Русские музы для француза, или Куртизанки по натуре (Лидия Нессельроде, Надежда Нарышкина)

Арсеньева Елена

В это время Дюма-сын писал своему другу, морскому офицеру Анри Ривьеру: «Дорогой друг!.. Я – в восторге оттого, что вы снова ведете жизнь моряка. Давно пора вернуться к ней и вырваться из-под власти чувств низшего порядка, совершенно недостойных ума, подобного вашему. Лучше открытое море со всеми его штормами, чем бури в стакане воды, – ведь женщины убедили нас, будто мы непременно

должны быть их жертвами. Поверьте человеку, который не раз спасался вплавь и в конце концов приплыл к надежному берегу: истина в работе и в солидарности с человечеством, на которое люди умные, как Вы и я, оказывают и должны оказывать влияние. Лучше командовать хорошим экипажем или написать хорошую пьесу, чем быть любимым, даже искренне, самой обворожительной женщиной. Аминь. …Вы созданы для того, чтобы бодрствовать от полуночи до четырех часов утра на капитанском мостике корабля, а вовсе не в будуаре г-жи Канробер. Женщина – это стихия, которую надо изучить с детства, как я, чтобы уметь управлять ею неутомимо и уверенно, а все эти красивые богини издергали Вам нервы, не дав ничего нового, ибо они пусты, как погремушки… Море наводит на меня грусть, я люблю его, только когда ощущаю его под собой. В этом оно для меня схоже с женщинами».

Как тонко подметил Андре Моруа, самое трудное для моралиста – жить согласно своей морали. Что и говорить, Александр не был образцом нравственности, хотя и осуждал своего «распутного отца» (штука в том, что Дюма-старший секрета из своих любовных связей никогда не делал – потому что не умел да и не хотел!). Он принадлежал к числу – очень большому, смею вас заверить! – мужчин, которые органически не способны любить жену. С другой стороны, куртизанку, переквалифицировавшуюся в Гестию, любить довольно сложно. Ей тоже нелегко… Надин стала нервной, раздражительной, ревнивой и вспыльчивой. Александр не выносил сцен, не выносил, когда ему противоречили. С другой стороны, а кому это нравится?..

Так или иначе, но жена постепенно перестала быть для него настоящей подругой. Многие женщины, и нередко очаровательные, претендовали играть в жизни человека, слывшего лучшим знатоком женского сердца, ту роль, которую больше не

могла играть его законная жена. «Львицы ласкали укротителя», – изящно называет это Андре Моруа. Львиц этих было более чем достаточно. В одну из них, Эме Декле, он влюбился страстно, однако эта страсть померкла перед чувством к Анриетт Ренье.

В это время Александр был уже о-очень немолод, однако ему невыносимо захотелось начать жизнь с нуля, с чистой страницы.

Извинительное, понятное, объяснимое желание.

Но кто бы знал, как давно и страстно хотелось этого Надин Дюма!

Муж был счастливее – он любил, он был любим, и, хотя не мог соединиться с возлюбленной, мог писать ей письма: «Вот уже семь лет, – писал он в 1893 году, – как не было ни единого часа, чтобы я не думал о тебе. Если бы звезда упала в море, она не произвела бы большего волнения, чем произвела ты, ворвавшись в мою жизнь. Все, что я думал о любви, будучи убежден в том, что никогда не познаю ее в действительности, я познал в тебе: физическое совершенство и возможность морального совершенства, – если верить тому, что ты утверждаешь…»

А Надин… Тигрице, сирене, «княгине» было шестьдесят. Она была все еще очень красива, но… но до чего же убийственны эти два слова: «все еще»!

Ревность к мужу, который ей изменял, но не уходил от нее… вернее, ревность к давно и безвозвратно изменившей ей и покинувшей ее молодости в конце концов довела Надин до душевной болезни. Она уехала от мужа и поселилась на авеню Ньель, в доме своей дочери Колетт, где и умерла в возрасте шестидесяти восьми лет 2 апреля 1895 года.

После этого Дюма-сын (он давно уже остался единственным из Александров Дюма, однако не мог и не хотел избавиться от этой приставки – fils – к своей фамилии) женился на своей Анриетт. Она и проводила его в октябре 1895-го в последний путь на то же кладбище Монмартр, где уже ожидала его мадам Дюма… уже, наверное, примирившаяся, наконец, там, на небесах, со всеми теми, кому она причиняла зло, со всеми, кто причинял зло ей, с самой собой, наконец…