Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

Пайпс Ричард

* * *

Сообщить царю о смерти Распутина выпало генералу Воейкову. В своих воспоминаниях он так описывает реакцию царя: «С самого первого доклада — о таинственном исчезновении Распутина, до последнего — о водворении его тела в часовню Чесменской богадельни — я ни разу не усмотрел у его величества скорби и скорее вынес впечатление, будто бы государь испытывает чувство облегчения»¹²⁵.

Юсупов утверждал, будто слышал от сопровождавших Николая в Царское Село 18—19 декабря, что он был «в таком радостном настроении, в каком его не видели с самого начала войны»¹²⁶. Действительно, в дневнике за 17—19 декабря царь совсем не упоминает Распутина и отмечает, что в ночь с 18-го на 19-е «хорошо выспался»¹²⁷.

Еще до убийства Распутина Николай собирался вернуться домой, чтобы провести Рождество с семьей. Теперь царская охрана настаивала на этом из опасения, что убийство Распутина могло быть первым из серии террористических актов¹²⁸. И действительно, как мы увидим ниже, существовало несколько заговоров против Николая.

Смерть Распутина возымела вовсе не тот результат, какого ожидали заговорщики. Они намеревались разлучить царя с женой и сделать его более податливым влиянию Думы.

Вместо этого трагедия только теснее сблизила супругов и лишний раз подтвердила справедливость их убеждения, что с оппозицией нельзя идти на компромисс. Николая возмущало участие в убийстве племянника Дмитрия и вызывала отвращение трусливая ложь Юсупова. «Мне стыдно перед Россией, — говорил он, — что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика»¹²⁹. Когда стало известно о причастности к акции Дмитрия, царь отослал его в русский отряд, дислоцированный в Персии. Но реакция высшего общества на эту меру наказания его ужаснула. Когда шестнадцать великих князей и княгинь ходатайствовали об оставлении Дмитрия в России, царь ответил: «Никому не дано право заниматься убийствами»¹³⁰. Это прошение, по его мнению, компрометировало многих из его высокородных родственников и давало ему право прервать с ними сношения. Некоторых из них, в том числе и Николая Михайловича, просили покинуть Петроград. Чтобы выслужиться перед царской четой, Протопопов показал им перехваченные полицией приветственные телеграммы Пуриш-кевичу и Юсупову, среди них была телеграмма и от жены Родзянко¹³¹ . Это глубоко ранило царя и заставило его еще резче ощутить свою отчужденность. [Убийцы Распутина не предстали перед судом, по-видимому, благодаря вмешательству императрицы-матери. Вел. кн. Дмитрий, проведя некоторое время в русских войсках в Персии, уехал в Англию, где вел беззаботную жизнь, вращаясь в кругах английской аристократии. Впоследствии он женился на американке, богатой наследнице. Его дневники, хранящиеся в Гарварде (Houghton Library), не выдают большого интереса к жизни на родине. Юсупов, высланный в одно из своих имений, тоже в конце концов перебрался на Запад. Пуришкевич был арестован большевиками, но затем выпущен. Впоследствии он присоединился к Белому движению и умер во Франции в 1920 году.].

Трепов был смещен в конце декабря, и на его место взошел князь Н.Д.Голицын, которому суждено было стать последним премьер-министром старого режима. Сознавая свою непригодность к этой роли, Голицын просил царя отменить назначение ввиду слабого здоровья, преклонных лет и отсутствия опыта, но царь не желал ничего слушать. К тому времени, впрочем, Совет министров практически уже бездействовал, и поэтому должность председателя была чисто церемониальной.

Царская семья после возвращения Николая II из Ставки вела тихую жизнь в сравнительно небольшом Александровском дворце в Царском Селе. Они прекратили сношения почти со всеми родственниками, и в Рождество 1916 года не происходило привычного обмена подарками. Раз или два в неделю их посещал Протопопов с докладами, стараясь подладиться под царившее в этот день в доме настроение, о чем его заблаговременно осведомляла Вырубова¹³². Его доклады неизменно носили очень бодрый тон: что, мол, слухи о заговоре против царской семьи беспочвенны, что народ спокоен и у правительства достаточно сил, чтобы подавить любые беспорядки. Для пущей убедительности он организовал кампанию писем от простых людей, изливавшихся в выражениях любви и преданности престолу и нежелании никаких политических перемен. Александра Федоровна с гордостью показывала эти письма посетителям¹³³. И эти же письма могли служить лишним подтверждением созревшему у царской четы убеждению, что все зачинщики беспорядков живут исключительно в столице. А о таком факте, что из-за необычайно суровой зимы железнодорожное сообщение в некоторых районах России полностью прекратилось, еще более истощив продовольственные и топливные запасы городов, царя в известность не поставили. Не сообщили ему и о том, что по улицам Петрограда бродят доведенные до отчаяния высокими ценами и дефицитом товаров, выброшенные с фабрик и заводов рабочие. Не достигала царя и информация, имевшаяся в распоряжении департамента полиции, — о заговорах с целью арестовать Николая и принудить его к отречению. Все идет хорошо, все контролируется, уверял царскую чету благодушный министр внутренних дел.

