Русские князья. От Ярослава до Юрия (сборник)
Шрифт:
Сивоок уже и до этого множество раз видел горы, но были они либо слишком далеко, либо щедро заселены людьми, а где люди, там действовало Какорино золото-серебро, поэтому для побега он должен был искать что-нибудь другое, а что именно – не ведал толком, перепробовав и степь, и пущу, и камень. Но таких диких гор, таких сожженных солнцем земель, такого безлюдья еще не видел никогда и потому твердо решил, что убежит наконец от Какоры хотя бы здесь, и убежит навсегда. Даже умереть от голода и жажды в этих поднебесных, белых от зноя горах считал большим благом, чем глотать пыль в осточертевшем обозе, смотреть на ненавистную могучую фигуру Какоры, монотонно покачивающуюся на коне, слышать его безумолчное глуповатое пение про теплых жен и крепкие меды.
…Они переправились через речку Хебар [15] , пошли вдоль моря, которое болгары прозвали Белым [16] , то есть красивым, ласковым, ибо так у них называлось все самое теплое и нежное; они постепенно углублялись в горы, белая (не ласковая, нет!) пыль стояла над дорогой днем и ночью, солнце немилосердно жгло все живое и мертвое, был месяц зарев [17] , месяц безжалостного зноя, на горных дорогах встречались лишь отряды ромейских воинов, которым срочно нужно было перебраться из одного места в другое, одинокие странники, местные жители на терпеливых ослах, что же касается купеческих обозов, то Какора здесь почти не имел соперников, ибо все отдавали преимущество морю, плыли в Солунь на лодьях, разве что какой-нибудь слишком хитрый купец пробирался в Адрианополь, дабы первым попасть на Великий собор, который ежегодно происходил в городе в день успения Богородицы, или же встречали они небольшие обозы с товарами из Мосинополя. В самом Мосинополе были торги, песни, музыка, грех бы взял на душу каждый, кто бы там не задержался, но на Какору иногда находило бычье упорство; ему нравилось поступать вопреки здравому смыслу, и вот его обоз снова тянется в горы, снова вокруг раскаленный камень, и безжалостное полынноседое небо, и перемолотая тысячами колес, перетоптанная тысячами ног, перевеянная всеми ветрами едкая белая пыль, от которой нет спасения ни днем ни ночью, а дорога еще пустыннее, потому что сейчас как раз вершина месяца зарева, когда все живое прячется в тень, и лишь ящерицы переползают через широкую кремнистую дорогу да высоко в небе плавают равнодушные горные птицы.
15
Хебар – византийское название реки Марица.
16
Белым морем болгары называют Эгейское море.
17
Зарев – август (древнеболг.).
От жары обалдевали люди, едва передвигались кони, ослы шли понурив головы, натужно скрипели возы, будто в предсмертном издыхании, будто допытываясь у толстого всадника, покачивающегося на высоком жеребце впереди: чего он хочет, какой прибыли, какой еще славы?
А поскольку Сивоока волновала только собственная свобода, то он не стал ожидать, чем закончится поход за купеческим счастьем, выбрал самое пустынное место и еще с вечера, чтобы за ночь успеть как можно дальше отбежать от Царьградской дороги, подался направо в горы.
Хотя взбирался без передышки целую ночь выше и выше, наутро оказалось, что висит чуть ли не над самой дорогой, отчетливо видел, как извивается средь белой пыли Какорин обоз, видел двух повстречавшихся им крестьян-ромеев на ослах, еще дальше, догоняя Какору, спешил, пока не раскалилось солнце, со стороны Мосинополя небольшой конный отряд ромейской легкой конницы, вокруг себя Сивоок видел только голый камень, безнадежно серый, сразу же после восхода солнца раскаленный до предела, некуда было скрыться, не за что было уцепиться не то что рукой – глазом даже! Ему стало страшно, был он словно распят на серой каменной стене, выставленный и солнцу, и людям, объединившимся против него во вражеский союз, чтобы обессилить, поймать, уничтожить. Притаился за выступом скалы, боясь, что с дороги его заметят и Какора пошлет погоню или же и сам начнет взбираться за беглецом, но все прошло благополучно, обоз, извиваясь змеей, двигался дальше и дальше, скрываясь за поворотами дороги; звонкая тишина окружала Сивоока все плотнее и плотнее, он выбрался на более ровный выступ, окинул взглядом каменное царство, которое ему принадлежало теперь (а может, это он принадлежал ему), и упрямо покарабкался выше.
Вокруг была свобода. Быть может, впервые с момента совместных странствий с маленьким Лучуком.
Его странствия длились долго. Пробирался в горы, тяжело и медленно, издалека замечал редкие людские поселения, старался держаться в сторонке, питаясь случайно пойманной птицей и рыбой, которую щедро дарили ему горные речки, только, к сожалению, речек попадалось слишком мало, и более всего страдал Сивоок от жажды, потому что иногда по одному и даже нескольку дней не имел во рту ни глотка воды. Однажды напали на него грабители, навалились на него, когда он спал у ручья, начали душить, было их трое или четверо, они мешали друг другу, видимо, не имели предварительной договоренности, как действовать, и это спасло Сивоока. Он разметал насильников и, пока они опомнились и достали оружие, успел скрыться в темноте, а уж бегать он умел и от Бога, и от дьявола!
