Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
Шрифт:
Отец все чаще и чаще стал поговаривать о большой радикальной перемене жизни. Жаловался, что в имении беспорядок и т. д. Обо мне он, слава богу, ничуть не беспокоился. «Будешь жить в меблирашках, только устраивайся поближе к школе. Не впервые тебе». У меня уже были на этот счет планы. В школе была подруга Зоя Орфеева. Она жила с отцом, младшей сестрой и прислугой Екатериной, совсем близко от школы, на улице Боровой. Мать Зои давно умерла. В ее доме на пятом этаже сдавались комнаты, очень хорошие и сравнительно недорого. Зоя предложила мне у них столоваться. Вся семья Орфеевых приняла проект моего вторжения очень добродушно. Перед отъездом я сняла
Неожиданно приехала жена Сэрка в Петроград. Она оказалась очень красивой женщиной. Светлая блондинка, стройная, как фарфоровая статуэтка. Она была с мужем у нас. Отец пришел в восторг от нее. Ей хотелось поселиться в Петрограде, но Сэрк очень скоро отправил ее обратно. Она уезжала грустная и подавленная. Все мы сразу догадались, что Лау насплетничал ей насчет Ляли.
Время приближалось к переходным экзаменам. Мы все усердно зубрили, подтягивались, дрожали, меньше ходили в театры. Я все чаще репетировала с Сашей Слободским. Странно, но было грустно снова менять жизнь. Зима на Васильевском острове прошла особенно спокойно. Даже стычки с отцом были редки. Уля постоянно проводила время в Москве у Ламзиных. Без нее дышалось легче и свободнее.
Весна в том году была ранняя. Белые ночи, пленявшие нас своей красотой, выгоняли часто на острова. Иногда я уговаривала Клеопатру Михайловну ехать с нами; она скучала, отца почти никогда не было дома. В тот период мы особенно подружились. Она была очень интересной собеседницей. У нее были широкие знания французской и немецкой литературы, уж не говоря о своей, русской. Она часто рассказывала о своей семье со стороны отца. Он был чистокровный австриец. Его предки, Нейперги, были исторические лица, близкие к Луизе, жене Наполеона. Вскоре я выяснила, что она стала часто выезжать с каким-то Васильевым. Она мне его представила. Мне он сразу не понравился. Его манеры были слишком развязные, с примесью какой-то неестественной фамильярности. Но я подумала, что все же ей будет веселее и она приобретет больше уверенности в себе.
Готовясь к экзаменам, я почти перестала видеть Лялю. Я знала, что ее роман с Сэрком не только не прекратился после приезда его жены, а, наоборот, принял серьезные размеры. Об этом стали много говорить в обществе, и осведомленные Григорьевы были потрясены. Юрочке от них доставалось за его необычайную инертность и равнодушие к столь скандальному поведению молодой жены. Узнали мы также, что Мэгге наконец решила выйти замуж за Маяша и свадьба состоялась в Стокгольме, где жили родные его, настоящие шведы. Мать Мэгге не приехала. Она жила в Кишиневе; быть может, не имела средств или просто не решилась на столь далекое путешествие.
Перед отъездом отец устроил большой прием. Все мои институтские подруги присутствовали. Приехавший с фронта дядя Жорж тоже явился. Этот прощальный ужин был невеселый, несмотря на выпивку и тосты, что-то мешало веселью. Говорили много о войне, о слишком больших потерях, чувствовалась какая-то неуверенность в будущем. Женя Мезенцева пела под аккомпанемент дяди Жоржа. Но даже Ляля, которая была приглашена с Юрой, не смогла внести своего бурного обычного веселья. Квартира была передана неким Смирновым, имевшим какое-то отношение к флоту. Они же купили часть мебели. Отец и Клеопатра Михайловна хотели дождаться моих экзаменов, поэтому задержались с отъездом.
Мои экзамены прошли вполне благополучно. Я перешла на последний курс без препятствий. Галя и Женя не перешли, но им предложили повторить второй курс. Женя согласилась, а Галя махнула рукой и заявила, что уедет к себе на юг и будет стараться устроиться там в какой-нибудь провинциальный театр, тем более что у нее все же стаж в хорошей школе; она надеется, что там ей зачтут это. Нас перешло 16 человек, как и полагалось по строго положенным правилам. Конечно, Саша Слободской, Таня Голова, Зоя Орфеева, Коля Каблуков и другие. Все мы разлетелись по русской земле в тот же день, но в разные часы и в разных направлениях.
Радостные чувства охватили меня, когда я очутилась в поезде. Вздохнув свободно, свалив с плеч все напряженные труды, бесконечные поездки с Васильевского острова на Николаевскую, волнения, страхи, провалы – все, что так треплет нервы, несмотря на полноту переживаний и ценность их. Я чувствовала, что мне необходим был отдых, и стремилась к нему. Радостная перспектива была впереди. Новоселка. Милые, ставшие столь близкими люди; захотелось снова делить с ними их радости и горести. Мысль о том, что дедушки больше нет, не покидала меня всю дорогу.
Перед отъездом я все же повидала Лялю; она мне откровенно сказала, что жить с Юрой не может, что они не подходят друг другу. «Да и тебе Вова не подходит», – прибавила она с усмешкой. Я сочла излишним пускаться в какой-либо спор, и на этом мы расстались. Перед окончанием занятий, но уже после экзаменов, в школе было устроено маленькое собрание. Присутствовали все наши преподаватели. Сыпались пожелания всего наилучшего, поздравления с переходом в последний класс. Мы все очень оценили и были тронуты их отношением. Саша уезжал в Польшу; он не скрывал, что соскучился по семье, особенно по матери. Чувство полного удовлетворения от благополучно проведенного года – это замечательно редкое ощущение.
Как всегда, промелькнули густые непроходимые леса, затем заметное поредение, особенно после Москвы. После Харькова совсем другие пейзажи. Любимый простор степей начался после Синельникова.
Дядя Ахиллес встретил меня в Латовке, очень похвалил, что я его предупредила. «Хорошо, что один раз перебралась через брод, но не всегда удается», – сказал он внушительно. Я нашла его сильно похудевшим и подавленным. Ясно было, что он остро переживал смерть отца. В Новоселке настроение было не то, что в былые годы. Хотя жизнь взяла свое и кипела по-прежнему, однако чувствовалась грусть потери. Больше всех изменилась бабушка. Она как-то осунулась, похудела, сделалась молчаливой, задумчивой. Меня она встретила с плачем. Тетя Люба окончательно с ней поселилась с девочкой Любочкой, которая обещала быть красавицей. Все в один голос уверяли, что она очень похожа на мою мать.
Моего коня давно выездили. Я снова начала прогулки по окрестностям. Чаще всего ездила в Кривой Рог к брату тети Ядвиги Роберту, с которым очень подружилась, особенно с его женой, ее по-польски звали Зося. Я любила слушать ее задушевные песни. Дома они говорили только по-польски, что меня нисколько не смущало, так как я научилась этому языку еще во время моего пребывания у дедушки в Любомировке. Лето не было такое веселое, как прежде. Все же устраивались вечеринки в Латовке и у Андрея Васильевича. Но даже тот факт, что не надо было обязательно возвращаться к шести часам утра, грустно напоминал о прошлом.