Русские над Индией
Шрифт:
– А вот завтра опять тутек испробуем, - сказал есаул В.
– Да разве и на этом перевале он есть?
– спросил я.
– Не на самом перевале, а по ту сторону его, это все-таки не так несносно: тысячи на четыре футов ниже.
Я с трепетом ожидал ужасов тутека и вспоминал рассказы о нем есаула. Подъем на перевал был почти незаметен; путь, пролегающий по каменистому грунту, оказался превосходным, и если бы не снег с ветром, то все было бы прекрасно.
При спуске с перевала я стал ощущать слабость, явились симптомы удушья, но не в сильной степени; только голова очень разболелась. Как говорили казаки, здесь тутек был несравненно слабее, чем на Малом Памире. По другую сторону перевала погода резко изменилась; необычайный зной явился на смену снега и ветра,
– Ваше высокоблагородие, - окликнул есаула казак.
– Чего тебе?
– Траву нашли.
– Где?
– Да вон в этом ущелье, - указал казак на чернеющуюся перед нами щель.
– Всего версты три будет - просто выше пояса трава.
Мы приказали подать лошадей и отправились. Действительно, только успели палатки наши скрыться за скалами ущелья, как мы были поражены метаморфозой ландшафта. Высокая, достигающая колен трава, великолепные ручьи с чистою зеркальною водою, мелкий кустарник - все служило поводом к предположению заключения, что в таком оазисе суровой "крыши мира" должна обитать какая-нибудь тварь. И действительно, не успели мы проехать и двух верст, как казак подъехал ко мне и, указав на небольшой откос, сказал полушепотом: "Гляньте, ваше благородие, - архары".
Шагах в пятистах от нас паслось целое стадо горных баранов - это были самки. Самцы никогда не ходят стадами, а самое большее по трое, чаще же они бродят в одиночку. Мы спешились, взяли у казаков винтовки и стали подкрадываться к стаду. Архары долго не замечали нас, так что нам удалось подкрасться к ним шагов на сто. Сердце мое сильно билось. "Вот и по архарам постреляю", - думал я.
– Ну, довольно, стреляйте, - шепнул мне есаул.
Два выстрела грянули разом и, подхваченные эхом, понеслись по ущельям. Архары вздрогнули и, как горох, рассыпались по скату. Результат был удачен: две жертвы валялись на траве. Приказав казакам взять обе туши, мы, в надежде убить еще хоть одного архара, побрели по откосу и направились к зеленевшему кустарнику.
– Что это? Собака?
– удивленно спросил я, указывая на необыкновенного зверя, остановившегося в недоумении против нас.
– Какого черта собака, это здешний медведь, - сказал есаул и прицелился.
Медведь оставался неподвижным. Он, очевидно, первый раз видел людей и относился к нам очень доверчиво, давая возможность хорошенько себя разглядеть. Это был маленький, величиною с волкодава, медведь, скорее похожий на собаку, чем на медведя. Его грязно-серо-бурая шкура была в каких-то плешинах; по-видимому, он был очень стар.
– А, ну его к черту, - сказал есаул и опустил ружье, - куда нам с ним возиться - не увезем.
Медведь невозмутимо стоял в той же удивленной позе и, только когда мы повернули в сторону, вдруг побежал обратно. Однако более нам ничего не удалось встретить; мы к вечеру вернулись в лагерь и закусили вкусной архариной.
На перевале Бендерского опять тутек - что за наказание! Но вот мы оставили за собой Малый Памир и вышли на большую, широкую равнину, с левой стороны которой тянется гряда закутанных в облака снеговых гор Гиндукуша. Эта долина местами покрыта высокою травою, а местами пересечена болотами.
– А вот и Базай-и-Гумбез, - сказал начальник разъезда, указывая на один надгробный памятник, возвышавшийся среди нескольких могилок.
Я приблизился к нему и стал осматривать эту замечательную могилу, имеющую историческое значение, а также служащую самым южным пунктом наших Памирских владений.
Это было небольшое четырехугольное строение, поставленное на невысоком фундаменте и увенчанное куполообразною крышею. Маленькая дверь на восток и небольшое окно довершали архитектуру его. На меня пахнуло чем-то затхлым, когда я вошел внутрь здания; неприятная темнота царила в склепе, и только тощий луч света врывался в маленькое окно. Ничего особенного не представляло собою строение.
