Русская рулетка
Шрифт:
Я лихорадочно соображала и представляла все подвохи и западни, в которые могла попасться, приняв предложение пожить у отца двадцать дней. Но как я ни думала, ничего подозрительного на ум не приходило.
И я согласилась. Мама меня потом всегда за это корила.
Получение приглашения, документов, сбор соответствующих бумаг в Союзе художников (характеристика плюс согласие жены) и оформление всего этого в ОВИРе заняло месяцев пять. Все было готово к началу октября. Виза была выдана на двадцать дней. Семью свою еще в конце августа он отправил на Волгу и начал закупать продукты. Кто-то ему сказал, что нужно ехать со своими консервами. Один из двух чемоданов был забит "завтраком туриста", колбасой и сгущенным молоком.
Чемодан был неподъемным. Ну, а второй был собран с особым тщанием,
Он пришел прощаться с "нашей семьей" в канун своего дня рождения. Принес мне ключи от своего дома. На следующий день, 7 ноября, он уезжал на поезде через Москву в Женеву. Помню, что мама стояла у плиты и что-то готовила, а я сидела тут же за кухонным столом, и вдруг отец, рыдая, бросился обнимать маму с жалобными возгласами: "Прости, прости за все..." Потрясенная мама не знала, как реагировать на столь неожиданный всплеск чувств. Потом отец сидел у нас на кухне за столом, охватив голову руками, закрыв глаза, и просил прощения за все горести, причиненные нам в прошлом. Все это было очень трогательно, но тогда ни я, ни мама, одурманенные его раскаянием, не придали значения столь странному прощанию.
* * *
В Женеве ему предстояло жить у тети Нины, в так называемом "Foyer de la femme", которое находится в управлении Армии Спасения. Тетя Нина, довольно рано выйдя замуж, перешла в протестантство и стала проповедовать. После смерти своего мужа, датчанина, она перебралась в этот "очаг", где ее все любили, многие приезжали издалека поговорить с ней, посоветоваться, считалось, что у нее был дар провидения.
После отъезда отца я переехала с Иваном в Парголово. Стояла очень холодная осень, а к концу ноября грянули настоящие морозы. Дом был огромный, в два этажа, плохо отапливался, и я довольно быстро поняла, что сделала глупость, согласившись "сторожить" его ради "дачи" для Ивана. Помощи в хозяйстве ждать от моего супруга не приходилось, он навестил нас один раз и сказал, что колка дров - это не для него.
В результате мы с Иванушкой остались вдвоем. Поднявшись как-то на второй этаж, я решила просмотреть кое-какие книги, и вдруг на самом видном месте, на рабочем столе отца вижу листок бумаги: "В случае моей смерти (а я мысленно подумала - "невозвращения") прошу распорядиться моим имуществом в следующем порядке..." И дальше большой список с именами и фамилиями, где и что лежит, сколько он должен тому или иному человеку, как поступить с его домом, картинами и прочим.
Сердце мое замерло. Все стало яснее ясного. Больше мы его не увидим. Теперь мне понятно, почему он отправил свою жену и дочь в Волгоград, а в списке был пункт относительно денег на его сберкнижке, которыми должна распорядиться именно Наталья Юрьевна в случае его "смерти". Это выглядело своеобразным откупом от алиментов для дочери Дуни. В моей памяти сразу всплыли его рыдания на мамином плече с жалобными и трогательными "прости". Даже о своем сыне Алеше он не забыл в этом списке, вспомнил, что когда-то брал у него деньги в долг и теперь в этом "завещании" отдает их ему.
Отец уехал в самом начале ноября, всего на двадцать дней, все намеченные сроки его возвращения давно миновали. От него не было никаких известий. Все складывалось скверно.
Я спустилась на первый этаж, где спал в своей кроватке Ванюша, улеглась на диванчике рядом. И не заснула, а словно провалилась в сон. И в эту ночь у меня замерзла вода в трубах отопления!
Чем только я ни пыталась отогреть батареи, искала в подвале место стока воды, все было напрасно. Побежала за водопроводчиком, по сугробам, с одной парголовской горы на другую. Водопроводчик по случаю нежданно нагрянувших морозов был пьян в стельку и не в состоянии со мной идти куда бы то ни было.
Отцовская огромная восточноевропейская овчарка по кличке Прайт рвалась с цепи на каждого проходящего под горой, видимо, ее нужно было завести в дом, но я плохо знала ее характер и боялась к ней особенно приближаться.
