Русские символисты: этюды и разыскания
Шрифт:
11 января 1914 года
Милостивый Государь Валерий Яковлевич!
Пятьдесят дней тому назад скончалась Надя.
Срок, за который, мне кажется, Вы успокоились достаточно. Учитывая это, прошу Вас объяснить мне обстоятельство, которое я считаю основной и главной причиной смерти Нади (факт передачи Вами Наде револьвера, несмотря на данное Вами мне честное слово Брюсова, что, после известной Вам случайности, это оружие в руках Нади никогда больше не будет), объяснить мне без недомолвок и экивоков.
Поставлю вопрос прямо: «Считаете ли Вы себя виновным морально в самоубийстве Нади и физически в снабжении человека, уже находящегося под властью известного настроения (настроения, которое Вам именно было известно более чем кому-либо), — удобным, нестрашным, автоматически действующим средством вызвать смерть?»
Как видите, я поставил вопрос прямо, и смею думать, что получу столь же прямой, если пожелаете, личный ответ. Срок ответа на это письмо я ставлю недельный, т. е. до 18 января 1914 года.
27 февраля 1914
Милостивый Государь, Александр Григорьевич!
К сожалению, мое нездоровье и мое отсутствие из Москвы помешало мне раньше ответить на Ваше письмо. Хотя оно содержит совершенно неуместное, с моей точки зрения, назначение срока, к которому Вы ожидаете моего ответа, я все же с удовольствием дам Вам прямые ответы на поставленные Вами вопросы.
Вы спрашиваете, считаю ли я себя «морально виновным» в самоубийстве Н. Г. На это я должен Вам ответить: Да, считаю, — но в той же мере, в какой должны считать себя «морально виновными» и Вы лично, и все другие, бывшие с ней близкими. Среди всех лиц, окружавших Н. Г., я, наверное, больше всех заботился о ее судьбе. Я делал все, что мне казалось нужно и что было для меня возможно, чтобы ее жизнь складывалась для нее хорошо. В ущерб всем своим делам и занятиям, я посвящал Н. Г. едва ли не половину своего времени… Хочу верить, что так же относились к ней и другие, близкие ей лица… Но, очевидно, всего этого было мало. Очевидно, ей нужно было еще что-то, что мы ей дать не могли или не сумели. В этом смысле и я, и Вы, и все мы должны считать себя «морально виновными», и тяжесть этой вины я вполне сознаю, как, вероятно, сознаете и Вы.
Вы спрашиваете далее, почему я вернул Н. Г. револьвер, который Вы у нее отняли. По многим причинам. Во-первых, потому, что мне слишком трудно было отказать ей в ее настойчивой просьбе. Во-вторых, потому, что она дала мне формальное обещание не пользоваться им против себя (но я ни на миг не
Таковы мои ответы, милостивый государь. Надеюсь, что это мое интимное письмо, которое я обращаю к Вам, как к брату Н. Г., останется между нами. Мне нет причин скрывать то, что здесь сказано, но мне неприятно посвящать чужих людей в свою личную жизнь.
Примите уверения в совершенном почтении [740] .
739
Брюсов здесь фактически повторяет аргументацию, содержавшуюся в одном из писем Львовой к нему, цитированных в наст. изд. (С. 184, примеч. 103); в том же письме: «Я не хочу больше мучений. И не хочу, чтобы у меня было искаженное, синее лицо. Пусть оно останется спокойным и красивым. Это моя последняя просьба, а в них, кажется, отказывать не принято. Встань на ту точку зрения, что если у меня хватит сил нажать курок, у меня хватит сил и выпить порошок». В другом письме к Брюсову она вновь касалась той же темы: «А все-таки ты не прав: ты должен был прислать мне то, о чем я просила» (РГБ. Ф. 386. Карт. 93. Ед. хр. 7).
740
Текст приводится по машинописной копии из архива Брюсова, поэтому в нем отсутствует подпись.
