Русская религиозная философия
Шрифт:
В начале XIX в. начинается поиск контактов с философскими течениями Запада. Кто повлиял на русскую философию XIX в.? Прежде всего, Шеллинг. В течение всего столетия влияние его было огромным — и прямым, и косвенным. Шеллинга лично знал Петр Яковлевич Чаадаев, с Шеллингом был дружен Тютчев; на Шеллинге основывался Владимир Соловьев, из Шеллинга, возможно, исходил Булгаков.
Было и другое влияние — влияние Гегеля, — может быть, менее положительное (возможно, потому, что Гегеля воспринимали очень искаженно — впрочем, его никто никогда не мог понять; Гегель говорил так: «Меня понял только один мой ученик, и тот неправильно»). Когда Гегелю говорили: «Есть факты, которые противоречат вашей теории», — он отвечал: «Тем хуже для фактов». Это был своеобразный человек, своеобразный мыслитель,
В первой половине XIX в. зарождаются два течения, представителей которых условно принято называть славянофилами и западниками. Вот здесь мы уже можем сказать, что начинает себя осознавать настоящая религиозная мысль. Ранние славянофилы (Хомяков, Киреевский) выступают против уклона в рационализм и говорят о мистических корнях философии. При этом они считают, что такое постижение истины — интуитивное, глубинное, нерациональное — возможно только в славянской культуре. Они создают особую философию славянского народа, ищут ее в древности. Хомяков пытался набросать философию истории в этом ключе, но не завершил свой труд. Напротив, западники, справедливо считая, что Россия — часть Европы, фактически отрицают все предшествующее им и ориентируются на прогресс, просвещение, науку, технику. Белинский, который был типичным западником, как рассказывают, в выходной плелся на площадь (которую мы теперь называем Комсомольской) и смотрел на «великое творение века» — там строили Николаевский вокзал (нынешний Ленинградский). В этой стройке ему чудилось, так сказать, дыхание грядущего индустриального века, и он, бедный, наслаждался этим зрелищем.
Алексей Степанович Хомяков
Автопортрет
Западники были соблазнены утопией прогресса. Среди них был Герцен, романтик и утопист, который глубоко разочаровался в своей собственной утопии. Дальше скептицизма и Фейербаха он не пошел. Но в какой-то момент он вдруг понял, что свободная личность в этой утопии тонет, что социальный прогресс — это Молох, который пожирает своих детей, и конца этому движению не видно. И в конце концов он говорит: а почему глупо верить в Бога? Почему тогда надо верить в человека? Почему надо верить в прогресс? И он, великий утопист и роман–тик, потерпел тяжелое нравственное поражение. У него был блестящий философский дар, но философской системы он не создал, он собрал обломки материалистических доктрин, и на этом все кончилось.
Кто соединил эти два пути? Один из величайших мыслителей России первой половины XIX в. Петр Яковлевич Чаадаев. Когда он начал писать свою книгу «Философические письма», первая статья (или первая глава, или первое письмо) была опубликована в журнале. Вы, наверное, знаете, какой это вызвало скандал: журнал был закрыт, редактор сослан, а сам Чаадаев объявлен сумасшедшим, только что в психушку его не отправили. Почему так получилось? Этой главой он хотел разбудить сознание своих читателей! Он написал горькие, суровые слова о застое, который охватил общество.
Чаадаев был великим патриотом. Он не считал, что Запад есть абсолютный идеал, но и не считал, как некоторые славянофилы, что надо вернуться в допетровскую эпоху. Чаадаев как раз стоял на принципе сбалансированности, гармонии: он говорил, что страна, находящаяся между Азией и Западной Европой, между Востоком и Западом, способна соединить в себе два пути познания, и не только познания, но и осуществления идеала на земле. К своей книге он написал эпиграф из молитвы «Отче наш»: Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, как на Небе, и на земле. Он считал, что христианский идеал не абстрактный, не загробный, не заоблачный,
С 1830–го до 1987–го прошло много–много лет. Но сейчас, когда читаешь этот том, поражаешься глубине прозрения этого мыслителя. Одна из его основных, очень глубоких идей заключается в том, что любая цивилизация, если она хочет быть здоровой и развивающейся, обязательно должна иметь духовное, религиозное обоснование — тот внутренний импульс, который будет ею руководить. Цивилизация, построенная только на светских, материальных условиях, неизбежно будет деградировать. Правота этих слов, я думаю, с каждым поколением подтверждается — и у нас, и во всем мире.
Чаадаев является одним из самых непосредственных предшественников Соловьева. Он жил в Москве, на Басманной, и умер, окруженный ореолом сумасшедшего, чудака, завсегдатая Английского клуба (теперь там Музей революции). Он был, как вы знаете, другом Пушкина и очень хотел привлечь Александра Сергеевича к вопросам историософским, к немецкой философии, к религиозной философии Шеллинга.
А дальше происходит новый раскол. Славянофильство теряет свое религиозное обоснование и переходит в светскую фазу. Данилевский и другие — это уже светский национальный и историософский подход. Западники теряют свой романтизм и превращаются в проповедников социальных утопий. Это и Добролюбов, и Чернышевский, и Писарев. Некоторые уже начинают действовать: Нечаев, Бакунин.
Бакунин — материалист, атеист. Его философия разрушительна. Но он все равно тянется к свободе. Надо сказать, что это семя анархической модели в русской философии было серьезным; и не только такие безумные люди, как Бакунин (это был человек страстный, с очень трагической судьбой), но и люди глубокие, возвышенные, такие как Петр Кропоткин, усвоили эту «истину». А откуда они ее взяли? Да от славянофилов! Хомяков говорил, что всякое государство — зло, всякая власть — насилие. Хомяков учил, что царская власть получает свое право от народа. Это была нетрадиционная точка зрения. Хомяков писал, что на самом деле основа христианства — это свобода, единство людей, что Церковь — это есть соборность и духовное единение. Конечно, это был идеал. Конечно, это не была эмпирическая, земная реальность. И неудивительно, что свои книги Хомяков должен был печатать в «там–издате» — в России это цензура не пропустила. Тем не менее, идеи о свободе, о ценности личности, о соборности, о возможности реализации на земле христианского идеала оставались живыми и все время находили своих последователей.
Причем многие русские утописты выходили из семей священников, из семинарий. Утратив веру под влиянием вульгарного, примитивного материализма (типа Бюхнера, Молешотта) и повторяя слова Базарова: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник», они сохраняли огромный нравственный пафос. Наверное, многие из вас читали «Дар» Набокова. Это книга, которая включает в себя сатирическую биографию Чернышевского. И когда читаешь ее, немного даже обидно за Николая Гавриловича, потому что Набоков — человек, лишенный духовности, хотя и обладающий большим дарованием, — очень мелок в сравнении с несчастным Чернышевским, который имел какие-то фантастические идеи и держался за них с большим героизмом.
Все эти противоречия и создавали предпосылки для рождения Владимира Соловьева как философа. В его философию вошли и идея синтеза от Чаадаева, и освободительная идея от Чернышевского, и убеждение в том, что социализм в каких-то формах возможен (это Соловьев тоже взял от них), и абсолютное неприятие материалистической доктрины (это он взял от славянофилов и от всей изначальной христианской философской традиции), и идея об особой роли России, которая находится на пересечении восточного и западного миров, и мысль о возможности и необходимости стремиться к тому, чтобы христианский идеал не был абстрактным, отвлеченным, чтобы он стал жизненной, жизнетворящей силой.