Жизнь в Царском Селе текла спокойно и неторопливо. Императрица подолгу оставалась в постели, принимая у себя Вырубову, которая безопасности ради переселилась в Александровский дворец. Николай впал в депрессию, о чем ярко свидетельствовали его изборожденное морщинами лицо и ничего не выражающий взгляд. По утрам и после полудня он принимал сановников и иностранных дипломатов, а Александра слушала его беседы, сидя в особой задней комнате, за потайной дверью¹³⁴. Днем он выходил на прогулку и иногда катался с детьми на моторных санях, которые соорудил один из его шоферов. По вечерам читал вслух из русской классики, играл в домино и составлял разрезные картинки. Время от времени во дворце смотрели кинофильмы, последней лентой в Царском Селе в конце февраля была «Мадам Дю Барри»¹³⁵. Кое-кто из посетителей пытался предупредить их о близкой катастрофе. Александра в ответ только сердилась и, бывало, просила удалиться такого глашатая дурных вестей. Николай вежливо выслушивал, поигрывая папиросой или внимательно обследуя ногти и не проявляя большого интереса к предмету разговора. Он оставался глух к призывам вел. кн. Александра Михайловича, своего зятя и отца Ирины Юсуповой, одного из немногих великих князей, с которыми он еще поддерживал отношения¹³⁶. Иностранцев же, осмелившихся подавать ему советы, он резко осаживал. Когда британский посол сэр Джордж Бьюкенен приехал в Царское с новогодним визитом и в беседе просил царя назначить премьер-министром кого-нибудь, кто пользуется доверием народа, царь ответил: «Так вы думаете, что Я должен приобрести доверие своего народа, или что он должен приобрести МОЕ доверие?». [Buchanan G. My Mission to Russia. Boston, 1923. V. 2. P. 45—46; см. также сильно сокращенное рус. изд.: Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., 1991. С. 194. [«Захаров» выпустит во второй половине 2005 г. новое издание этих мемуаров в полном переводе.] Ср.: Спиридович А.И. Великая война и февральская революция, 1914—1917 гг. Нью-Йорк, 1962. Т. 3. С. 14. По словам дочери Бьюкенена, Николай затем сказал, что слухи о нарастающих беспорядках преувеличенны и что армия спасет его. См.: Buchanan M. Petrograd, the City of Trouble. Lnd., 1918. P. 81. Николай получал от полиции донесения, что британское посольство поддерживает связь с антиправительственными

группами в Думе и даже оказывает им финансовую помощь. См.: Воейков В.Н. С царем и без царя. Хельсингфорс, 1936. С. 175].

Власть, портящая, как известно, человека, в случае императора Николая не столько портила, сколько отдаляла его от людей.

Часто посещавший Царское Село в эти последние недели очевидец рассказывает, что атмосфера там напоминала траур в семье¹³⁷. Дневники царя, которые он вел весьма регулярно, не дают представления о его мыслях или душевном состоянии; лишь 31 декабря, в день, когда он принимал английского посла и отказался внимать зловещим слухам, Николай записал, что они с императрицей «горячо помолились, чтобы Господь умилостивился над Россией!»¹³⁸. 5 января 1917 года Голицын докладывал, что в Москве открыто говорят о «будущем царе», на что Николай ответил: «Мы с императрицей знаем, что все в руках Божиих. Да будет воля Его»¹³⁹.

Всегда сдержанный и спокойный, Николай лишь однажды потерял самообладание, приоткрыв за обычной внешне бесстрастной маской глубокое потрясение. Это случилось 7 января 1917 года во время визита Родзянко. Он, как обычно, вежливо выслушивал привычные предостережения, но когда Родзянко стал умолять «не заставлять народ выбирать между ним и благом страны», Николай «сжал голову руками» и сказал: «Возможно ли, что двадцать два года я старался делать как лучше и что все двадцать два года я ошибался?»¹⁴⁰.

