Русские поэты второй половины XIX века
Шрифт:
Эта чистая уверенность, так твердо выраженная, этот братский призыв к союзу – не во имя разгульных пиров и удалых подвигов, а именно под знаменем науки, – это благородное решение не творить себе кумиров – обещали многое. Они обличали в авторе если не замечательное поэтическое дарование, то, по крайней мере, энергетическое решение посвятить свою литературную деятельность на честное служение общественной пользе. Но после издания своих стихотворений г. Плещеев замолк. Прошли годы, и ни одним стихом он не напомнил о себе русской публике. Наконец, в 1856 году снова появился он в «Русском вестнике», с робостью новичка печатая свои стихотворения под неполной фамилией А. П-ва. Многие читатели узнали знакомый голос и радушно приняли «старые песни на новый лад», как называл г. Плещеев свои стихи, печатая их в «Русском вестнике». Теперь, наконец, решился он издать их и отдельной книжкой. В ней уже нет тех [мощных призывов, ] тех гордых увлечений, тех отчасти безрассудных надежд, с которыми так смело выступал он на свое литературное поприще. С ним произошло то же грустное явление, о котором говорили мы выше.
Изданная ныне книжка грустно начинается
В этих стихах читатель может видеть выражение того настроения, которое господствует во всей книжке стихотворений г. Плещеева. Оно проявляется в разных видах: то в горьком укоре враждебному року, то в грустном воспоминании о прошедшем, то в глухом стоне настоящего, внутреннего горя, то, наконец, в печальной иронии над своими погибшими мечтами. Из сорока стихотворений, напечатанных в книжке, в тридцати, наверное, найдется скорбь больной души, усталой и убитой тревогами жизни, желание приобрести новые силы, чтобы освободиться от гнета судьбы и от мрака, покрывшего ум поэта…
В одном стихотворении он говорит:
Запуган мраком ночи я,И в нем я ощупью блуждаю;Ищу в светильник свой огня,И где обресть его – не знаю.В другом:
Как часто у судьбы я допросить хотел,Какую пристань мне она готовит…Зачем неравный бой достался мне в удел,Зачем она моим надеждам прекословит…Ответа не было.В третьем:
Подстрекнула жизнь лукавоНа неравный бой меня.И в бою том я потратилМного страсти и огня.Только людям на потехуСкоро выбился из сил,И осталось мне сознанье,Что я немощен и хил.Воспоминания прошлого служат для автора постоянным источником грустных сожалений. Сравнение прежней свежести и энергии, прежнего огня и самоуверенности с наступившим потом равнодушием и покорным отчаянием служит для г. Плещеева мотивом многих грустных стихотворений. Вот, например, как рисуется автору его прошедшее в стихотворении «Странник»:
Была пора, и в сердце молодомКипела страсть, не знавшая преград;На каждый бой с бестрепетным челомЯ гордо шел, весенним грозам рад.Была пора, огонь горел в крови,И думал я, что песнь моя была сильна,Что правды луч, что луч святой любвиЗажжет в сердцах озлобленных она.Где ж силы те, отвага прежних лет?Сгубила все неравная борьба.И пустота – бесплодной жизни след —Ждет неизбежная, как древняя судьба.Дойти до пустоты после возвышенных надежд и благородных порывов – ужасно. Мы не думаем, чтоб на самом деле мог быть доведен до такого состояния, единственно силою обстоятельств, человек, в котором чистые убеждения не были праздною игрою разгоряченного воображения, прихотью опрометчивой юности. Нет, при всей враждебности обстоятельств человек найдет, чем наполнить свое существование, если в душе его есть не только крепость характера, но и сила убеждений. Крепость может поколебаться и пасть, но убеждение останется и всегда поддержит человека как в борьбе с роком, так и среди житейской пустоты. Его-то должен хранить поэт при всех неудачах своих мечтаний, при всех обманах тяжелого опыта жизни. Оно может не спасти от внешних унижений, может остаться бессильно в тех случаях, где требуется героизм характера, но оно не даст человеку унизиться внутренно [и, всегда указывая ему правый путь, даст ему силы на дорогу, по крайней мере, там, где выбор пути не влечет за собою конечной гибели]. Человека, не разошедшегося с своими убеждениями, нельзя еще считать погибшим: пока он знает, что идет поневоле не своей дорогой и пока в душе тяготится этим, еще нет сомнения, что он при первой возможности воротится на путь чести и добра. Но зато как страшно положение человека, поставляемого в постоянную необходимость идти против себя и сознающего, что он не может выполнить в жизни тех идеальных требований, которые ставит для самого себя. Тут именно и является самое отчаянное, самое мучительное страдание для человека, проникнутого благородными стремлениями. Страдание подобного рода недурно выражено в следующем стихотворении г. Плещеева:
