Русская жизнь. Квартирный вопрос (октябрь 2007)
Шрифт:
Друзья в бейсболках все прибывали. Разумеется, никто из них ни за кого платить не собирался. Заказывать что-либо - тоже. Зато мне официантка приносила одно блюдо за другим. Смутившись их низкой ценой, я решил, что они будут маленькие, и заказал много блюд. Но все они оказались колоссальных размеров. Олег, естественно, допил свое вино, доел мясное ассорти. В какой-то момент весь стол оказался заставлен моей едой. Даже книгу «Razumbunt» пришлось убрать в рюкзак. А вокруг сидели молчаливые друзья и наблюдали, как я ем.
Мне было страшно неловко, но я продолжал вести беседу об искусстве.
Наконец, один
Друг с гордостью заявляет:
– А для меня история заканчивается двенадцатым веком!
Вот, думаю, серьезный краевед.
– А где вы, - спрашиваю, - работаете?
Он в ответ, еще более гордо:
– В охране!
– А почему вам в музей не пойти? Полно же в Смоленске музеев?
– Что я в музее буду делать? Скучно там.
Ну, ладно, думаю. В охране веселее.
В конце концов мне прекращают подносить блюда. Я рассчитываюсь. Мы выходим из бистро. Олег с друзьями идут по своим альтернативным краеведческим делам. А я иду в гостиницу - читать Олегов труд.
IV.
«Между прочим, это отличное демократическое заведение, где обычно вечером набирается туча народа. Всякие маргиналы и, конечно же, «…». Пьют пиво, дешевое вино, водчонку. Базарят о своем родном. Порой здесь вспыхивают драки, но не надолго. Вскоре опять все мирятся и бухают по новой. «…» клеятся и снимаются влегкую. На меня тут неоднократно наезжала всякая беспредельная гопота, но ведь и своих полно в „Ягодке“: всегда кто-нибудь писанется за тебя и не даст пропасть. Выкинут уродов на «…» на улицу и предупредят, что, мол, если еще раз, то им «…». Стопудово. До дебилов сразу доходит, и они больше в нашу „Ягодку“ не прутся».
Ага, так вот оно, значит, какое - альтернативное краеведение.
«Какая- то баба с толстой жопой и хитрой мордой села посрать прямо у фонтана, грозя дать «…» начальству. Шел старик в обносках с «…» наружу. Так он протестовал по-своему против войны в Чечне. Молодые совсем девчонки пили баночное пиво и громко ругались матом, как бы открыто бросая вызов обществу.
Я выпил из горла полбутылки водки и прямо в одежде прыгнул в фонтан. Искупался с большим удовольствием, посылая всех конкретно на «…», а потом снял по ходу поддатую худую шкуру. Вернее, она сама меня зацепила. Кричит: „Эй, ты, «…» с Нижнего Тагила, соси сюда!“ Я подошел, дал ей по голове, затащил в телефонную будку и стал «…» в стояка. И пока занимался этим веселым делом, видел, что происходит в «…» реальности».
Прекрасные досуги случаются в альтернативном Смоленске.
«Я блевал весь день. За окном то дождь, то солнце, а я «…» блую и блую. Запиваю воткой и опять нах блую. И вабще какая природа «…», и сирень, и бабки на лавках, и молодеш сасет пивус. И пелотки с животами беременные. «…» вабще, когда проблюешься, и все кажется «…» и харашо и в кайф. Вот тем и хороша она, улица Ленина».
Я сижу в кресле и читаю «Razumbunt».
Вот, например, такой. Заходит мужик в трамвай. И видит, что другой мужик сидит и спит. А на руке его татуировка - «Слава».
И вот первый мужик начинает будить второго: «Очнись, Слава, очнись, Слава!»
Сначала просто тормошил. Потом начал хлопать по щекам. Потом давать тычки. Это он так заботу проявлял - вдруг Слава свою остановку проедет, или его, спящего, обидит кто. Но не помогали и тычки. Тогда первый мужик начал второго зверски избивать. Безрезультатно.
Но тут в вагон вошел некий рабочий и дал первому мужику свою отвертку - дескать, на, вот этим вот попробуй. И первый начал Славу «ковырять» - тыкал ему отверткой в уши, в нос, в глаза. Совсем он Славу изуродовал. Но разбудить не смог. И тогда использовал последний шанс - пробил ему голову тяжелой рукояткой от сидения. Но и после этого весь окровавленный Слава остался безмолвно сидеть.
Красота.
V.
Я читал Олега Разумовского.
Под моим окном жил своей жизнью сад «Блонье» - излюбленное место отдыха смолян. И, соответственно, место, в котором проходила большая часть историй «Razumbunta».
В этом слове - «Блонье» - мерещится нечто французское. Но всего лишь мерещится. На самом деле, это слово вполне русское, правда, давно забытое. И в словаре Даля значится: «блонье, болонье ср. стар.
– ближайшая окружность города; предместье, слобода, околица, обаполье».
И ничего французского здесь нет.
Этот сад издревле был чем-то вроде центра города Смоленска. И воплощением главной черты жителей этого города. Какой же именно? Пожалуй, что терпимости и снисходительности.
В Смоленске все всегда было немножечко не так. Смоленск позволял многое, что было невозможно в других российских городах. Например, в том же «Блонье» в 1885 году открыли памятник композитору Глинке. Памятник памятником, но тогда всех волновал один вопрос - не запретят ли ограду? А ограда та, действительно, была явлением. Критик Владимир Стасов писал: «Решетка к памятнику Глинки совершенно необычная и, смело скажу, совершенно беспримерная. Подобной решетки нигде до сих пор не бывало в Европе. Она вся составлена из нот, точно из золотого музыкального кружева. По счастью, к осуществлению ее не встретилось никакого сопротивления».
А ведь, действительно, власти вполне могли бы заподозрить что угодно - например, что в нотах зашифрованы какие-нибудь тайные послания. Но ничего такого не произошло. В Смоленске многое позволено. И торжественный акт в честь открытия памятника не был ничем омрачен.
Кстати, меню этого акта - тоже своего рода разумбунт: «Суп-пюре барятенской, консоме тортю, тартолетты долгоруковские, крокеты скобелевские, буше Смоленск, тимбали пушкинские, стерляди Паскевич, филей Эрмитаж, соус Мадера, гранит апельсиновый, жаркое: вальдшнепы, рябчики, бекасы, цыплята; салат, пломбир Глинки, десерт».