Русские в Берлине. Сражения за столицу Третьего рейха и оккупация. 1945

Erich Kuby

Die Russen in Berlin. 1945

В формировании послевоенной Германии участвовали многие силы, однако ее обустройство было по большей части определено на Потсдамской конференции в августе 1945 года. Оказалось, что прогнозы президента Рузвельта на этот счет были слишком оптимистичны. Более того, если бы кто-либо из «Большой тройки» (СССР, США, Великобритания) смог оценить послевоенную Европу, он был бы вынужден признать: «Это совсем не то, что я имел в виду».

Для любого серьезного исследователя должно быть очевидно, что маршал Сталин лучше других предвидел грядущие события и сделал

это на удивление рано. И если советские идеи внедрялись с такой последовательностью, то это потому, что русские составили свое мнение за несколько лет до того, как Великобритания и Соединенные Штаты начали всерьез задумываться о будущем Центральной Европы. И даже тогда мысли западных союзников не шли дальше безрезультатных попыток внести поправки во всеобъемлющий проект Сталина.

В середине декабря 1941 года Антони Иден, британский министр иностранных дел, отправился в Москву, чтобы обсудить со Сталиным ведение военных действий. В то время немцы находились так близко от Москвы, что могли чуть ли не наблюдать за этими двумя деятелями в полевые бинокли. Немецкие субмарины открыли счет потопленных кораблей союзников, в Африке Роммель сметал все на своем пути; на Тихом океане всего через две недели после нападения на Пёрл-Харбор японцы уже угрожали Сингапуру и Гуаму.

Неудивительно, что Иден был настроен игнорировать все, кроме неотложных военных проблем. Но даже на этом раннем этапе Сталина больше интересовало обсуждение послевоенных западных границ Советского Союза. Он снова и снова предъявлял претензии на новую границу с Польшей, установленную 1 сентября 1939 года, и уделил относительно небольшое внимание присоединению северной части Восточной Пруссии к своим территориям.

Вполне понятно, что Уинстон Черчилль был раздражен докладом Идена о своем визите в Москву. По его мнению, тогда было не время для обсуждения подобных вещей. И он выразился на этот счет в своей, подобающей государственному деятелю, манере: «Теперь мы просто обязаны выиграть войну, пусть и ценой долгой и тяжелой борьбы. Если публично поднимать такие вопросы сейчас, то это только сплотит немцев вокруг Гитлера» (Жан Эдвард Смит, «Оборона Берлина»).

Если, пока шла война, Сталин не считал необходимым обсуждать свои планы на послевоенное устройство со своими союзниками, то это потому, что они не предпринимали ничего, что могло хоть как-то повлиять на эти планы. И если западные державы также ничего не высказали, то лишь потому, что им нечего было предложить. Цель союзников в войне была обозначена Рузвельтом на конференции в Касабланке (14–24 января 1943 г.) как «безоговорочная капитуляция». Что дало мощный аргумент немецкой пропагандистской машине, но вряд ли заменило стратегическое планирование. Весной 1943 года Иден узнал, что Соединенные Штаты намерены принять участие в оккупации Германии, однако, похоже, сами американцы не имели ни малейшего представления, где следовало дислоцировать свои войска. События должны были решить это за них. Но, пока они не обязались делать это, вопрос об оккупационных зонах попросту не поднимался.

Однако на грядущей первой встрече «Большой тройки» в Тегеране волей-неволей должен был подняться вопрос о будущем Германии. Для подготовки этой встречи 17 октября 1943 года в Москве встретились британский, американский и советский министры иностранных дел. Государственный секретарь США, Корделл Халл, предложил меморандум под звучным названием «Основные принципы, касающиеся капитуляции Германии». К сожалению, дальше общих положений в нем дело не зашло; не прозвучало ни слова о послевоенных границах Германии. В попытке достичь какого-то прогресса Иден предложил создать в Лондоне постоянную комиссию по послевоенному устройству Европы. В результате была сформирована European Advisory Commission (E.A.C) – Европейская консультативная комиссия, ЕКК. Однако, несмотря на трудности ведения переговоров с ЕКК, основные требования Сталина остались неизменными, и в конечном счете «Большая тройка» пришла к согласию по поводу раздела Германии на оккупационные зоны.