– Кому принадлежит эта могила?
– спросил я капитана С., знакомого хорошо с историей Памира.
– Как - кому? Базаю-датхе.
– Знаю, но кто, собственно, был этот самый Базай?
– спросил я.
– Базай-и-датха был одним из тех уполномоченных губернаторов, которые высылались кокандскими ханами для управления Памиром. На этом самом месте, где вы теперь видите могилу, стояло небольшое укрепление, да вот и следы от него, смотрите, - указал он на развалившиеся глинобитные стены.
– Вот в этом укреплении и жил Базай-датха со своим гарнизоном. Однажды, когда он собирал подать с кочевников и после сборов вернулся в крепость, на нее ночью напали ваханские и канджутские разбойники; это случилось в 1864 году. Укрепление было разрушено, а Базай и его гарнизон мученически убиты и похоронены на этом месте, где впоследствии в память Базай-и-датхи и поставлен был кокандцами этот памятник, носящий название Базай-и-Гумбез, то есть могила Базая.
– А знаете ли что, господа? Ведь мы недалеко от перевала Ионова{76}, где наш начальник отряда чуть не погиб в 1891 году, отыскивая его, - сказал нам начальник разъезда.
– Мы здесь днюем, и я бы вам советовал проехаться и осмотреть его - говорят, это самый красивый и самый высокий из всех перевалов (23 000 футов), да, кроме того, он представляет собою прямой путь в Индию; с него берут начало истоки реки Инда.
Итак, мы были над Индией, над этой сказочной страной, куда стремился еще и Петр Великий, - при этой мысли каждый испытывал необыкновенное удовольствие: скоро, скоро, быть может, придется и спуститься туда.
Я не замедлил выразить желание отправиться на перевал - есаул обещал составить мне компанию. Пообедав и дав отдохнуть лошадям, мы отправились в путь. Сильно изломанная, узкая тропа, извиваясь, поднимается вверх по почти отвесному скату горы. С правой и с левой стороны высятся огромные голые скалы, как бы вылитые из чугуна, а вниз и взглянуть страшно, тем более что ехать пришлось по самому краю обрыва, на дне которого бежит быстрая река, откуда доносились до нас как бы раскаты грома. Это гремели катящиеся по дну реки камни, увлекаемые исполинскою силою потока. Шум реки соответственно суживанию ущелья все усиливался и наконец дошел до того, что я не слышал даже самого громкого собственного крика. Великолепная сочная трава покрывала весь наш путь, и целый ковер цветов ласкал мой утомленный однообразием взор.
В одном месте, под отвесною, закутанною в облака горою, нам попались три небольших строения, из них два без крыш. Строения эти были без всякой связи сложены из камня. В этих первобытных жилищах приютилось несколько ваханцев. Живут они очень бедно; несколько баранов составляли все их богатство. Едва поравнялись мы с этими убогими строениями, как оттуда вышли несколько ваханцев с накинутыми на плечи лохмотьями. Они протягивали к нам руки и просили милостыни. Как удалось мне узнать, эти люди бежали в дебри Памира от афганских казней и принуждены скрываться здесь, питаясь дичиною и разными корнями. Большинство из них занимаются разбоем, нападая на заплутавшие караваны, а очень небольшая часть сеет пшеницу, но этим могут заниматься только жители долины Вахан-Дарьи, так как хлеб не вызревает выше 9000 футов. Вообще ваханцы - рослый, красивый народ, принадлежащий к арийской расе, находятся почти в диком состоянии и живут по долине Вахан-Дарьи. Длинные волосы, черные, как смоль, блестящими локонами спадают по плечам. Большие черные глаза, окаймленные широкими, сросшимися над переносицей бровями, и нос с небольшой горбинкой придают им весьма суровый и хищный вид. Они очень напоминают своею внешностью афганцев, хотя несравненно красивее последних. Речь ваханцев до того мелодична и они так приятно владеют языком, что мне казалось, что предо мною одичалые французы, и только хорошо вслушавшись, я различил азиатское наречие.