В ноябре 1913 г. застрелилась Надежда Григорьевна Львова. Лишь я могу выяснить причины ее смерти. Поэтому пишу мою исповедь, которая может быть обнародована только после моей смерти. Излагаю факты с полной откровенностью, не скрывая того, что бросает на меня тень, и не утаивая того, что меня оправдывает. Говорю исключительно о фактах. Своих чувств касаюсь как можно меньше. Н. Г. Львову в дальнейшем называю начальной буквой ее имени — Н. Других лиц также — буквами.
Н. принесла мне, в редакцию «Русской Мысли» свои стихи весной 1911 г. Я не обратил на них внимание. Она возобновила посещение осенью того же года. Тогда ее стихи заинтересовали меня. Началось знакомство, сначала чисто «литературное». Я читал стихи Н., поправлял их, давал ей советы; давал ей книги для чтения, преимущественно стихи. Незаметно знакомство перешло во «флирт». Мы бывали вместе в театрах, концертах и ресторанах. Я говорил Н., что она нравится мне, целовал ее руки. Иногда просил позволения поцеловать в губы; она всегда отказывала. Может быть, я говорил излишне вольно, но все оставалось в пределах шутки и «игры».
К весне 1912 г. я заметил, что увлекаюсь серьезно и что чувства Н. ко мне также серьезнее, чем я ожидал. Тогда я постарался прервать наши отношения. Я перестал бывать у Н., хотя она усердно звала меня. Мы стали встречаться очень редко. За все лето виделись два раза. Второй раз мы были на именинах у Ш. [741] , в деревне, и, возвращаясь, опоздали на поезд (Н. жила в Подольске). Нам пришлось провести ночь вдвоем в Москве. Но мы провели ее «как брат и сестра». Позднее я узнал, что в это время Н. уже не была девушкой. Причиной этого, по ее словам, был ее жених, которого она называла «Рубек» [742] .
Осенью 1912 г. я еще настойчивее избегал встреч с Н., сознательно желая подавить в ней ее чувство ко мне. Я постарался занять себя другой женщиной (Е.) [743] , чтоб только отдалиться от Н. Но она столь же настойчиво требовала, чтобы я возобновил отношения с ней. Она написала мне, что любит меня. Мне было трудно бороться, потому что я тоже любил Н.; но все же я, в ответном письме, советовал ей позабыть меня. Н. написала мне, что, если я не буду ее любить, она убьет себя. Тогда же она сделала попытку самоубийства: пыталась отравиться цианистым кали. После этого у меня не осталось сил бороться, и я уступил. Н. дала мне обещание, что ничего не будет с меня спрашивать. Но, разумеется, такие обещания никто не сдерживает. Все это было на Рождестве 1912 г.
Уже с начала 1913 г. Н. стала тяготиться нашими тайными (сравнительно) отношениями. Мы опять бывали вместе в театрах и общественных местах, но Н. желала, чтобы я стал ее мужем. Она требовала, чтобы я бросил свою жену. С первого раза я отказал. Она настаивала. Я видел, что она мучится, и мучился сам. Иногда я уступал ее настояниям, но, подумав, опять отказывался. Мне казалось нечестно бросить женщину (мою жену), с которой я прожил 17 лет, которая делила со мною все невзгоды жизни, которая меня любила и которую я любил. Кроме того, если б я ее бросил, это легло бы тяжелым камнем на мою совесть, и я все равно не мог бы быть счастлив. Вероятно даже, что жена не перенесла бы этого моего поступка и убила бы себя. Все это я объяснил Н. Она все поняла и согласилась, что я не могу и не должен сделать этот шаг. Однако она продолжала мучиться создавшимся положением.
Летом я уезжал с женой за границу [744] . Это тяжело отозвалось на Н. Осенью 1913 г. она возобновила свои настояния. Я, чувствуя безвыходность, обратился к морфию. Н., не видя исхода, нашла его в смерти. — Вот все, что знаю я. Может быть, были и другие причины.
741
Имеется в виду Анна Александровна Шестеркина.