13 ноября 1943 года линкор «Айова» вышел из Хэмптон-Роудс,

Виргиния, чтобы доставить президента Рузвельта в Касабланку, откуда тот направился в Тегеран. Президент взял с собой только военных советников – генералов, адмиралов и начальников штабов; никого из американцев, месяцем раньше принимавших участие в подготовительной московской конференции, на борту не оказалось. Военачальники максимально использовали представившуюся возможность; происходили оживленные дискуссии по поводу размещения американских войск после победы в войне. На исходе шестого дня Рузвельт выбрал из груды карт на столе ту, что включала в себя Венецию, Фленсбург (самый северный город Германии), Париж и Варшаву. Он прочертил линию, которая шла от острова Зильт, через датские и немецкие острова Северного моря, по южной границе Дании до реки Рейн возле Дюссельдорфа, спускалась по этой реке до Висбадена и оттуда шла на восток, – разрезая Франкфурт-на-Майне ровно на две половины, – до чешско-германской границы. Здесь линия сворачивала на север, поднималась к Лейпцигу, пересекала Берлин и заканчивалась севернее Штеттина [1] . Круг замыкался балтийским побережьем и южными границами Дании. Такой должна была стать американская зона. Затем президент принялся определять британскую зону. Ее северная граница должна была соприкасаться с южной границей американской зоны по широте Висбадена. Отсюда ей надлежало следовать по Рейну до самого Базеля, затем свернуть на восток, к озеру Констанц (Боденское озеро, находящееся в предгорьях Альп на границе Германии, Швейцарии и Австрии), где президент намеренно следовал по швейцарскому побережью, продолжаться до Зальцбурга – прихватывая по пути изрядный кусок Тироля, – и, наконец, следовать точно по границе Германии с Чехословакией и Австрией, вплоть до американской зоны.

Со всей определенностью можно сказать, что все мысли президента были обращены к морю. Он думал о размещении миллиона своих солдат «на пару лет» в Германии, и, естественно, ему понадобились бы порты Северного моря для их снабжения. Но кто мог сказать, что станет с Францией? Поэтому не имело смысла рисковать, прокладывая линии снабжения через такую непредсказуемую страну. А русские? Они должны были получить половину Берлина, чего американцы вовсе не желали, но иначе им не стоило и рассчитывать на так далеко прочерченную Рузвельтом линию через Лейпциг и Штеттин – таких желанных для них городов, если, конечно, их не захочет прибрать к рукам Польша. В конечном итоге от этих фантазий фактически остался лишь анклав Бремерхафен. В одном, и только в одном пункте американские военачальники остались тверды: они не намеревались ставить свои войска в зависимость от французских портов.

В Тегеране Рузвельту предложили разместиться в восточном крыле советского посольства. Когда он отказался, ему сказали, что город кишит агентами нацистов и его безопасность может быть гарантирована только внутри стен посольства. Президент занял бывший гарем. Черчилль остановился неподалеку, в британском посольстве. Ради него был построен высокий деревянный забор вдоль дорожки между воротами британского и советского парков, что-то вроде загона для скота, который, в качестве дополнительной предосторожности, охранялся советскими солдатами, расставленными через каждые десять метров.

Официальный переводчик Сталина, с которым я беседовал в Москве, считал, что за столом переговоров царила вполне дружественная атмосфера. Наблюдалось значительное совпадение в послевоенных планах, – другими словами, Рузвельту пришлось оставить при себе свою карту с «Айовы». Единственное разногласие во мнениях возникло лишь тогда, когда Черчилль предложил открыть второй фронт на Балканском полуострове; его план учитывал примерно те же демаркационные линии, которые Сталин предлагал Идену еще в 1941 году.