Русские агенты ЦРУ
Шрифт:
В подтверждение истории Пеньковского мы имеем лишь его рассказ о дворянском происхождении матери и отца и две фотографии хорошо одетых и утонченно выглядевших родителей. Тем не менее мы знаем, что первоначально подозрение КГБ пало на Пеньковского в результате выявления его дворянского происхождения и факта службы его отца в Белой гвардии (монархически настроенной армии, действовавшей на территории России после революции в период Гражданской войны) [10] .
С психологической стороны важно отметить, что Пеньковский всегда упоминал об исчезновении отца в контексте, явно намекающем на потерю перешедшего ему по наследству права принадлежности к правящему классу.
10
Таких армий было несколько, к ним присоединялись воинские соединения Соединенных Штатов, Великобритании, Франции, Японии и некоторых других стран. Эти союзнические соединения оказались
Эта потеря еще более усугубилась впоследствии, когда в КГБ узнали о его происхождении, что привело к отстранению Пеньковского от активной службы в армии и назначению на гражданскую должность в ГНТК. Таким образом, если Попов еще в детстве потерял одного за другим двух авторитетных для него людей, Олег Пеньковский дважды пережил болезненное понижение в статусе. Нетрудно предположить, что его дальнейшие поступки в значительной степени обуславливались злобой, вызванной этими потерями. Окончательный ответ на вопрос о причинах, по которым некоторые люди гораздо активней, чем другие, добиваются и, более того, требуют для себя превосходства в чинах и социальном статусе, до сих пор психологами не получен. В случае с Пеньковским это стремление могло быть результатом твердого мнения, внушенного с детства матерью, что это коммунисты лишили его привилегий, положенных ему по праву рождения [11] . Примером подобной неуверенности в своем статусе может служить интерес, который Олег проявлял к мнению о нем среди представителей американского дипломатического корпуса в Турции, а также более позднее желание узнать, какое впечатление он произвел на «сэра Ричарда». Постоянное стремление Пеньковского к самоутверждению является, по всей видимости, следствием глубоко запрятанного внутреннего сомнения в ценности собственной личности. Вдобавок к этой неуверенности, сам факт того, что ему приходилось с самого раннего детства скрывать правду о своем происхождении, по всей видимости, способствовал формированию невроза. Чем дольше приходилось Пеньковскому держать в тайне правду о его «врожденном аристократизме», тем сильнее развивалось в нем стремление к достижению первенства в других областях. В этом отношении Вторая мировая война явилась для него, как и для многих советских людей, своего рода даром судьбы, поскольку прошлое было на время забыто. В тот период он сам и ему подобные ценились не по своему социальному происхождению, а по тому вкладу, которой они могли внести в дело защиты своей страны. Во время войны были реабилитированы даже некоторые ранее пострадавшие от сталинских репрессий высокопоставленные военачальники, такие как дядя Пеньковского, дослужившийся до звания, равного генерал-лейтенанту американской армии. Многие экспроприированные кулаки, отправленные на поселения, также пригодились для дела. Во время войны Пеньковский, ставший внешне верным членом коммунистической партии, никогда не упускал возможности снискать расположение представителей высшего командования — к примеру, оказывая услуги Варенцову или женившись на дочери другого важного лица, генерал-лейтенанта Гапановича. Таким образом, способный, усердный и умевший при необходимости польстить нужному человеку Пеньковский к концу войны имел все основания рассчитывать на дальнейшее повышение.
11
Из своего детства, будучи за границей, американский автор помнит русских эмигрантов, которых продолжали поглощать страны Европы и Ближнего Востока даже в конце 20-х и начале 30-х годов, через много лет после революции, разумеется, с огромными потерями в социальном положении. Мать Пеньковского, должно быть, часто говорила с сыном о революции и о том, что он из-за нее потерял.
К несчастью, он не был способен смириться даже с временным крушением своих непомерных амбиций. Например, понижение его в должности в связи с прибытием в Анкару постоянного резидента подразумевалось само собой и было вполне рутинной процедурой, тем не менее оказалось для него жестоким ударом. В первый момент возобладала присущая Пеньковскому привычка к осторожности, поэтому он сделал анонимный звонок в турецкую контрразведку. Но затем его злость достигла такой силы, что сдерживать ее больше не представлялось возможным. Именно донос, переданный через каналы КГБ и обвиняющий нового резидента в должностных преступлениях, и послужил началом его конца, инициировав цепную реакцию: донос вызвал интерес к нему КГБ, который, в свою очередь, привел к раскрытию тайны дворянского происхождения Пеньковского.
Лишенный преимуществ, которые, по его мнению, задолжала ему советская система, он решил выбиться в люди где-нибудь в другом месте. Вопросы верности долгу перед родиной волновали Пеньковского не больше, чем Попова. Советское правительство, партия, армия, ГРУ — все это имело смысл лишь до тех пор, пока они ценили Олега Пеньковского. В противном случае они становились достойны лишь его презрения и подлежали уничтожению. Оставался лишь небольшой шаг к тому, чтобы открыть в себе предназначение быть спасителем мира — и перед нами возник новый мессия.