Наступило 30 декабря, почти канун Нового Года, и я решилась на отчаянный шаг: взять этого дикого зверя и, закрыв дом на замок, уехать домой. Красота вокруг стояла сказочная, брейгелевская, березы под снегом, солнце, небо голубое, деревья от мороза потрескивают. Стою, смотрю на всю эту красоту из окна, а сама чуть не плачу. В доме стало холодно, печка всего одна, дров не хватает, да и те сырые, собаку бросить подыхать от голода и холода в ее будке я не могу, как ее доставить в город - тоже проблема, от отца известий никаких, куда ему звонить, я не знаю... в общем, голова моя кипела от сотен вопросов и самых насущных проблем.
Вдруг слышу, что лает собака и явно на кого-то. Я накинула платок и вышла из дома. Вижу, поднимается ко мне по заледенелой лестнице в гору мужчина, к собаке по имени обратился, не боится этого дикого зверя, да и она его будто признает. На мужчине - среднего роста, в шикарной пыжиковой шапке, модном импортном пальто - надеты легкие кожаные, не по сезону, ботинки. Он мог бы сойти за иностранца, если бы не одутловатость лица и пахнувший на меня резкий запах советских папирос.
– Здравствуйте, Ксения Игоревна, - обращается он ко мне и протягивает руку для пожатия (в перчатке).
– Я друг Игоря Ивановича, вот решил проведать, как вы здесь зимуете, не холодно ли?
Произнося все это как-то заученно и машинально, без моего приглашения он по-хозяйски и по-свойски заходит в дом. Представился, что-то вроде "виктора ивановича". Я была так рада и удивлена его неожиданному появлению, что отнеслась к нему как к посланцу небес.
– Холодно, - говорю ему я, - отопление у меня замерзло, а это означает конец зимовки, придется мне собираться в город.
– Ну и правильно сделаете! Что вам тут страдать, мучиться... А знаете, мне Игорь Иванович тоже ключи от дома оставил.
– При этих словах достает связку из кармана и показывает мне. Наверное, один из новых и многочисленных папиных друзей, подумала я.
– Просил Игорь Иванович меня вам помочь в случае экстренном, непредвиденном... вот как сейчас, например. - Говоря это, он прохаживается по комнате и как-то вопросительно на меня смотрит, вроде бы ожидая, что я начну задавать вопросы.
В голове у меня и вправду замелькало много разного, но самое главное, я вдруг поняла, что мне нужно по-быстрому уносить отсюда ноги.
– А о собаке вы не беспокойтесь, она меня знает. Я все устрою, и отопление к приезду Игоря Ивановича мы починим.
Кто это "мы", я его уже не спрашивала, быстренько слетала на второй этаж, сунула бумажку-завещание в карман, потом закутала Ивашку до глаз шарфом, валенки с калошами, сама оделась и говорю гостю:
– Большое спасибо вам за заботу, вы меня так выручили и так неожиданно вовремя...
– Езжайте домой в Ленинград, а я все Игорю Ивановичу доложу.
– А у меня нет от него сведений уже два месяца, он всегда меня поздравлял с днем рождения, слал телеграммы, звонил. Вы, значит, знаете, где он и что с ним?
– Конечно!
– как-то театрально воскликнул мужчина.
– Он в Женеве и захотел продлить свое пребывание еще на месяц, кажется, его тетушка очень плохо себя чувствует.
Помню, что я сразу подумала: "Надо уехать в глухомань с мамой и Иваном, купить там дом и жить". Происходило что-то выше моего понимания. Я в те годы не представляла и не интересовалась выездами людей за границу. Слово "невозвращенец" я услышала гораздо позже, а что за этим следует, узнала, когда была сама в Женеве. Редкие наши друзья ездили в туристические поездки, и то в соцстраны, я слышала, что есть командированные, работающие за границей, а вот выезды по приглашению в гости или отъезды в Израиль были в моем окружении редкостью. Меня совершенно это не интересовало, единственная поездка, которую я совершила в 1977 году, была в Болгарию. Помнится, группа состояла из членов Союза художников, и, несмотря на то, что поездка была интересной, меня раздражало соглядатайство нашего руководителя. Как тогда говорили, он был типичный "искусствовед в штатском". Под конец поездки он пригрозил, что напишет специальный рапорт о моем поведении. Оно, конечно, было непростительно плохим, так как я старалась отставать от группы и осматривать город или музей в одиночестве, а вечерами мы с несколькими художниками из Эстонии ходили пить (на наши гроши) красное вино в кафе.