Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников
Шрифт:
В этом смысле также характерно и симптоматично признание владыки Антония (Храповицкого), который в своих воспоминаниях о К. Н. Леонтьеве указывает, что, будучи еще 14-летним мальчиком, он случайно нашел в дедовской библиотеке рассказы К. Н. Леонтьева о жизни христиан в Турции и больше всего был поражен тем, что впервые встретил писателя, который говорил о греческих и болгарских христианах без чувства недоброжелательства, более того, писателя, для которого Церковь была дороже, чем государство или нация. Такие взгляды, по свидетельству владыки Антония, были полной противоположностью взглядам его любимых авторов, преподавателей, знакомых, родственников и даже священнослужителей: над русским обществом нависла «раздвоенность между вселенским православием и языческим европеизмом», которая, по мнению владыки Антония, через 20–30 лет перешла в фазу «полного почти отречения большинства интеллигенции от Церкви» [214] .
214
Цит. по: Памяти Константина Николаевича Леонтьева: Литературный сборник. СПб., 1911. С. 317–318.
В этой ситуации приходится констатировать не только отречение от Церкви интеллигенции, но и своеобразное игнорирование духовенства властью. Известный русский публицист Н. П. Гиляров-Платонов, сам выходец из духовной среды,
Этот суровый приговор также подтверждается многочисленными свидетельствами. Вот только один пример. Когда брат шефа столичной полиции П. Шувалова испытывал большие душевные страдания, Шувалов пригласил к нему не православного священника, а известного лютеранского пастора Дальтона. На недоуменный вопрос последнего о причине такого выбора он ответил: «Господин пастор, наши попы хороши для литургии, но утешить народ они не могут; для этого нужны евангелисты» [216] . Не будем переоценивать значение этого свидетельства – вряд ли лютеранские проповедники и представители аристократии, сочувствующие заезжим сектантам, могли испытывать особое расположение к русскому духовенству, однако обратить внимание на данное свидетельство необходимо.
215
Гиляров-Платонов Н. П. «Жизнь есть подвиг, а не наслаждение…». М., 2008. С. 169, 171. Интересно отметить, что цитируемая статья Н. П. Гилярова-Платонова, вышедшая впервые в 1862 г. в академическом богословском журнале, вызвала такое раздражение в верхах, что даже митр. Филарет вынужден был давать некоторые пояснения по этому поводу.
216
Цит. по: БачининВ. А. У истоков российского протестантизма // Вопросы истории. М., 2007. № 3. С. 31. См. также: Хейер Э. Религиозный раскол в среде российских аристократов в 1860–1900 гг. (редстокизм и пашковщина). М., 2002. С. 50.
Во избежание недоразумений нужно еще раз со всей решительностью подчеркнуть, что речь идет именно о социальном статусе, об образе в обществе, а не о реальном служении, – любая попытка изобразить русского священника в гротескном виде или просто оклеветать его, как ныне принято делать в некоторых псевдонаучных сочинениях, будет свидетельствовать о непонимании проблемы и исторической неправде. Русское образованное общество в значительной степени перестало переживать Церковь как нечто для себя родное и близкое, не желало тратить времени на понимание того, чем Церковь живет, что мешает ей осуществлять свое призвание в мире.
