Константинополя, но опять-таки здесь нет ни слова о русском народе. Кстати, следует заметить, что «третьеримство» никогда не было московским официозом, единственный политический документ, где оно отразилось, – грамота об учреждении московского патриаршества (1589), и то в смягченной редакции насчет «второго Рима», дабы не обидеть восточных патриархов, давших добро на столь высокий статус Русской Церкви.
Еще один распространенный вариант представления о месте Руси в мировой истории – концепция «Русь – новый Израиль», или «Москва – новый Иерусалим». Архиепископ Ростовский Вассиан Рыло в послании к Ивану III, накануне Стояния на Угре, высказывает надежду, что великий князь освободит «новый Израиль, христианских людей, от сего новаго фараона, поганого Измаилова сына Ахмета, но нам и их поработит». Встречается данное словосочетание и в “Степенной книге“ (1560–1563), а количество текстов, где есть скрытые ссылки на этот мотив, необозримы. Похоже, что «новоизраильский» дискурс был более значим в московской культуре, чем «третьеримский». Начиная с 1547 г. образ Нового Израиля занимает свое место в чине венчания русских царей. В конце XVI в. Борис Годунов запланировал новое градоустройство Москвы по образцу Иерусалима. Но несмотря на то что ветхозаветные аллюзии должны бы способствовать формированию идеи богоизбранного народа, нет никаких указаний, что «Новый Израиль» – это русский народ, наследующий древним евреям. Подразумевается нечто иное: Москва наследует Израилю как «одно конфессиональное сообщество другому», то есть русские мыслятся «не как этническая, а сугубо религиозная группа» (М. В. Дмитриев).
В христианской Европе той эпохи религиозно-мессионистский дискурс был нормой. Например, в «Книге мучеников» Джона Фоукса (1563) утверждалось, что англичане – избранный народ, предназначенный восстановить религиозную истину и единство христианского мира. Б. де Пеньялос в «Пяти совершенствах испанца» (1629) заявлял: «От самого сотворения мира испанец поклонялся истинному Богу и средь рода человеческого был первым, кто воспринял веру Иисуса Христа…» Как видим, носитель религиозной миссии в обоих случаях – народ. В русском же (прото)национальном сознании Московского периода, как, впрочем, и Киевского, концепт русского народа начисто отсутствует.