742
Рубек — герой драмы Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» (1899).
743
Имеется в виду Елена Александровна Сырейщикова.
744
Летом 1913 г. Брюсов вместе с женой посетил Голландию.
«КОРОЛЬ НА ПЛОЩАДИ»: БЛОК НА ФОНЕ ПШИБЫШЕВСКОГО
Лирическая драма Александра Блока «Король на площади» (1906) всегда оставалась обделенной исследовательским вниманием. Почти все, писавшие о ней, были едины в оценке ее как одного из наименее удавшихся автору крупных произведений (соответственно — и наименее понятных для читателя), а также в констатации актуального общественного подтекста, просвечивающего сквозь образную ткань условно-символического сюжета: под флёром «петербургской мистики», нашедшей в драме, согласно позднейшему пояснению Блока, свое непосредственное отражение [745] , таились рефлексии поэта, порожденные социальной трагедией 1905 года. Была предпринята, однако, и попытка интерпретации «Короля на площади» как архитектонически и семантически глубоко цельного, внутренне сбалансированного произведения, реализующего в конфигурациях персонажей строго продуманную систему соответствий и контрастов [746] . В плане использования ранее апробированных драматургических приемов и образно-сюжетных параллелей «Король на площади» сопоставлялся с поздними произведениями Ибсена, и в особенности со «Строителем Сольнесом» [747] , с «трагедией из будущих времен» В. Брюсова «Земля» [748] , с апокалипсическими мотивами, актуализированными через «текст-посредник» — «отрывок из ненаписанной мистерии» Андрея Белого «Пришедший» [749] , с «Северной симфонией (1-й, героической)» того же Белого [750] . Отмечалось также прямое или косвенное воздействие на лирические драмы Блока западноевропейского театра рубежа веков и его крупнейших представителей — Метерлинка, Гауптмана, Шницлера, Гофмансталя [751] . В связи с «Королем на площади», однако, не следует забывать еще одно звучное имя — вождя польского модернизма Станислава Пшибышевского, снискавшего в России в 1900-е гг. самую широкую известность и громкую славу [752] .
745
Павлович Н. Из воспоминаний об Александре Блоке // Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1980. Т. 2. С. 397.
746
См.: Ленчик Л. Е. Семантика сюжетно-образных связей в драме А. Блока «Король на площади» // Блоковский сборник. II. Тарту, 1972. С. 206–217.
747
Громов П. Герой и время: Статьи о литературе и театре. Л., 1961. С. 412; Нива Ж. Александр Блок // История русской литературы. XX век: Серебряный век. М., <1995>. С. 138.
748
Родина T. М. Александр Блок и русский театр начала XX века. М., 1972. С. 151; Федоров А. В. Ал. Блок — драматург. Л., 1980. С. 90; Герасимов Ю. К. Драматургия символизма // История русской драматургии. Вторая половина XIX — начало XX века (до 1917 г.). Л., 1987. С. 576.
749
Федоров А. В. Ал. Блок — драматург. С. 89–90; Шахадат Шамма. Чужое слово в драматургии А. А. Блока: «Король на площади» и «Пришедший» Андрея Белого // Тезисы докладов научной конференции «А. Блок и русский постсимволизм». Тарту, 1991. С. 20–26.
750
Магомедова Д. М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. <М., 1997>. С. 132–134.
751
См.: Федоров А. В. Ал. Блок — драматург. С. 28–53.
752
См.: Цыбенко Е. З. Польская литература рубежа XIX и XX веков в России // Русская и польская литература конца XIX — начала XX века. М., 1981. С. 246–253.