В еще большей степени это замечание относится к стремлению некоторых авторов обвинить представителей русского духовного сословия в тотальном невежестве, обскурантизме и т. п. [217] В своих воспоминаниях о К. Н. Леонтьеве тот же В. В. Розанов не случайно подчеркивал одну из причин их близости и единодушия: «кружок монахов в Оптиной пустыни» напоминал ему «некоторые, идеально высокие типы из белого духовенства» в Ельце [218] . А прот. С. Булгаков, также выходец из духовного сословия, подчеркивал, что при всех своих немощах духовное сословие в русской истории было действительно наиболее духовным [219] . Это же подтверждает переписка свт. Игнатия (Брянчанинова), человека строгого не только к своим, но и к чужим слабостям: в 1860-е гг. он указывал по поводу провинциального духовенства, что в его среде встретил «самых добрых людей» и что «все вообще духовенство может быть направлено прекрасно <…> оно очень девственно <…> его погрешности и недостатки более грубы, нежели глубоки» [220] . Правда, приблизительно в это же время в другом письме он дает более жесткую характеристику духовенству: «.чиновничеством уничтожено в Церкви существенное значение Иерархии, уничтожена связь между пастырями и паствой, а миролюбие, ненасытное стремление к суетным почестям, к накоплению капитала уничтожило в пастырях христиан, оставило в них лишь презренных ненавистных полицейских по ненависти их к народу, по злоупотреблению и безнравственности» [221] .
217
См., например: Хейер Э. Религиозный раскол в среде российских аристократов в 1860–1900 гг. (редстокизм и пашковщина). М., 2002. С. 26.
218
Розанов В. В. Литературные изгнанники. Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001. С. 320. Некоторые факты, связанные с деятельностью духовенства, действительно вызывают справедливое недоумение: в свое время Н. С. Лесков сообщал, что известная санкт-петербургская редстокистка Ю. Д. Засецкая обращалась к некоторым санкт-петербургским священникам с предложением раз в неделю читать и разъяснять обитателям столичных ночлежных трущоб Слово Божие, но всегда получала отказ (см.: Ипатова С. А. Достоевский, Лесков и Ю. Д. Засецкая: спор о редстокизме: Письма Ю. Д. Засецкой к Достоевскому // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 2001. Т. 16. С. 417).
219
См.: Булгаков С., прот. Православие. М., 2001. С. 292.
220
[Игнатий (Брянчанинов), свт.] Собрание писем Святителя Игнатия Брянчанинова, епископа Кавказского и Черноморского / Сост. игумен Марк (Лозинский). М.; СПб., 1995. С. 61. На это же указывает и влд. Антоний (Храповицкий): Л. Н. Толстой является «преступным клеветником», утверждая, что духовенство сплошь состоит из лицемеров, поддерживающих суеверие для государственных целей: «.русское духовенство верует и с верой молится Богу» (Антоний (Храповицкий), митр. Пастырское богословие. Издание СвятоУспенского Псково-Печерского монастыря, 1994. С. 98).
221
[Игнатий (Брянчанинов), свт.] Собрание писем Святителя Игнатия Брянчанинова, епископа Кавказского и Черноморского / Сост. игумен Марк (Лозинский). М.; СПб., 1995. С. 779.
Имея в виду именно положение духовенства в той системе церковно-государственных отношений, которая существовала в России в синодальную эпоху, Н. П. Гиляров-Платонов подчеркивает, что оно
222
См.: Гиляров-Платонов Н. П. «Жизнь есть подвиг, а не наслаждение…». М., 2008. С. 173. Интересно, что незадолго до смерти, уже будучи монахом в тайном постриге и проживая в Сергиевом Посаде, К. Н. Леонтьев в беседе с архим. Антонием (Храповицким), 2 января 1891 г. назначенным ректором МДА, заметил, что «сыны духовного сословия», отличаясь многими прекрасными качествами, в первую очередь «исключительным трудолюбием», особенно на почве ученой, а также замечательной чистотой нравов, особенно в семейной жизни, «редко бывают способны к творческой работе – как в области научно-литературной, так еще менее в области административной и общественной», и в этой последней области их «далеко превосходят представители дворянского сословия, менее просвещенные и более развращенные в нравах» (Памяти Константина Николаевича Леонтьева: Литературный сборник. СПб., 1911. С. 315). В этом отношении типичны также воспоминания Л. А. Тихомирова, в которых он рассказывает о своей встрече с известным русским иезуитом И. М. Мартыновым, жившим в Париже. Во время этой встречи Мартынов особенно подчеркнул «деятельный характер веры» и «постоянное руководство совести» в римском католицизме, которые, по мнению последнего, выгодно отличают его от православия (ТихомировЛ. А. Тени прошлого. М., 2000. С. 596).
