Русская жизнь. Россия - Европа (март 2008)
Шрифт:
«Пускай поверхностная философия сколько угодно шумит по поводу религиозных войн, костров, зажженных нетерпимостью; что касается нас, мы можем только завидовать судьбе народов, которые в этом столкновении убеждений, в этих кровавых схватках в защиту истины создали себе мир понятий, какого мы не можем себе даже и представить, а не то что перенестись туда телом и душою, как мы на это притязаем». Вот с этого места уже интересно. Это и значит, что для Чаадаева любой прогресс - даже самый кровавый - выглядит лучше внеисторического бытия. Впоследствии в нашей истории появятся и «столкновения убеждений», и «кровавые схватки в защиту истины» - 1917 год осуществит заветную чаадаевскую мечту: история начнется. И немедленно закончится - потому что советское очень быстро пожрется русским; движение к вершинам прогресса сменится родным бессмысленным самоистреблением, а потом летаргией. «Последняя их революция,
Manifestatio Dei
Писем, как мы знаем, было восемь. Из-за первого был закрыт «Телескоп» и сослан Надеждин; остальных хватило бы как раз на всю русскую толстую периодическую печать. Между тем уже первого письма оказалось довольно, чтобы отсрочить публикацию цикла по-русски на добрую сотню лет.
Между тем, хотя в первом письме и содержатся весьма резкие оценки российской истории и души (точней, гипотеза об отсутствии того и другого), - следующие семь не содержат решительно никакой крамолы: это чистая апология христианства, доказывающая, что без него ни одно начинание не может быть успешным. Там же доказывается, что собственное его торжество было бы немыслимо без божественного происхождения; что только в христианстве мыслима «семья народов»; что только христианское учение помогло человечеству восстать из руин Рима… И, наконец, что только с верой наступит вожделенный финал мировой драмы: «Вся работа сознательных поколений предназначена вызвать это окончательное действие, которое есть предел и цель всего, последняя фаза человеческой природы, разрешение мировой драмы, великий апокалипсический синтез».
Первого письма оказалось достаточно, чтобы вызвать в российском обществе самый большой шум за всю историю отечественной журналистики. «Телескоп» был журналом московским, довольно нудным, не самым читаемым, - масштаб расправы оказался феноменален. Он сопоставим только с травлей Пастернака в 1958 году, и за сходные мысли - например, за совершенно чаадаевскую идею культуры как коллективного труда людей по преодолению смерти. В обоих случаях студенты, которым теперь оба запретных сочинения предписаны как программные, недоумевают: из-за этой скукотени - такая хрень?!
Непостижимо
В таких случаях историки учат задумываться - не «почему», а «зачем», т. е. для чего. Ответа о причинах мы все равно не получим - или, во всяком случае, он нас не удовлетворит: царь был не в духе, идеология укреплялась, заграница нам гадила - в общем, совокупность полуслучайных факторов, ничего не объясняющих. А вопрос о целях расставляет все по местам: истина поднимает бурю, чтобы дальше раскидать свои семена. Вероятно, мысли, высказанные в первом письме (прочие не возымели на общество почти никакого действия, ибо распространялись в чрезвычайно узком кругу), действительно надо было внедрить в российское сознание - как и распространить пастернаковское понимание христианства.
И это тоже manifestatio Dei - Божья режиссура в чистом виде.
Суверенная демократия
Осталось понять главное - в чем смысл и провиденциальность этой чаадаевской историософии для дня сегодняшнего?
Скажем сразу, что ничего по-настоящему значительного в сфере идей - кроме этого цикла «Письма о философии истории» - российская философия XIX, да и большей части ХХ века не создала. У нас этой дисциплины, собственно говоря, нет - главным образом потому, что господствующая доктрина мироустройства зависит от решения начальства. В годы моей юности пелась такая песенка, на мотив «Большой крокодилы»: «Материя первична, сознание вторично, вот так, вот так, а более никак. Но если нам прикажут, и сверху нам укажут, - то завтра весь народ споет наоборот!» Начальством декретируется место Земли во Вселенной и человека на Земле, марксизм и вопросы языкознания, сумма углов треугольника и сила тяжести. Единственное, что подлежит трактовке, - история, ибо она оперирует чистой эмпирикой. Почему яблоко упало на Ньютона - не может объяснить никто, включая субъективного идеалиста Ньютона, а почему надо закрыть «Телескоп» - понятно любому.