В одной из тирад героиня «Короля на площади», Дочь Зодчего, возглашает:
Знаю великую книгу о светлой стране, Где прекрасная дева взошла На смертное ложе царя И юность вдохнула в дряхлое сердце! Там — над цветущей страной Правит высокий Король! Юность вернулась к нему! [753]Обозначенный в этих словах сюжет «великой книги» вполне согласуется с основной коллизией, служащей первотолчком для драматургического действия в пьесе Пшибышевского «Вечная сказка» («Odwieczna ba's'n», 1906). «Традиционная драма реального действия с эмблематическими завитками диалогов», по определению Андрея Белого [754] , «Вечная сказка» в то же время являет собою характерный образчик символистского условного представления: все происходящее в ней отнесено к
753
Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1961. Т. 4. С. 43. Далее текст «Короля на площади» в окончательной авторской редакции цитируется по этому изданию с указанием (в скобках) страницы. В первопечатной редакции «Короля на площади» (первая публикация — Золотое Руно. 1907. № 4. С. 32–45) далее следуют еще две строки: «Юность народное сердце // Пронзила, как солнце!» (Блок Александр. Лирические драмы. СПб., 1908. С. 82).
754
Андрей Белый. Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 285 (статья «Символический театр», 1907).
Историк польской литературы [755] , излагая сюжет пьесы, остается во власти велеречиво-патетической стилистики диалогов ее героев: «На высоких вершинах духа происходит горение двух сердец в „Вечной сказке“ <…> Здесь борьба идет между вечными врагами — лучезарной жизнью богов и мрачным демоном зла и разрушения. Могучий король, царь, полюбил лесной цветок, дочь гусляра-ворожея красавицу Сонку. На другой стороне стоит темная фигура королевского канцлера, воплощение зла, коварства, <…> черни-толпы. Воплощенная в канцлере толпа — вельможи, рыцари, придворные — ни в ком не хочет и не может признать сокровенной жизни сердца, свободы личности. Не смеет король любить <…>, и не место нищей на троне, который знал только благородных принцесс»; «„Бог черни, бог толпы“ — канцлер неутомимо плетет злую паутину вокруг блаженных любовников.
755
Яцимирский А. И. Новейшая польская литература. От восстания 1863 года до наших дней. СПб., 1908. Т. 2. С. 280, 281.
Личность короля должна исчезнуть перед тупой, неумолимой мощью толпы». Истинные гуманисты и аристократы духа, Король и Сонка противостоят не приемлющему их миру, добровольно подчиняющемуся власти злых и корыстных сил, и в финале драмы покидают этот мир: Король добровольно слагает с себя знаки власти и удаляется вместе с Сонкой, непризнанной королевой, «туда, где замки сотканы мечтой» [756] .
«Вечная сказка» впервые появилась на русском языке в переводе, сделанном с рукописи Евгением Троповским и опубликованном как приложение к № 3/4 журнала «Весы» за 1906 г. с отдельной пагинацией; в предуведомлении «От редакции» (датированном 27 марта 1906 г.) сообщалось: «Оригинал настоящего перевода был доставлен нам автором в мае прошлого года, с тем чтобы русское издание появилось одновременно с польским. В октябре того же года автор известил нас, что драма „Вечная сказка“ им совершенно переделана и что раньше доставленный нам оригинал он считает лишь эскизом этого произведения. Ввиду, однако, несомненного историко-литературного интереса, представляемого настоящей редакцией драмы, пользуясь разрешением автора, мы помещаем ее здесь, на страницах „Весов“, в этом первоначальном виде. Русское издание „Вечной сказки“ во второй, измененной редакции выйдет в книгоиздательстве „Скорпион“ в недалеком будущем, одновременно с появлением польского оригинала» (С. 3). Вторая, значительно расширенная и переработанная редакция драмы, в которую включены дополнительные сцены и новые персонажи, была выпущена в свет «Скорпионом» несколько месяцев спустя (издательское предисловие датировано 1 декабря 1906 г.) [757] , вслед за этим изданием «Вечная сказка» в окончательной авторской редакции появилась и в других русских переводах [758] . Для нас, однако, существенен первоначальный текст, опубликованный в «Весах», поскольку именно он мог быть в поле зрения Блока в период вынашивания замысла и написания «Короля на площади» [759] (работа над драмой была начата летом 1906 г., первоначальный, черновой вариант текста завершен 3 августа 1906 г., над вторым, опубликованным вариантом Блок работал в сентябре и завершил его 10 октября 1906 г.) [760] .
