Русские куртизанки
Шрифт:
Пока два французских интеллектуала перемывали косточки русской сирены, разжалованной ими в курицы, она, эта «глупая княгиня», металась в новой своей жизни, как птица в клетке. Стоило приехать в распутнейший из городов, чтобы прийти к той же скучной участи жены и матери, от которой она когда-то бежала, как черт от ладана! Поистине, неразрешимые цепи налагает на женщин любовь к мужчине. Причем он-то остается более свободен, а она… а она волю теряет, но этого мало! Мужчина, не нами сказано, охотник, и стоит ему почувствовать зависимость (материальную, духовную — без разницы, духовную даже еще больше, чем материальную) женщины от себя, как он, увы, перестает ее уважать. Желание плотское остается, уважение исчезает. Он начинает мнить о себе высоко — выше некуда! — ну
Александр Дюма-сын проделал именно это, когда написал пьесу «Друг женщин». Она рассказывает о некоей мадам де Симроз, которую так напугала первая брачная ночь, что она разошлась с мужем, но продолжала в глубине души его любить. Это была такая большая глубина, что мадам де Симроз никогда в жизни не обнаружила бы там прежней любви, когда бы на помощь к ней не пришел «Друг женщин», мсье де Рион, который и спас ее от многочисленных посягательств на ее честь и вообще всех, кто сулит ей «иную любовь». Само собой, мсье де Рион — alter ego нашего героя, Дюма-фиса. Мсье де Рион все знает, все понимает, все предвидит. Для него не составляют тайны ни женское сердце, ни мужские желания. Он устраивает или расстраивает свидания; угадывает намерения, изобличает ошибки. Он немножко похож на графа Монте-Кристо, когда бы тот решил поменять амплуа с мстителя на резонера с наклонностями Тартюфа. Его афоризмы убийственны и проникнуты такой житейской озлобленностью, что невольно становится жаль автора, которого любимая женщина умудрилась довести до такого состояния.
«Женщина — существо алогичное, низшее, зловредное», — брюзжит де Рион. «Молчите, несчастный! — возражают ему. — Ведь женщина вдохновляет на великие дела». — «И препятствует их свершению», — опускает топор на шею жертвы де Рион.
Ему задают вопрос: «Значит, порядочных женщин нет?» — «Есть, их даже больше, чем полагают, но меньше, чем говорят». — «Что вы о них думаете?» — «Что это самое прекрасное зрелище из всех, какие довелось видеть человеку». — «Наконец-то! Значит, вы все же их встречали?» — «Никогда».
«Женщина — существо ограниченное, пассивное, подчиненное, живущее в постоянном ожидании. Это единственное незавершенное творение Бога, которое он позволил закончить человеку. Это неудавшийся ангел… Итак, природа и общество сошлись на том и будут сходиться вечно, как бы ни протестовала Женщина, что она — подданная Мужчины. Мужчина — орудие Бога, Женщина — орудие Мужчины. Illa subille super. [6] И нечего с этим спорить…»
Андре Моруа, исследователь жизни и творчества и Дюма-фиса, и Дюма-пэра, так охарактеризовал сущность этой пьесы: «Пессимизм, которого не выказывали ни Гюго, ни Санд, ни Дюма-отец. Те верили в любовь-страсть, даже когда сами предавались любви-прихоти. Что касается Дюма-сына, то он твердо убежден, что всякая любовь — обманчивый мираж. Любить женщину — значит любить мечту нашего духа. Дюма-сын не верит в эту мечту. Отцы слишком наслаждались жизнью, у сыновей осталась оскомина».
6
Она внизу, он наверху (лат.).
Некая парижская куртизанка (нет, не Надин, та просто не осмелилась бы!), знаменитая своими бесчисленными и открытыми любовными связями, заявила: «Это сочинение оскорбляет самую сокровенную стыдливость женщины!»
Что по этому поводу думала Надежда, покрыто тайной, однако Дюма-фис, как и его персонаж мсье де Рион, последовательно продолжал политику превращения сирены в домашнюю клушу: женщин надо держать в рабстве, гласит «Друг женщин», и вот в субботу 31 декабря 1864 года мэтр Ансель, опекун Бодлера и мэр Нейи-сюр-Сен, совершил в присутствии Александра Дюма-отца и Катрины Лабе (с согласия их обоих) бракосочетание Александра Дюма-сына с Надеждой Кнорринг, вдовой Александра Нарышкина.
