Русская жизнь. Смерть (июнь 2009)
Шрифт:
– Короче, за то, чтобы… - попробовал выразить мысль Саша. Он был парнем простым и всех этих вытребенек с латынью и платочками не понимал в принципе. Но радость сближает, так что он смотрел на Валентина вполне благосклонно, хотя и не без скепсиса.
– Ну вот… за это, - перебил, а потом сдал назад Егор. Тощий, длинный, ехидный, он только что приехал из редакции, где верстал что-то очень срочное. Там он, кажется, уже успел клюкнуть, - скорее всего, все по тому же поводу, - и был твердо намерен продолжать в том же духе. Бутылек с беленькой - единственный на нашем пивном и винном столе - он предусмотрительно подвинул к себе.
– Может, водки все-таки?
– спросил я, глядя на бутылку.
– Вроде в таких случаях
– А мне, пожалуйста, глинтвейн, - Натали поймала взглядом пробегавшую с подносиком официантку и умело тормознула ее возле себя.
– Или… - крохотная пауза, - или нет, наверное, все-таки «Бейлис» со льдом… и коньяк.
– Коньяк! Именно коньяк!
– крикнул Владик, вмиг позабыв про свою пивную башню.
– Милая девушка, у вас есть коньяк? Вот у вас тут «Ной»…
– «Ной» выпили, - девушка сыграла лицом то, что обычно делают руками, - сегодня гостей много, сами видите.
В подвальчике на Никольской и в самом деле было как-то густо, плотно от люда. Все столики были не просто заняты, а именно что забиты, за каждым сидело не двое-трое, а четверо-пятеро, кто-то теснился на лавках, какой-то худосочный мужичок мотался по залу, ища стул. Стульев не было.
– Ну хотя бы «Арарат» есть?
– не отставал Влад.
– У нас такое событие, а мы, можно сказать, сидим сухие…
– Влад, - подал голос Валентин, - прости, но ты задерживаешь процесс.
– Подожди, коньяк закажу, - огрызнулся Влад, но без злости.
– У тебя пиво есть, да и много чести, - отбрил Валентин.
– Ладно, - буркнул Влад, теряя интерес, - крылышек жареных принесите, что ли, и греночки черные… А не хотите к нам присоединиться?
– задал он ненужный вопрос.
– Я на работе, - стопроцентно предсказуемо ответила официантка.
– Жаль, очень жаль, - Влада распирало, - все-таки не каждый день такой праздник.
– Жаль, что не каждый, - заметил Валентин, поигрывая бокалом.
– Ну, чтоб побольше таких моментов в нашей жизни!
***
На тему русского отношения к смерти понаписано немало, в основном разнообразных глупостей. По большей части вся дурь производилась в те времена укромные, теперь почти былинные, когда слова «духовность» и «соборность» звучали без подхихика, и еще не пропали в нетях поклонники «русского космизма», отличающие «циолковского» от «федорова». Сейчас, кажется, этого уже в заводе не осталось.
Что представляет собой смерть в плане общественном.
Тут нам на помощь приходит этимология. Корень слова - индоевропейский: мьрть, санскритское mrti, латинское mort, далее везде. Интересна, однако, первая буква. С-мерть - это буквально «своя» смерть, точнее - смерть своего. Смерть - это всегда смерть близкого. То, что случается с врагами - это не смерть, а гибель (от «гнуть», ура, мы ломим, гнутся шведы: вот в этом самом смысле, и отсюда же слово «загнулся» в смысле «скончался»). Если же с жизнью расстается человек презренный, неважно, свой он или чужой - такой не умирает, не гибнет, а подыхает: совсем неприглядная картинка, тельце испускает вонючую душу, которая рассеивается в воздухе.
Теперь о том, откуда такая разница.
Смерть своего - это, конечно, трагедия и все такое. Но после него остается его место в жизни, или, как сейчас говорят, социальная роль. А это в большинстве случаев не так уж и плохо, поскольку место наследуется. Посудите сами: вот умер вождь, патриарх, просто старший - так значит, вождем, патриархом и старшим станет кто-то другой, да и другие тоже подвинутся на социальной скамеечке повыше. От умершего остаются также «пожитки», «животишки», «задница» - все эти слова обозначают наследуемое имущество, более-менее ценное, которое можно поделить между живыми. Что в условиях дефицита ресурсов - событие приятное.
