Русские в СССР. Потерпевшие или победители?
Шрифт:
Зато резко возросли «акции» Л.Д. Троцкого, отношения с которым у Ленина всегда были натянутыми. Еще до революции Ленин назвал Льва Давидовича весьма обидным словом «Иудушка». Но и Троцкий тоже за словом в карман не лез и на одном из заседаний Политбюро обвинил Ленина в «хулиганстве».
И тем не менее во внутрипартийной борьбе Ильич обратился за помощью к «Иудушке». В своем письме от 5 марта 1923 года он попросил Троцкого взять сторону руководства Компартии Грузии (Б. Мдивани и др.), которое резко выступало против Сталина, Орджоникидзе, Дзержинского и др. «централистов», а также настаивало на создании советской конфедерации.
Ленин возлагал большие надежды на Троцкого как на наркома военных дел и руководителя Красной армии. Во-первых, он, как глава правительства (Совнаркома), стал опасаться усиления партийного аппарата, который возглавлял талантливый управленец Сталин. А Троцкий, будучи наркомом, непосредственно подчинялся Ленину. Сталин тоже был наркомом, но как генсек пользовался известной независимостью. Поэтому-то Ленин и предлагал в своем «Письме к съезду» переместить
Во-вторых, «вождь мирового пролетариата» решил сделать ставку на Красную Армию и ее вождя – Троцкого. Коминтерну и местным компартиям он не очень-то доверял. В марте 1921 года немецкие коммунисты попытались по заданию Исполнительного комитета Коминтерна (ИККИ) поднять «пролетарское восстание», но у них ничего не вышло.
Сближение с Троцким принесло свои плоды. «Уже 6 марта Троцкий послал Сталину замечания к его тезисам «Национальные моменты в партийном и государственном строительстве, – пишет В.З. Роговин. – В этих замечаниях Троцкий предлагал Сталину сказать о наличии в партии великодержавного уклона и уклона со стороны «националов», подчеркивая при этом, что второй – и исторически, и политически является реакцией на первый. Троцкий также предложил снять содержавшееся в тезисах Сталина категорическое утверждение об уже достигнутом правильном решении национального вопроса в СССР. Сталин принял эти поправки. В исправленных с учетом замечаний Троцкого тезисах доклада Сталина на XII съезде, опубликованных 24 марта в «Правде», на первое место выдвигалась «особая опасность» великодержавного уклона» («Была ли альтернатива?»).
А ведь до этого Сталин вовсе не делал упор на «русском шовинизме». Он ставил акценты совсем иначе. Так, на X съезде РКП(б) Иосиф Виссарионович высказывался по вопросу о национал-уклонизме достаточно умеренно: «Положение великорусской нации, представлявшей господствующую нацию, оставило следы своего влияния даже на русских коммунистах, не умеющих или не желающих подойти ближе к трудовым массам местного населения, понять их нужды и помочь им вылезть из отсталости и некультурности. Я говорю о тех немногочисленных группах русских коммунистов, которые, игнорируя в своей работе особенности быта и культуры на окраинах, иногда уклоняются в сторону русского великодержавного шовинизма».
Как видно, Сталин употребляет слово «иногда» и, самое главное, говорит о «немногочисленных группах русских коммунистов». То есть русский уклон преподается им как нечто не слишком серьезное. Зато национализм окраин воспринимается им как что-то более масштабное: «Положение нерусских национальностей, переживших национальный гнет, не осталось без влияния на коммунистов из местного населения, не умеющих иногда отличить классовые интересы трудовых масс своего народа от так называемых «общенародных» интересов. Я говорю о том уклоне в сторону местного национализма, который наблюдается иногда в рядах нерусских коммунистов и который выражается на Востоке, например, в панисламизме, пантюркизме».
Здесь уже речь идет не о каких-то там «немногочисленных группах», но о «коммунистах из местного населения». Это уже намного серьезнее. К тому же Сталин конкретно указывает на пантюркизм и панисламизм.
