Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920
Шрифт:
Однако наиболее яркие воспоминания у меня остались от службы в одной из кремлевских часовен. Во время революции 1905 года был убит великий князь Сергей Александрович [25] , командующий Московским военным округом.
Его жена, великая княгиня Елизавета Федоровна, после трагической гибели мужа основала Марфо-Мариинский женский монастырь, ставший всероссийским центром милосердия [26] .
Раз в год, в годовщину полка, мы присутствовали на поминальной службе в часовне, в которой был похоронен великий князь Сергей Александрович Романов. Мне врезалась в память одна из этих ночных служб: полумрак часовни, колеблющееся пламя свечей, синие гусарские доломаны, украшенные золотымм шнурами, и трогательная фигура монахини в белом. Это была великая княгиня Елизавета
25
С.А. Романов – великий князь, генерал-губернатор Москвы, командующий Московским военным округом. Был убит Иваном Каляевым в 1905 г.
26
Это было благотворительное учреждение совершенно нового типа, где получало всестороннюю помощь огромное количество страждущих москвичей. Оно включало больницу, амбулаторию, аптеку, приют для детей. Но главной обязанностью сестер было посещение больных и престарелых на дому Обитель жила по уставу, написанному самой великой княгиней Елизаветой Федоровной с благословения старцев Троице-Сергиевой лавры и Оптиной пустыни. В уставе Марфо-Мариинской обители была одна особенность – для послушниц обители не был обязателен монашеский постриг, что давало возможность трудиться здесь и тем, кто не исключал в будущем возможности создания семьи. Настоятельница сама строго исполняла монашеские правила, но никогда не требовала этого от послушниц.
Одним из развлечений на Руси всегда была русская баня (как турецкие бани в Англии и Америке). Традиции русской бани уходят в далекое прошлое. Баня считалась хранительницей «живой», очищающей воды и здоровья, поскольку она усиливала и направляла жизненную энергию человека в нужное русло. Брат моей матери, Сергей Бахметов, служащий банка, по натуре был истинно русским человеком. Раз в неделю с компанией близких друзей он, вместо того чтобы идти на службу, на весь день отправлялся в баню. Он искренне считал, что, как у всякого русского человека, у него есть такая особая привилегия, и никто не мог его переубедить. Не знаю, как ему удавалось удержаться на работе; похоже, не без помощи моего отца.
Помню, в Москве было две бани высшего разряда. Вечерами, когда мы с корнетом Язвиным (мы жили в одной квартире) испытывали необходимость снять напряжение, мы шли в одну из этих бань, и не для того, чтобы просто помыться, а чтобы испытать чувство полного физического расслабления под руками мойщиков, опытных массажистов и мозольных операторов.
Мы приходили в баню и занимали кабину с двумя кушетками, обитыми зеленым бархатом и накрытыми белоснежными простынями. Раздевшись, мы отправлялись в помывочную и ложились на деревянные скамейки. Банщик, наполнив большой медный таз горячей водой, взбивал в нем мыльную пену и обкладывал нас этой пеной. Лежать под пеной было очень приятно. Затем банщик смывал пену массирующими движениями.
Затем мы шли в парилку. На деревянном помосте, к которому вели широкие ступени, стояло несколько скамеек. В углу лежала груда раскаленных камней, на которую время от времени выливали из ковша с длинной ручкой воду. Температура в парилке повышалась от ступеньки к ступеньке. В зависимости от самочувствия, можно было остановиться на пятой или седьмой ступеньке, а можно было подняться на самый верх. Затем за дело принимался банщик, который хлестал нас березовым веником. Сочетание высокой температуры с березовым веником придавало коже цвет омара, сваренного в кипящей воде. В парной стоял непередаваемый аромат от распаренных березовых веников. После парной мы возвращались в помывочную, чтобы немного остыть. Затем переходили в предбанник, обсыхали и, наконец, шли в свою кабину и, пока мозольный оператор работал над нашими ногами, потягивали вино. Три часа в бане пролетали незаметно.
Большая часть офицеров нашего полка жили в городе и только несколько человек в квартирах рядом с казармами. У некоторых офицеров были собственные дома; кто-то жил с родителями, кто-то снимал квартиру; некоторые жили в гостинице. Дом Леонтьева, построенный в XVIII веке одним из фаворитов Екатерины Великой, Зубовым [27] , был окружен небольшим парком.