Да-да! Бедный Александр Григорьевич отдал Богу свою многострадальную душу (французские воды не помогли!), и «друг женщин» смог жениться на своей «княгине».
В акте бракосочетания имелся такой параграф: «Будущие супруги заявили, что удочеряют ребенка женского пола, записанного в мэрии Девятого округа Парижа 22 ноября 1860 года под именем Марии-Александрины-Анриетты и родившегося 20-го числа того же месяца у Натали Лефебюр; при этом они подчеркнули, что имя матери — вымышленное…» В течение четырех лет «малютку Лефебюр» выдавали за сиротку, подобранную и взятую на воспитание княгиней Нарышкиной.
От свершившегося факта отцовства Дюма был гораздо в большем восторге, чем от факта бракосочетания. Его письма к Жорж Санд изобилуют упоминаниями о Колетт, восхитительном и щедро одаренном ребенке. В возрасте пяти лет она знала французский, русский и немецкий языки. Вечернюю молитву она повторяла на трех языках. 28 марта 1865 года: «Колетт чувствует себя великолепно. Она еще не способна оценить свою бабушку (можно представить себе, что подумала при этом Жорж Санд, которая принадлежала к породе тех женщин, для которых понятие старости и всего, что с ней связано, не имеет места быть?! — Е.А.), но это придет».
Семейная жизнь бывшей куртизанки, ныне почтенной мадам Надин Дюма, шла полным холодом. Беременности, выкидыши… новые беременности… Был Дюма-пэр, был Дюма-фис, теперь им страстно хотелось иметь Дюма-пети-фиса [7] … Беременности Надежда переносила крайне тяжело, мучительно!
Мужчина получает удовольствие, женщина — платит по счетам за это удовольствие…
Кто же здесь, пардон, куртизанка?!
«Г-жа Дюма обречена семь месяцев лежать в постели, — писал Дюма-фис „своей дорогой матушке“, — если она действительно хочет произвести на свет нового Александра — потребность в нем ощутима, несмотря на то, что первые двое еще в расцвете сил и в зените славы… Да! Натворил я здесь дел!»
7
Petit-fils (фр.) — внук.
Так как доктор Девилье прописал Надин пребывание на свежем воздухе, Дюма попросил у своего старого друга Левена разрешения занять его дом в Марли и поместил там свою больную супругу.
«Сын» писал «матушке»: «Малыш изо всех сил стучится в дверь этого света. Сразу видно — он еще не знает, чем это пахнет! Г-жа Дюма все толстеет…»
Как это мило, правда? Словно две сплетницы на скамейке…
6 февраля 1866 года у Надин приключились преждевременные роды, она ужасно настрадалась, однако ребенок остался жив. Все были счастливы и как-то даже не обратили особого внимания на то, что на свет народился не petit-fils, а petite-fille, не внук, а внучка. Ее назвали Жанниной.
В августе 1866 года Жорж Санд отправилась навестить своего «сына» в Пюи — маленькую рыбачью деревушку неподалеку от Дьеппа, где он купил дом, довольно безобразный и не вполне удобный, зато в восхитительном месте. Мимоходом Жорж Санд записала в своем блокноте (как и подобает женщине-писательнице, она не расставалась с блокнотом и карандашом):
«У Алекса в Пюи, воскресенье, 26 августа 1866 года: Чудесный край! Дивная погода. Очаровательные хозяева. Лавуа уезжает, Амеде Ашар здесь уже давно, г-жа де Беллейм только приехала. Прелестные дети. Хозяйка дома очень любезна, но не в должной мере хозяйка. Беспорядок немыслимый! Из ряда вон выходящая неаккуратность, ставшая привычной. Для мытья служат ваза и салатница, а вода есть, только если за нею сходишь сам! Окна не закрываются! Собачий холод в постели… Но день великолепный. Мы идем гулять в лес и к морю. Эти лесистые берега — сущий рай. Море — жемчужное, с голубыми бликами, и белый песчаный берег, усеянный кремневой галькой в форме полипов. Белые меловые утесы. Все в нежных и блеклых тонах. В казино — детский бал. Разряженные женщины, довольно-таки уродливые. Дома — превосходный обед, однако в восемь часов мадам плохо себя чувствует, и Александр отправляется спать. Не знаешь, как читать при одной-единственной свече! Ночью поднимается буря. Потоки дождя, стужа. Я кашляю, надрывая горло.