Отсюда и двусмысленность архаических похоронных обрядов, включающих в себя не только скорбь, но и веселье. Есть чему радоваться: человек достойно прожил, добра нажил, и вот теперь это добро, вместе с почетом и уважением, переходит другим, которые тоже хотят попользоваться.
С мертвого врага спрос другой. Он не занимает места среди своих - ведь он враг. Убить врага можно защищаясь, мстя или грабя. Все это вещи по-человечески понятные, но не столь почтенные, как наследование. Убивать, чтобы тебя не убили - кто бы спорил, надо, потенциальные толстовцы в древности жили плохо и недолго и потомства не оставляли; но ведь и особенной чести и прибытка от самозащиты нет. Далее: собственность, купленная железом, всегда уважалась больше, чем купленная золотом, - но все-таки не так, как доставшаяся от родителей. Месть сладка и иногда даже почетна - но все-таки ничего не дает в плане жизненных перспектив. Так что гибель врага - не то что смерть своего: горя от нее никакого, но и радости не то чтобы полные штаны. И хотя вернуться из похода с добычей и рабами на веревке не в пример лучше, чем хоронить любимого дедушку, но… Вот то-то и оно, что «но».
Презренные же людишки - это те, с кого и взять-то нечего. Они не умирают, не гибнут, а именно что подыхают. Процесс физиологический, как у животного, которое тоже подыхает. Просто «душа вон».
Тут пора бы сказать два слова о том, что, собственно, в этот момент происходит - не с точки зрения чистой биологии, а по мифу.
Итак, что такое «душа вон». Душа - это, попросту говоря, дыхание. Обитает она, - как указывает, например, Даль в одном из своих разысканий, - в ямочке на шее, под кадыком. Если помните «Москву - Петушки» - в то самое место Веничке вогнали шило. Вот оттуда-то она и уходит, когда «уже все». Отсюда происходит довольно многое. Например, неполиткорректное представление о том, что «у бабы души нету», или, по крайней мере, ее заметно меньше, чем у мужика - потому что у женщины нет кадыка, и где ж душе поместиться. Или смутно памятное нам выражение «закадычный друг» - в смысле «задушевный», «близкий». Впрочем, этимологический словарь Крылова дает другое, циническое объяснение: «Выражение „залить за кадык“ означает „выпить спиртного“, „напиться“; из этого-то выражения и образовалось прилагательное „закадычный“, которое в сочетании закадычный друг первоначально означало „друг по застолью, по выпивке“ и лишь впоследствии приобрело значение „задушевный“, „близкий“». Ерофеевский Веничка не увидел бы большой разницы - как не видел ее и автор поэмы, со свистящей дыхательной трубкой как раз в этом самом месте… Впрочем, это уже пошла лирика, а тема у нас суровая, поэтому особенно расслабляться не будем.
Подведем же итоги. Итак, смерть почтенна сама по себе, почитаем и покойник. Гибель врага вызывает иные чувства - гордость за себя и нечто вроде уважения к сильному противнику, ибо убить слабого мало чести. Ну и, понятное дело, ликование по поводу хорошей добычи. Умертвление же низкого - слабого, нищего, ничтожного, уже согнутого жизнью, то есть, считай, социально мертвого, - не вызывает никаких особенных чувств. «Так себе событие».
Это, так сказать, стандарт. Бывает также и смерть четвертого рода - когда умирает человек, чье место занять нельзя, так как он его создавал самим своим присутствием в этом мире. Пророк, учитель, гений - все они, может, нам что-то и оставляют (и даже очень многое), но они сами ценнее любого наследства или наследия - хотя оно иной раз будет подороже груд злата, даже в самом прямом материальном смысле. И тем не менее - в такой ситуации ближние чувствуют именно то самое, что называется «ощущением невосполнимой утраты». Для такой смерти специального слова не придумано - так как ситуация редкая: если честно, мало какой сверчок стоит больше и стоит выше, нежели занимаемый им шесток. Но - бывает ведь, хоть и нечасто.