Русские дети (сборник)
Шрифт:
Потливой ночью, разбавленной тревожным шепотком в коридоре, Велька, уже, казалось, уснувший, вдруг сел в постели и хлопнул себя ладонью по лбу. И сказал тихо: «Ёлки-моталки!» Конечно, машины возникли строить сказочный городок. Он ведь не гриб и не дерево, он самостоятельно не вырастет. Какой Велька всё-таки ещё маленький и, не взирая на все пятёрки, часто не понимает самых простых вещей. Понимает, но не сразу соображает. «Тугодум», есть такое слово. Да, ещё маленький, пусть не такой, каким его считает бабушка, которая в корявых коричневых колобахах, сваленных у боковой стены зелёного здания театра, отказывалась признавать декорации из оперы «Садко», куда Велька ходил вместе с двоюродной задавакой Ксаной.
Тогда стояла осень, по городу вывесили чёрные шары штормового предупреждения, ветер гнал мимо театра лавину золотых листьев, и они, потрепавшись на декорациях, оседали
Следующим днём, когда возвращались к обеду, Велька потихоньку увлёк маму от прямого пути, чтобы пройти через ратушную площадь. Мама отвлеклась, сжимала Велькину руку крепко, почти больно (он вежливо регулировал напор вращением кисти) и позволила себя сбить: лишь у ратуши удивилась, что они вышли к своей улице с другой стороны. Машины вытянули клювы, которые оказались, как Велька уже догадался, кранами. На площадь сгружали толстые связки коричневых ребристых щитов, и Велька, проходя мимо одной из стопок, небрежно постучал по дереву и глянул на маму: «Будут домики строить». Мама кивнула. Лицо усталое, невесёлое, нос будто вытянулся. «Скоро праздник», — сказал Велька. «Праздник ещё… через полтора месяца, — сказала мама. — Ты уже поправишься. Пойдём всюду гулять, пойдём в цирк». — «И на хоккей, папа обещал», — сказал Велька. «Да». — «А городок откроется за месяц до праздника». — «Примерно». — «Папа сказал, ровно за месяц». — «Хорошо… Значит, скоро».
Деды Морозы, по-здешнему Николаусы, махали рукавицами, оседлав сосредоточенных пятнистых оленей, из каждой витрины, а в Петербурге, когда Велька улетал, новогоднего оформления ещё не было.
Есть он в последнее время совсем не хотел, пожевал кое-как оладьи, испечённые доброй, но бестолковой, знающей не больше десятка русских слов тётей Кларой, нехотя залез в кровать, прикрыл глаза. По зыбкому экрану на обороте век пробежала наискосок шустрая струйка пятен, как оленья упряжка, ещё раз, ещё. Дед Мороз из пятен не складывался, Велька больно надавил пальцами на глазницы: ему почему-то запрещали это делать, а такой вспыхивал в этот момент в голове волшебный узор, серебряный, ртутный, круговым веером, как компьютерная заставка! Компьютер сейчас был очень дозирован, после отдыха допускалось полчаса телевизора. Велька досмотрел начатый позавчера фильм про львёнка и марсиан. Потом гулял с мамой у церкви, где был мягкий резиновый асфальт, чёрный, покрытый сейчас серебряной плёнкой инея, а рыжий Лукас снова пришёл с футбольным мячом, и они пинали мяч прямо в стену церкви. В первый раз мама хотела им это запретить, но так поступали все дети. Велька почти не говорил по-немецки, только этой осенью, во втором классе, начались уроки языка, но с Лукасом подружился сразу. Лукас ещё приносил крошечный, но умный фонарик: он не просто мог высвечивать на бугристых камнях, из которых сложена церковь, белые, жёлтые или красные круги. Он ещё реагировал на голос. «Рот!» — говорил Лукас — или: «Гельб!» — и фонарик слушался.
В тот же день, или на следующий, Велька, возясь перед ужином с учебниками, наткнулся в хрестоматии на стишок, который недавно читал с папой безо всякой хрестоматии.
Иван Торопышкин пошёл на охоту, С ним пудель пошёл, но увидел топор, Его проглотил, провалился в болото, Разрушил забор.За стишком шёл вопрос: «Как автор обыгрывает фамилию героя?» Велька вдруг заскучал по Петербургу, по своему классу, по Мите Корочкину, другу по парте, и Митиной сестре Люде, которая сидела как раз перед Велькой и которую он весь первый класс хотел, но не решался дёрнуть за косичку, а в этом сентябре наконец дёрнул. Люда быстро обернулась и остро отточенным карандашом больно ткнула Вельку в руку, и глаза у неё тоже были острые, быстрые, но в тот момент она в лицо Вельке не глянула, только ткнула.