Но вот на XII съезде Сталин вынужден обрушиться на великорусский шовинизм – этого требует от него новый фаворит Ленина – Троцкий: «…в связи с НЭПом во внутренней нашей жизни нарождается новая сила – великорусский шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения, бродящий по всем углам нашей федерации и ведущий к тому, что, если мы этой новой силе не дадим решительного отпора, если мы ее не подсечем в корне, – а нэповские условия ее взращивают, – мы рискуем оказаться перед картиной разрыва между пролетариатом бывшей державной нации и крестьянами ранее угнетенных наций, что будет означать подрыв диктатуры пролетариата». При этом своя порция розг досталась и местному национализму: «Но НЭП взращивает не только шовинизм великорусский, – он взращивает и шовинизм местный, особенно в тех республиках, которые имеют несколько национальностей. Я имею в виду Грузию, Азербайджан, Бухару, отчасти Туркестан, где мы имеем несколько национальностей, передовые элементы которых, может быть, скоро начнут конкурировать между собой за первенство. Этот местный шовинизм, конечно, не представляет по своей силе той опасности, которую представляет шовинизм великорусский. Но он все-таки представляет опасность, грозя нам превратить некоторые республики в арену национальной склоки, подорвать там узы интернационализма».
Тут важно заметить одну вещь. Да, Сталин вынужденно признает местный национализм силой менее опасной, чем национализм великорусский. Но он употребляет по отношению к нему термин «шовинизм» – и тем самым как бы уравнивает два уклона. По Сталину получается, что националисты некогда угнетенных наций тоже являются шовинистами. Иными словами, русские лишаются «привилегии» на шовинизм – что дорогого стоит в условиях воинствующего интернационализма.
Далее Сталин снова шпыняет «великорусский шовинизм», опять-таки подчеркивая, что он является наиболее опасным уклоном: «То доверие, которое мы тогда приобрели, мы можем растерять до последних остатков, если мы все не вооружимся против этого нового, повторяю, великорусского шовинизма, который наступает и ползет, капля за каплей впитываясь в уши и в глаза, шаг за шагом разлагая наших работников. Вот эту опасность, товарищи, мы должны во что бы то ни стало свалить на обе лопатки». Однако же и тут им не забыт «местный шовинизм», причем Сталин указывает на то, что он становится наступательным. Более того, Сталин приводит конкретные примеры, особо останавливаясь на ситуации в родной Грузии: «Там имеется более 30 % негрузинского населения. Среди них армяне, абхазцы, аджарцы, осетины, татары. Во главе стоят грузины. Среди части грузинских коммунистов родилась и развивается идея – не очень считаться с этими мелкими национальностями: они менее культурны, менее, мол, развиты, а посему можно и не считаться с ними. Это есть шовинизм – шовинизм вредный и опасный, ибо он может превратить маленькую Грузинскую республику в арену склоки. Впрочем, он уже превратил ее в арену склоки». В этом фирменный стиль Сталина. Ругая («для порядка») русский шовинизм, он конкретно – с цифрами и фактами – выступал против шовинизма местного.
Примерно ту же самую линию Сталин продолжает и на IV совещании с ответственными работниками национальных республик и областей (июнь 1923 года). В качестве важнейшей меры он предлагает следующую: «Чистка государственных и партийных аппаратов от националистических элементов (имеются в виду, в первую голову, великорусские, а также антирусские и иные националисты). Чистка должна производиться осторожно, на основании проверенных данных, под контролем ЦК партии».
