Русская жизнь. Телевизор (июль 2008)
Шрифт:
Я понял, что попал на золотую жилу, и немедленно отправился на программу к Андрею Малахову, которая, как говорят, является самой популярной среди российских телезрителей. Я подумал, что люди меня опять увидят и скупят новые тиражи моих книг вообще за день. Тогда мне выпадет счастье получить большие роялти и купить милым моим детям много игрушек, так как себе я уже все купил, а детям еще не все, потому что им старые игрушки быстро надоедают.
Но после того как вышла программа Малахова, ни один, я вам клянусь, новый человек не зашел ко мне на сайт, чтобы узнать, что это за безволосое существо столь оригинально рассуждало с экрана. Ну и книги в магазинах как лежали, так и лежат.
То
Это я вам не к тому рассказываю, чтоб о себе поговорить. Это я просто на своем примере постиг некоторые принципы существования телевидения.
И сейчас нам придется называть вещи своими именами, потому что мы в своем кругу, который, как всегда, страшно далек от народа.
Интеллигентные люди, понял я, подобно животным какого-то редкого вида, либо не смотрят телевизор вообще, либо мигрируют в темноту, в сторону ночных программ. Во-первых, ночью никто не застанет интеллигентного человека за постыдным занятием просмотра телевизора (если только другой интеллигентный человек, лежащий под тем же одеялом). Во-вторых, ночью есть удивительная и редкая возможность посмотреть что-нибудь «нерейтинговое».
Но, думаю, и ночная лафа скоро завершится, потому что без рейтинга никуда, и если петросенко и степанян найдут свои сорок миллионов человек, готовых смеяться и ночами, значит, так тому и быть.
И хорошо, что так.
Телевидение уже сегодня стало очевидной приметой чего-то безусловно нечистоплотного, неопрятного, рассчитанного на людей со слабой способностью к анализу действительности и к мышлению вообще.
Со временем привычка смотреть российское телевидение должна попасть примерно в один ассоциативный ряд с привычкой застегивать ширинку за пределами туалета, красить волосы пергидролью в цвета первобытной пошлости, писать доносы на соседей, прилюдно читать книгу с названием «Фейсконтроль для Дездемоны» и впоследствии рекомендовать ее знакомым, верить в реальность существования авторов писем, публикуемых изданием «Спид-ИНФО», говорить «звонит» с ударением на первый гласный, «ложить» с любым ударением, ну и так далее, сами знаете, что я тут распинаюсь.
И не надо ничего запрещать. Надо, чтоб существовало пространство, куда можно уйти, оставив этот дурацкий, набитый подлостью и глупостью сундук пылиться в углу.
Но такого пространства пока нет.
Максим Семеляк
Он живой и светится
Контроль и обладание
Обои в комнате были грязно-апельсинового цвета. Их поклеили летом восемьдесят второго года, а где-то через пять лет они принялись ветшать, просвечивать и истончаться. Однажды утром я заметил, что сквозь лжеапельсин проступают буквы - обои, как было тогда (не знаю, как это делается сейчас) заведено, наклеивались на газету. Я проспал в этой комнате остаток детства, всю юность и значительную часть молодости - причем прореха с буквами находилась прямо у изголовья. Каждое утро, только проснувшись, я подолгу всматривался в неясный палимпсест. Году примерно к восемьдесят девятому обои окончательно поистерлись, и я, наконец, сумел разглядеть, что за послание под ними скрывается.
Это была телепрограмма на какой-то из будних дней восемьдесят второго года - кажется, из «Вечерки».
Та сетка вещания больше напоминала просроченную накладную с убыточного предприятия. (Впрочем, грохот, с которым перещелкивались программы в телевизоре типа «Рекорд», тоже скорее наводил на мысли о станочной работе, нежели о проделках шоу-бизнеса. Переключатель то и дело ломался, на его месте возникал неудобный, как заноза, штырь, ведущий куда-то вглубь телевизора. Штырь приходилось поворачивать плоскогубцами.) На весь этот ТВ-парк Юрского периода приходился только один художественный фильм - точнее, утомительный телеспектакль «Операция на сердце» по А. Софронову, я смотрел его, кажется, как раз году в восемьдесят втором, помню усталые взгляды Жженова, больше не помню ничего. Было в этой мумифицированной программке что-то лавкрафтианское - как будто протерлась ткань времен и повеяло черт знает чем. Впрочем, в восемьдесят девятом году я Лавкрафта не читал.
Еще через несколько лет в доме моем, как поется в одной песне, поселился ремонт, и дыра в эфирное прошлое была наглухо заделана. Однако я, видимо, слишком много времени проспал с программой нос к носу, и это определило мои отношения с телевизором на всю жизнь.
Я всегда с некоторой настороженностью относился к людям, которые не держат дома телевизора. Точнее, меня удивляла та гордость, с которой они об этом говорят. Такое чувство, что фактом отказа человек спас гектар амазонского леса. Все почему-то до ужаса опасаются так называемой промывки мозгов, хотя, на мой взгляд, известная промывка мозгов для нормального человека - вещь столь же естественная, как чистка зубов.
(Это как с принципами. Почему-то всегда, когда люди в невоенное время заводят речь о принципах, это обязательно бывает связано с чем-то малосимпатичным, и искомый «принцип» становится сразу похож на комплекс, возведенный в мораль. «У меня принцип - никогда не давать в долг, не прощать опозданий, не доверять бабам» etc.)
Я- то всегда любил телевизоры -именно так, во множественном числе. Телевидение как процесс меня практически не занимало. В одной философической брошюре прямо сказано: «Стоит вещи утратить свое конкретное практическое применение, как она переносится в сферу психической практики». Мои отношения с телевизором строятся ровно по этой схеме.
Строго говоря, я от телевещания никак не завишу. Мне, в общем, не нужны сериалы, новости, MTV, полуночная софт-эротика. Я практически никогда не смотрю футбол, мне не сдался вокресный вечер с Владимиром Соловьевым. Я не вижу для себя большой необходимости в кинопоказах канала «Культура» или рассветных сеансах социалистического трэша. В принципе, даже без интонационных пируэтов Виталия Вульфа я могу прожить.
Тем не менее телевизор практически не выключается. Мне, как садовнику из книжки Косинского, всегда нравилось смотреть Его - причем в данном случае это даже не метонимия.
Я всегда воспринимал телевизор как вещь, которой ты обладаешь, но не контролируешь. Телевизор в этом смысле служит хорошей, а главное замечательно двусмысленной иллюстрацией к двум любимым проблемам современного общества - потребление и контроль. Ты смотришь телевизор, а телевизор смотрит тебя. Он живет самостоятельной жизнью - поэтому один и тот же фильм приятно смотреть несколько раз.
Связанные с телевизором психические практики, естественно, могут быть самыми разными. Например, мой знакомый, московский фотограф Женя Нестеров, использует телевизор как аквариум - с отключенным звуком что-то неторопливо движется за стеклом. Впрочем, чувство блаженного отупения, которое может дать телевизор, очевидно и хорошо всем знакомо. Куда интереснее проследить за тем, как телевизор ведет себя в часы бессонного отчаяния. Согласно известной фитцджеральдовской жалобе, в ночных потемках души часы всегда показывают три утра.