Если бы Николай I был умен хотя бы так же, как его старший брат, - он бы не только не запер Чаадаева под домашним арестом, но выписал бы его в Петербург. Потому что идеология суверенной демократии изложена в «Философических письмах» с исчерпывающей полнотой. Просто надо не возмущаться и не ахать, а спокойно спросить, как любят сейчас у нас: «Ну да. И что?»
И посмотреть фарфоровыми голубыми глазами. Николай I это умел.
Вот что он должен был ему сказать, тыкая философу, в своей манере, как тыкал он всем, от Господа Бога до последнего мужика: «Смотри, Чаадаев, что у тебя написано. У тебя написано, что христианство апокалиптично. Смотри письмо восьмое. Ты понял, Чаадаев? С христианством в мир пришла эсхатология. Неужели ты хочешь, чтобы мы, по выражению Александра Дюма, „вступили на путь европейского прогресса - путь, ведущий ко всем чертям“?»
Дюма, правда, тогда еще этого не сказал, но, вероятно, уже догадывался.
– Чаадаев, - сказал бы я далее, будь я Николай I.
– Ты полно и точно описал Россию не как часть христианского мира, а как альтернативу ему. Это у тебя, по сути, сказано прямым текстом. И ты сетуешь на такое положение вещей, хотя прекрасно видишь, куда движется Европа! (А в XX веке, заметим, такое ли еще в ней сделается…). Ты говоришь, что только христианство приносит стране процветание, - но посмотри, каким рискам подвергаются процветающие страны, и какой ерундой одержимо их население. Тебе кажется, что своими бесконечными выборами, голосованиями, революциями и скандалами они творят историю? А я скажу тебе, Чаадаев, что все это чепуха чепух и всяческая чепуха, надо о душе думать и писать философические письма. И что ты мне ответишь, если я предположу, что все эти европейцы, столь любимые тобою, восприняли лишь внешнюю часть христианства и не проникли в его сущность? Если вся европейская секулярная культура и слишком светская церковь увлекли человека по ложному пути, а тайную сущность Христа понимает наш человек, с его сентиментальной меланхолией и кротким недеянием, являющий собою высокий пример свободы духа при почти полном отсутствии внешних свобод? Хорошо ли ты понял меня, Чаадаев? Видишь ли ты, как лично я и вкупе со мною все государоство российское растит из русского человека именно такой высокий образец, в Европе неведомый?
И он бы, конечно, кивнул, потому что боялся любого начальства, даже когда оно говорило с ним по-человечески. И задал бы мне, вероятно, один-единственный вопрос: «Хорошо, но тогда для чего же здесь я и такие, как я?»
– Очень просто, Чаадаев, - ответил бы я ему.
– Ты и такие, как ты, здесь для того, чтобы тончайшим и пугливым своим умом проницать особенности русского развития. А потом специально обученные люди будут брать твои открытия на вооружение и из национальной драмы переименовывать в национальную матрицу. Для тебя такая жизнь - пытка, а для россиян - Родина. Ты хорошо описал нам ее системные признаки, спасибо, теперь мы поднимем их на знамя и будем дружно гордиться тем, чего стыдился и ужасался ты. Согласись, что жить вне истории ничем не хуже, чем постоянно ждать ее конца и видеть, как все к нему стремится.
И он отправился бы к себе на Басманную, где его никто бы не тронул. Ясно ведь, что тонкие люди ни для кого не опасны.
Мариэтта Чудакова
Русским языком вам говорят!
Часть третья
…Первый раз попала я в Горный Алтай весной 1996 года. Правда, тогда приземлилась не в Барнауле, а в Новосибирске - летела военным бортом из Тюмени, а на борту был груз - 300 кг (так что никакой самолет, кроме военного, его бы не взял) книг для сельских школьных библиотек (столько же было роздано в Тюменской области). И всю ночь - 9 часов - везли меня на машине в неведомую мне доселе Республику Алтай.
С тех пор прилетала и приезжала туда без счета - раз 25, не меньше: говорят старожилы, что на Алтае «тяжелая земля» - притягивает к себе. И всякий раз узнавала, что еще один или двое из ветеранов афганской войны (главные мои сотоварищи с первого же приезда, когда мы объехали с ними одиннадцать районов из двенадцати) покончили счеты с жизнью. И одновременно (это была вторая половина 90-х) узнавала, что местная власть закрыла одно, а затем и другое отделения детского туберкулезного санатория в поселке Эликмонар Чемальского района; денег у власти хватало только на себя.