Русский аркан
Шрифт:
И поделом вам – поскольку не умеете разбираться в аферистках.
Даже если допустить невероятное предположение, что государю доложат об успехе начальника московской сыскной полиции в самом выгодном для последнего свете, ничего хорошего из этого проистечь не может. Вряд ли государь император будет особенно благосклонен к постороннему, НАСТОЛЬКО прикоснувшемуся к интимным секретам августейшей фамилии.
Глупый и ретивый, ничего не поняв, ночей бы не спал и подчиненным спать не дал, чтобы расставить ловушки и поймать мерзавку, если ее занесет в Первопрестольную. Умеренно умный начал
Извините, ваше превосходительство. Сами виноваты.
Наилучшим, по мнению Царапко, стало бы такое развитие событий, при котором великая княжна вовсе не появилась бы в Первопрестольной. Не нашел – стало быть, не подставился. А как найти в Москве то, чего в ней не существует? На нет и суда нет.
Изощренный ум начальника сыскной полиции давно уже проанализировал все возможные ходы беглянки, исходя из ее гипотетических устремлений и психологического портрета. Увы, исходя из дедукции, появление великой княжны в Москве следовало считать довольно вероятным.
В результате Царапко лично занимался проверкой задержанных полицией женщин, вызывающих наибольшее подозрение, и тратил уйму бесценного времени на разъяснение всевозможных Прасковий и Матрен.
Акакий Фразибулович глотнул еще чая. Выпитая влага немедленно выступила капельками пота на лбу, ан все-таки стало чуть-чуть легче. Чертова жара… Ну-с, продолжим…
То же самое он, кляня жару и терпя муку мученическую, сделает завтра, разбирая новый список арестованных женщин. Но и завтра не найдет ничего, к вящему своему удовлетворению.
Но послезавтра – найдет.
Медленно, с силой сжимая веки, поморгает, дабы разогнать марево перед глазами. Вернется к списку – и даже не удивится, обнаружив в нем Аграфену Дормидонтовну Коровкину. Просто тупо отметит: вот оно. Случилось.
Точнее – вот она.
Умная и наивная великая княжна.
Умная – потому что влетела в полицейскую паутину только сейчас, а не двумя неделями раньше. Наивная – потому что вообразила, будто пашпорт на имя Аграфены Коровкиной все еще надежен.
Вслед за тупой фиксацией факта, приотстав по случаю духоты, придет понимание всей пакостности ситуации, и Акакий Фразибулович зашевелит тонкими аристократическими губами, неслышно выговаривая замысловатое ругательство.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой цесаревичу продолжают грозить всевозможные напасти, полковник Розен дедуктирует, а Еропка страдает
Не так уж не прав был Пыхачев, нахваливая мореходные качества «Победослава»: свыше семи тысяч морских миль от Понта-Дельгада до Гонолулу корвет бодро пробежал за двадцать два дня. Справедливости ради надо, однако, сказать, что все обстоятельства тому благоприятствовали: почти все время дул попутный ровный пассат, и грозный океан ни разу не заштормил по-настоящему. Самым опасным приключением оказалась встреча с одиночной морской волной.
Случилось это семнадцатого июля в аккурат на полпути к Сандвичевым островам, когда вахтенный начальник заметил изменившийся цвет морской воды и доложил о том старшему офицеру. Враницкий доложил Пыхачеву. Уменьшили ход, а потом и вовсе застопорились, чтобы измерить глубину. Лот нашел дно на восемнадцати саженях.
– Сколько-сколько? – не верил пытливый Канчеялов, протискиваясь сквозь толпу любопытствующих.
– Извольте убедиться. Ровно восемнадцать.
– Надо думать, мы нашли неизвестное прежде поднятие на Срединно-Атлантической мели, – прокомментировал Фаленберг. – Полагаю, здесь могут быть и более мелкие места.
– Поразительно! – сказал Враницкому Пыхачев. – Держите малый ход, Павел Васильевич. Не ровен час на мель сядем.
– Слушаюсь.
– И почаще измеряйте глубину.
Но уже спустя четверть часа лот показал глубину свыше ста саженей, а вскоре не нашел дна. Минут через десять море вновь резко обмелело.
– Под нами горы, – заметил Враницкий.
И без замеров было видно, как густая синь ленивых волн сменяется вдруг обширным пятном зеленоватой воды. Кинув за борт кошку, боцман Зорич вытащил пук водорослей с верхушки подводной горы.
Меньше восемнадцати сажен глубины, однако, нигде не нашли, и Батеньков объявил:
– Что ж, господа, наше открытие имеет научное значение и только-с. Значение его для судовождения крайне невелико-с.
С ним согласились. Кто-то из лейтенантов вспомнил мифическую Атлантиду, кто-то из мичманов – фантастическую Химерику. Батеньков посетовал, что у России до сих пор нет хорошего гидрографического судна – посылать бы его в эти воды сезонов пять подряд, составить бы хорошую карту этой подводной горной страны…
– Разве она не составлена? – с недоверием спросил Корнилович.
– Кем?
– Ну хотя бы англичанами.
– Что составлено англичанами, о том мы достоверно знать не можем. На английских картах торгового флота обозначено большое поднятие дна к норду от нас. Тот район считается небезопасным для мореплавания. Два года назад французская экспедиция нанесла на карту обширный район мелей и подводных рифов к зюйд-осту от нас. Теперь вот мы… Нет, господа, тут работы еще на несколько лет. Дело того стоит. Представьте-ка себе вершину скалистой горы, притопленную аршин на пять, этакий острый зуб… Пока такой не обнаружен, но ведь все может быть. Удар, пробоина – и мы тонем на мелком месте в трех тысячах миль от ближайшей суши. Ну не обидно?
– Не то слово.
– А ведь верно – затонувший материк.
– То ли затонувший, то ли никогда и не выныривавший.
– Бог с ним, – махнул рукой Пыхачев. – Павел Васильевич, распорядитесь прибавить оборотов. Курс двести шестьдесят.
Из полосатой трубы гуще повалил дым, забурлила за кормой вода. То здесь, то там медленно проплывали мимо и уходили вдаль зеленоватые пятна – вершины подводных гор. Лейтенант Гжатский, сходивший к себе в каюту за фотографическим аппаратом, сделал наудачу несколько снимков, недовольно качая головой, – понимал, что на фотопластинке отпечатается заурядный морской пейзаж.