756
Пшибышевский Ст. Вечная сказка: Драма в трех действиях // Весы. 1906. № 3/4. Приложение. С. 59. Далее драма Пшибышевского цитируется по этому изданию с указанием (в скобках) страницы.
757
Пшибышевский Ст. Вечная сказка: Драматическая поэма / Единственный разрешенный автором перевод Е. Троповского. М.: «Скорпион», 1907.
758
Пшибышевский Ст. Полн. собр. соч. T. VII. Requiem aeternam. Вечная сказка / Пер. В. Высоцкого. М.: Изд. В. М. Саблина, 1907; Пшибышевский Ст. Вечная сказка: Драматическая поэма / Пер. Е. и И. Леонтьевых. М.: Польза, 1907 (Универсальная библиотека, № 24). Оба перевода неоднократно переиздавались. «Вечная сказка» также была выпущена в свет литографированным изданием в переводе М. Шевлякова (М.: Рассохин, 1906).
759
Полный комплект «Весов» сохранился в библиотеке Блока, в № 3/4 за 1906 г. имеются его пометы (см.: Библиотека А. А. Блока. Описание / Сост. О. В. Миллер, Н. А. Колобова, С. Я. Вовина. Л., 1986. Кн. 3. С. 170).
760
См.: Медведев П. В лаборатории писателя. Л., 1971. С. 202–203; Блок А. Театр / Вступ. ст., сост. и примеч. П. П. Громова. Л., 1981. С. 483–485 («Библиотека поэта». Большая серия). На обложке черновой рукописи драмы рукой Блока обозначены датировки: «Лето 1906», «Осень — октябрь» (ИРЛИ. Ф. 654. Оп. 1. Ед. хр. 143).
В статье «Пеллеас и Мелизандра» (октябрь 1907 г.) Блок мимоходом упоминает «Вечную сказку» — «смертельно ненужную и скучную пьесу Пшибышевского» [761] . Такая более чем внятная характеристика никоим образом не опровергает намечаемых параллелей. Негативное отношение автора к произведению другого автора отнюдь не означает, что отрицаемое «чужое слово» не могло вызвать резонанса в его собственном творчестве — хотя бы в плане переоценки или полемического противостояния; примерами подобного рода изобилует история литературы. В данном же случае у нас нет достаточных оснований утверждать, что в период работы над «Королем на площади» Блок воспринимал «Вечную сказку» точно так же, как год спустя. Как известно, в 1907 г. поэт совершил новый и радикальный шаг в своей духовной и творческой эволюции, направленный к сближению с демократической и реалистической культурой и одновременному дистанцированию по отношению к культуре модернистской и элитарной (безусловным адептом которой был создатель «Вечной сказки»), что не могло не сказаться и на конкретных оценках [762] ; более ранние блоковские упоминания польского символиста — совсем в иной тональности: «Пшибышевский — поразителен» [763] , «От Гощинского („Замок Канёвский“) — мистики все („Dziady“) — Красинский — Пшибышевский» [764] (последний сополагается здесь с классиками польской литературы, в том числе с величайшим из них, автором «Дзядов» А. Мицкевичем).
761
Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 199–200.
762
См.: Минц З. Г. Блок и русский символизм // Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1980. Кн. 1. С. 132–138.
763
Письмо к матери от 30 апреля 1904 г. // Письма Александра Блока к родным. Л., 1927. <Т. 1>. С.119.
764
Запись от сентября — октября 1906 г. // Блок А. Записные книжки. 1901–1920. М., 1965. С. 77.