Здесь важно подчеркнуть, что фактически в России противостояние духовного сословия и интеллигенции воспринималось как противостояние двух совершенно чуждых друг другу реальностей. Во всяком случае, именно так определяла проблему З. Гиппиус: мы и они, два разных мира, совсем другая культура, причем другая вовсе не по уровню образования, не по происхождению, не по глубине и проницательности, а по тому, что мы сейчас часто называем ментальностью [223] . Поразительно при этом то обстоятельство, что очень многие представители интеллигенции по своему происхождению были выходцами именно из духовного сословия.
223
См.: Гиппиус З. Н. Воспоминания о религиозно-философских собраниях // Наше наследие. 1990. № IV (16). С. 68.
По сути, глубоко трагично то восприятие духовного сословия, которое присутствует в этой характеристике и которое так характерно для русского интеллигента начала XX в.: «духовные» не знают религиозных волнений мира, более того, их невозможно ввести в мир этих волнений; у них нет настоящей «школы и истории личного образования»; их сомнения – «не наши», их боль – тоже «не наша»: «Нашей боли и наших сомнений они никогда не почувствуют, и в глубочайшем, в душевном смысле – мы просто не существуем для них, как в значительной степени – и они для нас. Печально, но истинно» [224] . Примечательно, что написаны эти строки в 1903 г., т. е. уже после (или почти после) петербургских религиозно-философских заседаний.
224
Розанов В. В. Литературные изгнанники. Н. Н. Страхов. К. Н. Леонтьев. М., 2001. С. 346. Примеч. 1.
Трагичность подобной характеристики не в ее верности, здесь многое может быть и от незнания, и от непонимания, и от предубежденности. Но сама констатация существования пропасти такой ширины и глубины действительно заставляет задуматься: через 40 лет после «Великих реформ» императора Александра II, которые так глубоко затронули духовенство, Розанов констатирует существование в России двух разных миров, двух разных жизней, между которыми нет даже возможности никакого понимания и тем более согласия. Еще раз повторим: можно очень сомневаться в верности нарисованной картины, но ведь невозможно сомневаться в том, что сам В. В. Розанов эту картину видел именно так.
Одним из проявлений указанной особенности является то обстоятельство, что на протяжении всей первой половины XIX в. в России существовала «субкультура духовенства», функция которой и заключалась в сохранении замкнутости, причем и вне сословия, и внутри его осознание его автономности и вместе с тем ущербности возрастает [225] . Этот процесс выражается даже «в языковой политике духовенства, создающего в этот период обособленный литературный язык, противопоставленный языку светскому» [226] .
225
См.: Живов В. М. Маргинальная культура в России и рождение интеллигенции // URL:[22.06.08]. Подробно вопрос о замкнутости духовного сословия и путях преодоления ее рассмотрен в замечательной монографии профессора КазДА П. В. Знаменского «Приходское духовенство в России со времени реформы Петра» (СПб., 2003), до сих пор, по-видимому, остающейся лучшим исследованием на данную тему. См. также: Римский С. В. Российская Церковь в эпоху Великих реформ: Церковные реформы в России 1860-1870-х годов. М., 1999.
226
Живов В. М. Маргинальная культура в России и рождение интеллигенции // URL:[22.06.08].
В то же время выходцам из духовного сословия принадлежит очень значительная роль в формировании русской интеллигенции. Б. А. Успенский связывает это с двумя характерными особенностями русского духовенства, неизвестными католическому Западу, – отсутствием целибата и практикой наследования прихода отца. Так как священнические семьи были, как правило, многодетны, в России складывался своеобразный образованный класс – «дети священнослужителей, которые не пошли по стопам отцов» [227] .
227
Успенский Б. А. Цит. соч. С. 404.