Опять-таки – великорусские националисты признаны наиболее опасными, но при всем при том подчеркивается антирусский характер местных националистов. А далее очень подробно разбирается пантюркистский уклон Султан-Галиева: «Его первое конспиративное письмо говорит о том, что он, Султан-Галиев, уже порывает с партией, ибо тон его письма почти белогвардейский, ибо он пишет о членах ЦК так, как могут писать только о врагах. Я с ним встретился случайно в Политбюро, где он защищал требования Татарской республики по линии Наркомзема. Я его тогда же предупредил, передав ему записку, где я называл его конспиративное письмо антипартийным, где обвинял его в устройстве организации валидовского типа, и сказал ему, что, если он не прекратит нелегальную антипартийную работу, кончит плохо, и всякая поддержка с моей стороны будет исключена. Он с большим смущением ответил мне, что я введен в заблуждение, что он действительно писал Адигамову, но писал не то, а что-то другое, что он как был, так и остается партийным человеком и дает честное слово и впредь оставаться партийным. Тем не менее через неделю после этого он посылает второе конспиративное письмо, где обязывает Адигамова установить связь с басмачами и их лидером Валидовым, а письмо «сжечь». Получилась, таким образом, подлость, получился обман, заставивший меня прервать с Султан-Галиевым всякую связь. С этого момента Султан-Галиев стал для меня человеком, стоящим вне партии, вне Советов, и я не считал возможным говорить с ним, несмотря на то, что он несколько раз порывался зайти ко мне «побеседовать». Меня упрекали «левые» товарищи еще в начале 1919 года, что я поддерживаю Султан-Галиева, берегу его для партии, жалею, в надежде, что он перестанет быть националистом, сделается марксистом. Я действительно считал своей обязанностью поддерживать его до поры до времени. Интеллигентов, мыслящих людей, даже вообще грамотных в восточных республиках и областях так мало, что по пальцам можно пересчитать, – как же после этого не дорожить ими? Было бы преступно не принимать всех мер к тому, чтобы уберечь нужных людей с Востока от разложения и сохранить их для партии. Но все имеет предел. А предел этот наступил в тот момент, когда Султан-Галиев перешагнул из лагеря коммунистов в лагерь басмачей. С этого времени он перестал существовать для партии. Вот почему турецкий посол оказался для него более приемлемым, чем ЦК нашей партии».
А уже в заключительном слове Сталин бьет по «украинским товарищам»: «Я вижу, что некоторые тт. из украинцев за период от I съезда Союза Республик до XII съезда партии и настоящего совещания претерпели некоторую эволюцию от федерализма к конфедерализму. Ну а я за федерацию, т. е. против конфедерации, т. е. против предложений Раковского и Скрыпника».
То есть конкретно достается именно «местным уклонистам».
Сталин вынужден был маскировать свое русофильство – учитывая ненависть большинства партийных лидеров к русскому национализму и патриотизму. Большевики были против национализма как такового – он не вписывался в их «модель» красного глобализма. Но наиболее опасным признавался русский национализм, ибо он мог найти поддержку в толще самого многочисленного народа страны – русских. И, что совсем пугало большевиков, новая волна русского национализма могла быть вполне себе большевистской – но без глобалистского упования на мировую революцию.
Так, Ленин, критикуя сталинский план автономизации, выражал опасения, что в партийно-государственном руководстве «ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в море великорусской шовинистической швали». Уже в 1921 году, на X съезде РКП(б) председатель ЦИК Украинской ССР в. Затонский говорил об опасности нарастания «своего рода русского красного патриотизма».
Большевики с большой опаской относились к сменовеховству, лидеры которого (Н.В. Устрялов и др.) призывали поддержать централизаторскую политику большевиков, объективно соответствующую национально-государственным интересам России. Главный коминтерновец Г.Е. Зиновьев пугал делегатов XII съезда: «Сейчас поднимает голову великорусский шовинизм. Когда вас осыпают приятными комплиментами из лагеря сменовеховцев, которые говорят: «Да, мы за Коминтерн, потому что Коминтерн находится на услугах у Кремля и проводит в жизнь идею единой неделимой России». Когда вы слышите этакие сомнительные комплименты, когда вы видите, что буржуазия только того и ждет, чтобы мы на этом месте подрались, то это опасно».