Неизбежность самоуничтожения Пеньковского сама собой вытекала из его гипертрофированных амбиций. Встреча с «сэром Ричардом» удовлетворила его ненадолго, он захотел получить официальное признание от лорда Монбаттена, а затем королевы Великобритании и президента Соединенных Штатов. Даже трагикомичный эпизод с американской формой не принес ему полного удовлетворения, напротив, Пеньковского по-прежнему тянуло на подвиги, вторые роли были не для него. Перестав ощущать себя звездой, он потерпел бы полный психологический крах.
Все более рискованные авантюры Пеньковского доставляли немало беспокойств Вашингтону и Лондону, но его кураторы ничего не могли с этим поделать — попав под серьезные подозрения властей, он оказался вне всякой досягаемости. После того как это стало окончательно ясно, КГБ сделал все возможное, чтобы предотвратить его бегство за границу, и кураторам оставалось лишь беспомощно наблюдать за этим со стороны. Они попытались было умерить его активность, однако сам Пеньковский, на манер Наполеона или Цезаря, по-прежнему маниакально стремился к подвигам. В документах ЦРУ нет сведений о каких-либо попытках спецслужб Англии или США остановить это его безумие. Из моих бесед с людьми, занимавшимися делом Пеньковского (как англичан, так и американцев), создалось впечатление, что это было невозможно.
Михаил
История Михаила прекрасно иллюстрирует известный любому опытному разведчику факт: мотивы большинства из тех, кто пытается заработать на жизнь шпионажем, обычно мелочны и эгоистичны. Окутывающий ремесло разведчика ореол тайны естественным образом привлекает к себе авантюристов, мошенников и просто сумасшедших. Несмотря на разницу между ними, эти ни на что не пригодные люди имеют достаточно общего, чтобы охарактеризовать стиль их поведения термином «шпионский синдром» (сокращенно ШС) [12] .
12
Определение понятия синдром следующее: «Сочетание симптомов, характерных для определенного психического расстройства или заболевания». Термин «шпионский синдром» введен лично мною, и его нельзя отыскать ни в одном словаре по психологии. Во время моей деятельности в органах разведслужб мне и моим коллегам много раз приходилось иметь дело с подобными людьми.
Почти карикатурные масштабы безответственности Михаила в какой-то степени объясняются тем, что, являясь нелегалом, он не имел над собой непосредственного начальника и оказался вообще вне какой-либо социальной группы с ее нормами и ценностями. Основные черты характера, по всей видимости, были заложены в нем в самом раннем детстве, но проявились во всей полноте лишь после того, как агент-нелегал Михаил получил полную свободу действий.
Изучив его случай более детально, можно увидеть, что, как и другие люди подобного толка, он был крайне чувствителен к внешним атрибутам и символам, утверждающим его в собственной ценности. До отъезда из Советского Союза эти атрибуты и символы обеспечивались принадлежностью к определенной социальной системе. Будучи кадровым офицером Советской армии, Михаил существовал в строгих рамках армейской дисциплины, с ее формой и знаками отличия, орденами и медалями и ежемесячным денежным содержанием. Не менее значима для него была занимаемая в течение нескольких лет позиция руководителя университета марксизма-ленинизма. Став нелегалом, он должен был отказаться от всех приобретенных за долгие годы привилегий, забыть о милых сердцу форме и наградах и даже отречься от родного языка, если не считать обмена сообщениями с Центром. Поступающие время от времени по радио из Москвы ободрения вряд ли могли компенсировать эти потери.
Личности с проявлениями ШС в ненормальной степени сконцентрированы на своих личных делах и заботах, они эгоцентричны или, другими словами, заняты исключительно собой. Частично по этой причине они не способны испытывать привязанность к кому или чему-либо, за исключением, может быть, людей, безоговорочно их поддерживающих и одобряющих. В самых крайних случаях — к которым, без сомнения, можно отнести и случай Михаила — эти люди вообще лишены способности любить; патриотизм и честь являются для них понятиями чуждыми. В моем понимании, как личные, так и официальные взаимоотношения таких личностей регулируются неким «пусковым механизмом», включающим и отключающим эмоции. К примеру, болезненного для самолюбия конфликта с начальством становится достаточно, чтобы подтолкнуть такого человека к предательству.
Как тут не вспомнить о ярости, овладевшей Пеньковским после замены его в Турции на генерала, хотя о неизбежности подобной кадровой операции ему было известно с самого начала. Но означает ли это, что он был личностью с симптомами ШС? Нет, не совсем, поскольку привязанность Пеньковского к Англии и Соединенным Штатам была вполне искренней. С другой стороны, определенные черты этого характера в сложной натуре Пеньковского определенно просматривались, впрочем в разной степени они проявлялись и у всех других советских агентов-перебежчиков, дела которых я изучил. Однако мотивация Михаила существенно отличалась от случаев с Поповым и Пеньковским, которые пользовались помощью и советами симпатичных им людей, достойных доверия. Более того, перед ними ставились разумные и достижимые задачи. С Михаилом все было иначе.