В фамильном особняке с парком жил корнет Вишняков со своим закадычным другом корнетом Петрякевичем. В этом доме (я ссылаюсь на недавно изданную историю полка) постоянно устраивались веселые вечеринки. Готовили жженку [28] , стреляли из пистолетов, опробовали новые винтовки.
27
Зубов
28
Жженка – напиток, приготовляемый из рома или коньяка, пережигаемого с сахаром. Готовят на большую компанию и обязательно в присутствии гостей. Перед тем как поджечь сахар, для большей зрелищности гасят свет.
У адъютанта полка была огромная квартира с таким большим бальным залом, что в нем могли затеряться полковой оркестр и множество гостей. В этом зале вполне могли проводиться занятия кавалерийского взвода. После революции красивый фамильный особняк корнета Старинкевича немедленно реквизировали и передали немецкому посольству. Обстановка жилищ как нельзя лучше иллюстрировала образ жизни и мыслей хозяина. «Не думай о завтрашнем дне», – гласила надпись, сделанная на голубых обоях в прихожей у Старинкевича. Это было его жизненное кредо.
Мы с Язвиным снимали квартиру на пятом этаже современного дома с лифтом в нескольких кварталах от полка. В квартире была гостиная, столовая, две спальни, ванная, комната для ординарца и балкон. Наши семьи позаботились о том, чтобы мы смогли снять хорошую квартиру, поэтому в Москву мы приехали с деньгами. Но «Яр», вино и девушки казались нам на тот момент гораздо важнее, чем мебель для снятой квартиры. Когда через месяц в Москву приехала моя мать, чтобы посмотреть, как мы устроились, она нашла нас в гостинице; в снятой нами квартире не было никакой мебели. Мать задержалась в Москве на неделю, и мы с Язвиным смогли переехать в довольно удобную, даже уютную квартиру. Позже родители Язвина прислали нам старинные безделушки из бронзы и фарфора, которые очень украсили нашу квартиру. Некоторые из этих вещиц были привезены отцом Язвина из Китая, когда он принимал участие в подавлении «боксерского» восстания. Русская армия, как и другие, принимала участие в разграблении дворцов в Пекине, и теперь некоторые из этих вещиц украшали нашу с Язвиным квартиру.
Несмотря на то что наши казармы находились в городе, большинство из нас жили в городе и были городскими жителями, у всех были друзья в Москве, мы испытывали чувство обособленности от остального мира. Обычная увольнительная, то есть выход за ворота, называлась «выходом в город», то есть выходом в другой, довольно враждебный мир. Я думаю, что подобное чувство испывают солдаты любой армии, но, возможно, в нашем случае это чувство усилила революция 1905 года. Москва была одним из центров революционного движения. Большая часть казачьих полков была брошена на подавление восстания в разных городах, поэтому в течение нескольких дней именно наш полк и артиллерия участвовали в подавлении восстания в Москве. Революционеры напечатали листовки с призывом: «Убить сумских драгун» (в то время наш полк носил название драгунского). Через неделю из Санкт-Петербурга прибыли два пехотных полка, и восстание удалось подавить. В либеральных кругах и рабочей среде после подавления восстания мы, естественно, стали пользоваться дурной славой. В свою очередь, мы с недоверием относились к гражданскому населению. В армии ходила такая шутка. Когда солдата спросили, кто его внешние враги, он ответил: «Немцы», а на вопрос о внутренних врагах ответил: «Студенты университета».
Чувство отделенности от остального мира, можно сказать, «жизнь за железным занавесом», порождало невежество и уверенность в исключительности, избранности. Мы категорически противились любым попыткам, даже оправданным, со стороны гражданских властей вторгнуться в нашу жизнь. Как-то городская полиция арестовала нашего гусара за попытку изнасилования. Командир полка, пришедший в ярость, что кто-то позволил бесцеремонно обращаться с его солдатом, отправил меня «вытащить солдата из местной кутузки».
– Можете говорить там все, что угодно, но приведите его в полк, – приказал командир. – Если он виновен, мы сами накажем его.
В полицейском участке гусар заявил, что его арестовали по ошибке, и поклялся, осенив себя крестным знамением. Гусара отпустили, и я испытал чувство гордости, что принимал участие в спасении невинного человека. Мы молча пошли в казармы, и, вероятно, чтобы прервать затянувшееся молчание, я спросил:
– Ну а теперь скажи, ты пытался изнасиловать девушку или нет?