Шел наугад, обеспокоенный одним лишь: чтобы попасть к болгарам, болгары ведь добрые люди, свои братья, не выдадут никому, ибо никого не боятся. Одежда его изорвалась в лохмотья, сам он обессилел до предела. Он не мог знать, добрался или не добрался в Болгарию, потому что в конце концов попал в такую непроходимую чащу, что уже не то что человека, но даже и зверя не замечал.
Леса становились гуще и гуще, – видно, где-то неподалеку должна была быть большая река, однако Сивоок шел уже много дней, а речки не было, иногда сквозь камень пробивался ручеек, который сразу же и исчезал в камне, адская духота стояла в лесах; дошедший до отчаяния Сивоок молил богов, чтобы послали ему даже врага, хотя бы маленькое людское жилище, ему казалось, что он пересек Болгарское царство с юга до самого Дуная, никого не встретив, никого не увидев.
К берегу реки он вышел совершенно неожиданно, да еще и оказался сразу под крутой стеной, сложенной из огромных каменных глыб. И хотя стремился перед этим к людскому очагу, невольно попятился назад в заросли, сделал огромный крюк, прежде чем отважился снова выйти к реке, чтобы испить воды и издалека посмотреть на неожиданное в этом диком краю укрепление.
И когда, упершись руками в круглые голыши, склонился над водой, – еще не обмочив даже губ, услышал совсем близко позади негромкое:
– Чедо! [18]
Он оглянулся, но никого не увидел. Подумал, что негоже ему бояться первого встречного, снова наклонился над водой, начал пить.
– Чедо! – снова послышалось позади него. – Хей, Божидар! На тебе думам! [19]
Сивоок вскочил на ноги, повернулся к дереву, откуда отчетливо доносился человеческий голос, приготовил заостренную палку, служившую ему оружием. Из-за дерева вышли два до смешного бородатых человека, в грубо-шерстяных темных плащах, подпоясанные широкими кожаными ремнями, за которыми у обоих посверкивали топоры с длинными топорищами.
18
Чедо – хлопче (болг.).
19
Хлопче! Эй, Божидар! Тебе говорю! (болг.)
– Защо се плашиш? [20] – улыбаясь в глубочайшей глубине своей дремучей бороды, ласково спросил один из них.
Так Сивоок оказался среди братии монастыря «Святые архангелы». Два инока – Демьян и Константин, а проще Тале и Груйо – вышли в то утро в лес нарубить дров и встретили там бродягу-руса. Назвали его Божидаром, считая, что послал юношу к ним сам Бог, а потом игумен монастыря Гаврила еще больше удивился меткости этого имени для Сивоока, когда увидел, как легко усваивает русич болгарскую и ромейскую грамоту, а еще легче – великое умение украшать книги и писать иконы, умение, которое дается людям так редко и дается уже впрямь самим Богом.
20
Чего боишься? (болг.).
Сивоок не знал: в самом ли деле это врожденный дар или вспыхнули в нем необычные способности, вызванные отчаянием.
Ибо бежал из одной неволи, а попал в неволю тройную.
Первая неволя – монастырь, мрачнейшее сердце замерло бы от одного лишь взгляда на эту суровую обитель. Горы, леса, непроходимые дебри. Вид здесь – словно был от сотворения мира: вздыбленные громады камней, извечная взъерошенность деревьев, черные громы вод в пещерах и пропастях. А над всем этим, в каменном поднебесье, скрытый за непробиваемыми, невесть кем и когда сложенными из серых гранитных глыб, высоченными стенами, – жалкий лоскуток земли, шершавые окаменевшие кладбищенские кипарисы, длинные ряды выдолбленных в материковой стене гнезд-келий. Кельи громоздились одна над другой несколькими этажами, так что становилось страшно от одной мысли о человеческом существовании в самых высоких норах, но потом ты убеждался в ошибочности своего первого впечатления, ибо монастырь был расположен так, что здесь в самую страшную жару веяло горной прохладой, а когда кто-нибудь умудрялся еще хотя бы капельку подняться над уровнем этого пристанища, выдолбив для себя келью над остальной братией, то имел возможность самым первым встречать прохладные потоки благословенного болгарского белого ветра, которого так не хватало человеку внизу. Сивоок долбил для себя келью сам, ибо здесь напрасно было бы надеяться на готовое, место выбрал самое холодное, как и следовало пришельцу из далекой северной страны. Бил камень и забывал про несчастья, испытанные доселе, готов был днем и ночью не бросать тяжкую работу, лишь бы только найти забвение и отдохнуть душой, но с первого же дня ему дали понять, что в «Святых архангелах» существуют твердые правила, нарушать которые не дано никому. Прежде всего эти правила касались молитв.