О, если б знали вы, друзья моей весны,Прекрасных грез моих, порывов благородных, —Какой мучительной тоской отравлены,Проходят дни мои в сомнениях бесплодных!Былое предо мной, как призрак, восстает,И тайный голос мне твердит укор правдивый:Чего убить не мог суровой жизни гнет,Зарыл я в землю сам! Зарыл, как раб ленивый…Душе была дана любовь от Бога в дар,И отличать дано добро от зла уменье:На что же тратил я священный сердца жар?Упорно ль к цели шел во имя убежденья?Я заключал не раз со злом постыдный мир,Я пренебрег труда спасительной дорогой,Не простирал руки тому, кто наг и сир;И оставался глух к призывам правды строгой.О, больно, больно мне… Скорбит душа моя,Казнит меня палач неумолимый – совесть,И в книге прошлого с стыдом читаю яПогибшей без следа, бесплодной жизни повесть.Мы привели это стихотворение потому, что в нем довольно удачно определяется, с какой именно стороны грозит человеку нравственная гибель, [при враждебных обстоятельствах внешних, ] среди пошлости окружающей жизни. Не столько велика опасность, что задохнешься в смраде этой одуряющей атмосферы, сколько страшно то, что привыкнешь к этому смраду и будешь, как и другие, ходить целый век одуренным. От этой последней опасности ничто не спасет чистой, идеальной души поэта, кроме светлого и сильного убеждения: он будет задыхаться в атмосфере гнили, грязи и мертвечины; но веяние живой, чистой мысли все-таки будет для него освежать несколько эту удушливую атмосферу. Конечно, в холодной, пошлой прозе ежедневной жизни невозможно сохранить всей поэтической невинности и чистоты души; некоторое время подышавши дурным воздухом, нельзя не поплатиться отчасти своими легкими. Но что же делать? Если бы внешние беды и все влияние окружающей нас пошлой ежедневности производили в нас только временную наружную боль, нисколько не отражаясь на внутреннем состоянии организма, тогда бы их и бояться было нечего… Главное-то горе в том и состоит, что внешние обстоятельства искажают нас самих и часто делают ни к чему не годными. Хорошо еще, если в нас остается хоть восприимчивость к веянию жизни, хоть желание возрожденья. Эта именно восприимчивость, это желание заметны повсюду в стихотворениях г. Плещеева. А при таком расположении души можно еще утешиться в том, о чем сожалел поэт, т. е. что принужден был не раз мириться со злом и зарывать в землю талант, которому нельзя было найти употребления.
Нельзя, однако же, не пожалеть о том, что сила обстоятельств не дала развиться в г. Плещееве убеждениям, вполне определенным и ровным, – цельным, как говорят. Со вниманием перечитывая его стихотворения, нельзя в них не заметить следов какого-то раздумья, какой-то внутренней борьбы, следствие потрясенной, еще не успевшей снова установиться мысли. Поэт постоянно жалуется на то, что его надежды разбиты, мечты обмануты, что он сам стал немощен и хил. Но в то же время он не может уберечь себя от новых обольщений и все как будто предается мечте, что для него настанет вторая юность, а для человечества новый золотой век. (Эти странные мечты и надежды парализуют ту сторону таланта, которая у г. Плещеева наиболее сильна, потому что наиболее искренна. В своем прошедшем г. Плещеев может найти много страстных и мощных мотивов, способных увлечь человека с душою. В своих воспоминаниях, в своей тоске, в самой боли раздраженного сердца поэт найдет предметы для многих песен. И если к этим песням не примешивается фальшивый звук ребяческих, смешных надежд и увлечений, то песни его польются звонким, стремительным, широким потоком. Мы говорим это в полном убеждении, что г. Плещеев не утратил той силы мысли и стиха, какая проявлялась в некоторых из первых стихотворений, между тем как беспечность золотых снов юности он уж потерял невозвратно. Об этом ясно свидетельствуют его стихотворения. Везде, где хочет он поидеальничать, где пускается в оптимизм, выражает юношеские надежды и желания, – везде впадает он в риторику, в звонкие фразы, вычурные сравнения, самый стих становится как-то мягок и вял. В доказательство стоит перечитать стихотворения: «Трудились бедные», «Не говорите, что напрасно…», «Была пора, своих сынов» и т. п. Вот, например, окончание стихотворения «Была пора»:
Не страшен нам и новый враг;И с ним отчизна совладает, —Смотрите: уж редеет мрак,Уж свет отвсюду проникает.И, содрогаясь, чует зло,Что торжество его прошло…Не правда ли, что это прозаично, как модно-современное стихотворение Бенедиктова, и стих тянется так лениво и вяло, точно будто в какой-нибудь заказной оде прошлого столетия…
Во многих стихотворениях г. Плещеев ищет «тропы, затерянной им». Он молит:
Да упадет завеса с глаз,Да прочь идут сомненья муки;Внезапным светом озарен,От лжи мой ум да отрешится,И вместе с сердцем да стремитсяПостигнуть истины закон.)