Все ребята, конечно, сейчас завидуют, что он в Берлине, особенно когда подступил Новый год и на немецких улицах появляются сказочные рождественские ярмарки. Видеофильм о такой ярмарке показывала в классе Генриетта Давыдовна, и у Вельки как-то по-особому прыгнуло сердце, когда он увидел толстый ёлочный венок, краснолицых людей в красных шапках, поднимающих кружки с горячим чаем, резные
Велька уже знал, что в Германии именно на Рождество особые, ни с чем в мире не сравнимые сосиски, есть даже длиною в полметра. Это почти две школьные линейки, если продлить одной другую. Папа обещал поехать с Велькой в Берлин следующим летом, а когда-нибудь — и на Рождество. Но так всё закрутилось, взъерошилось, что вдруг собрались да приехали после первой четверти. И сейчас, медленно водя карандашом по бумаге, Велька подумал, что они, Митя и Люда, может, и не очень о нём вспоминают, может, к Мите уже кого-нибудь и подсадили. Вспомнился школьный двор, в котором красовался отреставрированный, блестящий скульптурный мальчик с горном, такой порывистый, привставший на носочки. Велька, вспомнив его сейчас, сделал движение плечами, повёл назад лопатки, как крылышки, стал вытягиваться вверх и вперёд, тут на страницу хрестоматии, на портрет пуделя, шлёпнулась большая красная капля, и всё поплыло. Прибежала мама, его рано уложили в постель, он быстро уснул, но ночью проснулся и опять долго возился, удобно размещая подушки. Из коридора сочился бледный луч, а по улице редко-редко, но проезжали загулявшие автомобили, и уже другой луч, короткий, но яркий, скользил по потолку, и Велька хотел застать, как два луча совместятся, встретятся… не получалось!
Теперь Велька каждый день просил маму идти после процедуры через ратушную площадь. Из ребристых щитов собрали домики, они стояли в четыре шеренги, закрытые и одинаковые, но в какое-то утро домики оперились по макушкам еловыми ветками с красными лентами. На следующий день на двери одного из них возникла табличка «КАКАО», а на крыше другого небольшой стол с чайником, а ещё через день за этим столом уже сидела разномастная семейка гномов, и встала рядом с чайником тарелка с круглыми пряниками — такими же, какими пичкала Вельку тётя Клара. Сейчас он совсем не ел сладкого: с неделю назад отравился этими самыми пряниками, мягкими, с бежевым исподом и нежной шоколадной поверху шкуркой, съел четыре штуки нахрапом, а потом его тошнило несколько часов.
Вельку реже стали водить на детскую площадку к церкви. Они теперь после обеда уходили с папой подальше, в раскинувшийся за железнодорожным мостом пустынный парк с круглым озером, тремя бетонными ватрушками в роли памятников и множеством деревьев — лиственниц, как говорил папа, и дубов, которые Велька сам отличал по листьям и желудям, валявшимся внизу их могучих стволов. Желудей, впрочем, попадалось мало, и лишь мокрые и гнилые, и обещанный гусь-лебедь отсутствовал на озере.
«Улетел в жаркие страны?» — «Я точно не знаю, может, у него где-то тут убежище», — и лёгкий бесплотный снег летал над водой и таял на ладони: у Вельки были перчатки на резинках, продетых в рукава куртки, но папа считал, что по такой погоде перчатки не обязательны. Вечерние учебники отменились, ложиться Велька стал раньше и засыпал быстро, под голос актёра с аудиокниги или папы, читавшего из «Приключений маленького башибузука».
Телевизор тоже временно отменился, только в какой-то день папа смотрел футбол, сборную России, и недовольно пыхтел, говорил «ёлки-моталки»… Вельке разрешили посидеть рядом, но недолго, отправили в постель, и все были недовольны. Велька переживал за папу, которому очень не нравилась игра (сам Велька не слишком разбирался: то есть он понимал, что такое счёт, и мог узнать, в чью он пользу, но близко к сердцу не брал), а потом, уже в полудрёме, мамин голос выговаривал за приоткрытой дверью «как ты можешь футбол…», а папа бубнил в ответ, слова расплывались, будто акварельная краска, размазанная по стеклу.
Назавтра по дороге в парк Велька и папа надолго остановились на мосту и наблюдали за проходящими поездами. Недалеко от моста рельсы вышныривали из-за поворота, поезд слышно издалека, но перед поворотом была ложбина, закрытая заснеженной вечнозелёной декорацией, и секунду, в которую появится паровоз, нужно было угадать хлопком ладоней. Сначала дважды победил папа, потом поезда долго не было, потемнело, розовая луна утопала в шерстяных тучах, как ёлочная игрушка. Велька отвлёкся, вспомнил бабушку, как собирали с ней давно ещё, во младенчестве, ёлку и бабушка уронила огромный ёлочный шар, белый, как снег. Шар разорвался на тысячи блёсток, а бабушка вскрикнула, даже скорее взвизгнула каким-то незнакомым голосом… примерно так визжала на даче в Носовке задавака Ксана, когда Велька бросил ей на платье живую лягушку. Бабушка схватила Вельку, как ребёнка, и посадила на диван, побежала за веником, а тут прошла по тучам едва заметная тень дыма, Велька почуял, как под ногами, в перекрытиях моста, нарастает тугое гудение, хлопнул в ладоши, а папа опоздал.