Дополнительно акцентировать внимание Блока на «Вечной сказке» должно было известие о подготовке В. Э. Мейерхольда к постановке этой драмы в Театре на Офицерской: 2 мая 1906 г. Е. Н. Троповский выслал В. Ф. Коммиссаржевской рукопись новой редакции пьесы, а в последнюю декаду августа состоялись собрания труппы, посвященные ее чтению и обсуждению, и начались репетиции, продолжавшиеся в сентябре и возобновившиеся в ноябре; первое представление «Вечной сказки» с Коммиссаржевской в роли Сонки (режиссеры — Мейерхольд и П. М. Ярцев) состоялось 4 декабря 1906 г. [765] . Именно к этому периоду относится работа Блока над «Королем на площади» и завершение драмы, которую автор, безусловно, если надеялся увидеть на сцене, то на сцене того же театра. 14 октября 1906 г. Блок выступил с чтением только что завершенного «Короля на площади» на первой из литературных суббот, устраивавшихся в Театре на Офицерской. Пьеса была встречена с исключительным энтузиазмом [766] , немедленно последовало решение ставить ее в текущем сезоне [767] , но театральная цензура своего дозволения не дала (разумеется, по причине актуальных политических аллюзий, обнаруженных в тексте).
765
См.: Рыбакова Ю. П. В. Ф. Коммиссаржевская. Летопись жизни и творчества. СПб., 1994. С. 323, 326–327, 341–342.
766
См. пригласительные письма Коммиссаржевской, отправленные К. А. Сомову (О Коммиссаржевской. Забытое и новое: Воспоминания. Статьи. Письма. М., 1965. С. 170) и Вяч. Иванову (Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1982. Кн. 3. С. 259). Ср. свидетельства А. А. Дьяконова (Ставрогина) («Александр Блок в театре В. Ф. Коммиссаржевской»): «Чтение „Короля на площади“ прошло с большим успехом. Блок был героем вечера. <…> Несмотря на многие трудности для постановки, „Король“ был признан прекрасным сценическим материалом и мог явиться дополнением к постановке „Балаганчика“» (Там же. С. 83); М. А. Бекетовой (дневниковая запись от 21 октября 1906 г.): «Саша написал драму „Король на площади“ <…> ее читали в клубе Коммиссаржевской, и она произвела бурю» (Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 3. С. 619). См. также: Веригина В. П. Воспоминания. Л., 1974. С. 89.
767
Об этом решении Мейерхольд известил Блока письмом от 16 октября 1906 г., прося «как можно скорее прислать» экземпляр текста для представления в цензуру (Мейерхольд В. Э. Переписка. 1896–1939. М., 1976. С. 78–79); в ответном письме от 17 октября Блок обещал доставить рукопись не позднее 21 октября (Новый мир. 1979. № 4. С. 160 / Публ. В. П. Енишерлова). См. также письмо Блока к матери от 18 октября 1906 г. (Письма Александра Блока к родным. <Т. 1>. С. 157–158).
Завершив вчерне летом 1906 г. в Шахматове первоначальный, прозаический вариант «Короля на площади», Блок остался не удовлетворен результатом своей работы: «Когда прочел вслух, все увидали (и я в том числе), что никуда не годится — только набросок. <…> Надо переделывать ее и излагать стихами» [768] . Блок впервые тогда взялся за построение относительно масштабной драматургической композиции (ранее написанная лирическая сатира «Балаганчик» была лишь сценической миниатюрой и театральной версией поэтического мира автора) и не сумел череду эпизодов и диалогов претворить в цельное, последовательно разворачивающееся действие. Подобно поэме «Двенадцать», первый вариант «Короля на площади» представляет собой «ряд следующих друг за другом отдельных эпизодов, соединенных по принципу монтажа», но, в отличие от «Двенадцати», этот монтажный ряд не выстраивается в «более высокое композиционное целое» [769] , а остается вереницей фрагментов, относительно самостоятельных, разнокачественных и разностильных.
768
Письмо к Е. П. Иванову от 6 августа 1906 г. // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 8. С. 159.
769
Эткинд Е. «Демократия, опоясанная бурей»: Композиция поэмы А. Блока «Двенадцать» // Эткинд Е. Там, внутри. О русской поэзии XX века: Очерки. СПб., 1996. С. 114.