* * *

Потерпев поражение в попытке изменить политику посредством ликвидации Распутина, консерваторы пришли к убеждению, что «есть только одно средство спасти монархию, это устранить монарха»¹⁴¹. Известно о двух заговорах, состоявшихся как раз с такой целью, но, всего вероятнее, их было больше. Один заговор был организован Гучковым. Как он сам вспоминал, он был уверен, что нарождающаяся русская революция не повторит пути французской революции 1848 года, когда рабочие свергли монархию и позволили взять бразды правления «лучшим людям». В России же, как предполагал Гучков, власть перейдет в руки революционеров, которые в одночасье страну погубят. Поэтому следует подготовить легальный переход монаршей власти от Николая к наследнику Алексею, при регентстве брата царя вел. кн. Михаила. Гучков привлек к своему замыслу товарища председателя Думы и члена Прогрессивного блока Н.В.Некрасова, крупного промышленника М.И.Терещенко (председателя военно-промышленного комитета в Киеве) и князя Д.Л.Вяземского. Конспираторы предполагали захватить царский поезд по дороге из Ставки в Царское Село и заставить Николая отречься в пользу сына¹⁴². Замысел этот далеко не продвинулся, так как заговорщикам не удалось заручиться широкой поддержкой, в особенности среди младших офицеров.

Большего достигли участники другого заговора, во главе которого стоял председатель Земгора и будущий премьер-министр первого Временного правительства князь Г.Е.Львов, а вторым человеком был начальник штаба генерал Алексеев¹⁴³. Эта группа надеялась вынудить императрицу удалиться в Крым и убедить Николая вручить прерогативы монаршей власти вел. кн. Николаю Николаевичу. Заговорщики связались с великим князем, служившим тогда командующим на Кавказском фронте, через тифлисского городского голову А.И.Хатисова. Николай Николаевич попросил день на размышление и затем отверг предложение на том основании, что ни «мужики», ни солдаты не поймут необходимости такого переворота. Хатисов телеграфировал Львову об отрицательном исходе дела, пользуясь заранее оговоренным шифром: «Госпиталь открыт быть не может». Но весьма показательно для настроений того времени, что Николай Николаевич не счел нужным известить своего государя о готовящемся заговоре.

Было множество толков о «декабристских» заговорах среди гвардейских офицеров и о террористских заговорах против императорской семьи¹⁴⁴, однако ни то ни другое, похоже, дальше пустых разговоров не заходило.

Протопопов, ослепленный властью премьер-министра Российской империи de facto, источал такую уверенность, что заставил многих современников действительно усомниться в его умственной полноценности. Он не придавал значения донесениям полиции о заговорах против царской семьи, сочтя заговорщиков, впрочем не без оснований, за досужих болтунов. Беспокойство ему доставляло другое, хотя он и был уверен, что сумеет справиться и с этой опасностью. На 14 февраля было назначено открытие двенадцатидневной сессии Думы. Полиция докладывала, что в обществе только об этом и говорят и что созыв Думы может послужить поводом для массовых антиправительственных демонстраций; однако и отмена созыва Думы могла поднять волну народного недовольства. Полиция считала насущной задачей предотвратить уличные демонстрации, дабы не вызвать столкновений с полицией и не подстегнуть восстания. Генерал К.И.Глобачев, начальник петроградского охранного отделения, 26 января сообщал Протопопову, что лидеры оппозиции, среди которых значились Гучков, Коновалов и Львов, уже числили себя законным правительством и распределяли министерские портфели¹⁴⁵. Протопопов просил полномочий на арест Гучкова, Коновалова и других оппозиционеров, а также Центральной рабочей группы, которую они намеревались использовать для организации массовых выступлений¹⁴⁶. Он бы с превеликим удовольствием засадил в тюрьму Гучкова заодно с тремя сотнями «бунтовщиков», которых считал душой нарождающегося восстания, однако не решался. Поэтому удовольствовался не менее полезной, на его взгляд, мерой, приказав арестовать

Рабочую группу, которая к тому времени (конец января) уже превратилась в откровенно революционную организацию.

Рабочая группа, руководимая Гвоздевым, проводила двойственную политику, типичную для меньшевиков, а позднее для возродившегося Петросовета, своего рода предтечей которого Рабочая группа была. С одной стороны, они поддерживали военные усилия и помогли Центральному военно-промышленному комитету сохранять рабочую дисциплину в оборонной промышленности. С другой стороны — бросали пламенные призывы к скорейшему свержению монархии и замене ее демократическим временным правительством — то есть призывали к политическому перевороту в разгар войны, которую при этом не собирались прекращать¹⁴⁷. В их прокламации, выпущенной 26 января, заявляется, что правительство использует войну для порабощения рабочего класса. Конец войне, однако, не улучшит положение рабочих, «если ликвидировать войну будет не сам народ, а теперешняя самодержавная власть». Мир, достигнутый монархией, обернется для народа только «новыми цепями»: «Рабочему классу и демократии нельзя больше ждать. Каждый пропущенный день опасен — решительное устранение самодержавного режима и полная демократизация страны являются теперь задачей, требующей неотложного разрешения».